Аннотация. В литературе, освещающей представление Н.А. Бердяевым религиозно-философского учения и духовного облика Л.Н. Толстого, до сих пор преобладает искажённое мнение об интеллектуально-творческом отношении Бердяева к Толстому. Так, например, в книге «Л. Н. Толстой: pro et contra, антология», изданной в серии «Русский путь» в 2018 году, сказано буквально следующее: «Бердяев сделал достаточно много, чтобы Толстого-мыслителя (каковое качество он за ним не признавал) не забывали, но и не читали. Имя Толстого не сходит со страниц книг Бердяева – всегда в неизменно критическом контексте» [6, с. 898]. Такое и многие подобные замечания создают исключительно ложное представление о духовной связи и творческой преемственности этих двух выдающихся русских мыслителей. Поэтому наша небольшая статья и имеет целью восстановить истинное представление о религиозно-философском учении и духовном облике Л.Н. Толстого, которое мы находим в творческом наследии Н.А. Бердяева. В статье представлена трансформация взглядов Бердяева на соответствующий предмет более чем за 30 лет его творческой деятельности: с 1912 по 1947 годы.

Ключевые слова: творческий облик Л. Н. Толстого, религиозно-философское учение, творческое наследие Н. А. Бердяева, творческий и нравственный гений Толстого, религиозный опыт, Ветхий и Новый Заветы, великий правдолюбец, учение о непротивлении злу насилием, правда-истина любви, миссия духовного Учителя жизни.

Жизнь Л. Толстого – гениальный факт в жизни России. А всё гениальное – провиденциально. Знаем мы также, что без Л. Толстого Россия немыслима и что Россия не может от него отказаться. <…>

И факт существования Л. Толстого имеет бóльшее значение для судьбы России, чем государственное её могущество.

Николай Александрович Бердяев

В 1912 году Н. А. Бердяев подготовил и опубликовал достаточно объёмную (ок. 1,5 а.л.) статью «Ветхий и Новый Завет в религиозном сознании Л. Толстого», где автор подвергает углублённому исследованию религиозное сознание Л. Толстого. Как говорит сам автор, взяться за перо его побудили очень веские причины, ставящие целью опровержение как либерально-радикальных, так и консервативно-реакционных авторов, анализирующих творчество Великого Толстого с точки зрения утилитарно-тактической и тем самым глубоко «оскорбляющих гениального человека». «Жизнь Л. Толстого, – пишет Н. А. Бердяева, – его искания, его бунтующая критика – явление великое, мировое; он требует оценки sub specie^[1] вечной ценности, а не временной полезности»  [1, с. 243] – Чем и грешит большая часть критики религиозно-философского учения Л. Толстого, с которой и был знаком Бердяев.

Надо сказать, что это первое произведение Бердяева о Толстом было во многом навеяно трактатом Д. С. Мережковского «Л. Толстой и Достоевский» (1895-1900) и поэтому оказалось не лишённым того узко-одностороннего убеждения Мережковского, для которого Толстой всегда был и оставался «ясновидцем плоти», в отличие от Достоевского, которого Мережковский любовно величает «ясновидцем духа». В свою очередь Бердяев, вполне чувствуя такую односторонность и, можно даже сказать, зашоренность взгляда Мережковского в его видении Толстого, и пытаясь исправить эту ошибку «ограниченной схемы Мережковского», даёт свою трактовку духовной зрелости Толстого, называя его «ясновидцем душевно-телесной сферы бытия» [там же, с. 245].

Позднее взгляды Бердяева в отношении религиозно-философского творчества Толстого претерпят существенную трансформацию, однако в этой статье, он недалеко отойдёт от общих представлений о слабости и поверхностности религиозно-философской мысли Толстого. Послушаем самого Бердяева: «Прежде всего, нужно сказать о Л. Толстом, что он – гениальный художник и гениальная личность, но он не гениальный и даже не даровитый религиозный мыслитель. Ему не дано было дара выражения в слове, изречения своей религиозной жизни, своего религиозного искания. В нём бушевала могучая религиозная стихия, но она была бессловесной. Гениальные религиозные переживания и недаровитые, банальные религиозные мысли!» [там же, с. 244]. Итак, признавая за Толстым очень глубокие религиозные переживания, которые, увы, не приходят человеку без глубокого религиозного опыта, Бердяев, вместе с тем, лишает Толстого способности вербализовать и выразить в тексте глубину этого своего религиозного опыта.

В тот период (1912 год) Бердяеву минуло 38 лет. Это уже достаточно зрелый человек, имеющий уже немалый жизненный опыт революционной борьбы и ссылки, и уже более чем 10-летний опыт писательской деятельности, а также немалый опыт ведения политической полемики и философского дискурса; но имеющий при этом ещё совсем малый опыт религиозной жизни и религиозных переживаний^[2]. Выдающийся дар Бердяева как мыслителя, который мы по-настоящему узнáем только после его книги «Смысл творчества» (1912-1916), находится пока на начальном этапе своего становления. И поэтому его возможность понимания религиозно-философского учения Толстого остаётся пока не столь высокой, каковой она станет много позже.

Нетрудно видеть, что самое то, что Бердяев называет здесь  «банальными религиозными мыслями» Толстого есть на самом деле ни что иное, как самая настоящая его, Толстого, гениальная наивность, которой, с точки зрения Иисуса Христа, наделены исключительно и только дети: «…истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдёте в Царство Небесное» (Мф. 18: 3).

Мысль о гениальности самóй этой наивности мы находим и у А. Ф. Лосева, который, анализируя представление Фридриха Шиллера о наивном, находит в самом наивном, по Шиллеру «…следующие три существенные черты. Оно есть 1) идея, данная как природа. В ней мы видим 2) превосходство идеи над внешним выражением. 3) В нас оно вызывает усмешку, соединённую с уважением к нему и с грустью по поводу нашего собственного несовершенства в сравнении с ним» [7, с. 16-17]. В этих трёх существенных чертах нетрудно увидеть самобытно-гениальное свойство категории наивного. Позже Бердяев очень ясно увидит и отчётливо поймёт мощную духовную силу этой гениальной наивности Толстого, позволяющей последнему ясно провúдеть то, что оказывается скрытым от всех других людей. Но которые берут на себя смелость свысока, уничижительно, питая свою гордыню, критиковать этого великого мыслителя, до понимания которого они просто духовно не созрели. К сожалению, большая часть всех на свете критик питается преимущественно патологической гордыней критикующих.

В названной статье Бердяев проводит, как нам представляется, одну основную идею, суть которой сводится к следующему. Религия Л. Толстого носит Ветхозаветный характер, он исповедует религию Отца, религию закона, но не принимает благодатную религию Нового Завета, которая оказалась закрытой для Толстого по той причине, что сам мыслитель находился в жёстких тисках своего рационально-мощного, но исключительно негибкого разума. В совершенстве поняв учение Христа, Толстой, как полагает Бердяев, не понимает Иисуса Христа как Бога Сына: «Для Толстого существует не Христос, а лишь учение Христа, заповеди Христа… Он слышит заповеди Христа и не слышит Самого Христа» [1, с. 248]. Толстой не признаёт мистику Евангелий и потому решается на их ревизию, выразившуюся в собственном оригинальном их переводе. Будучи уже в достаточно пожилом возрасте, Толстой специально и практически с нуля изучил греческий язык именно для того, чтобы самостоятельно осуществить перевод всех четырёх Евангелий. 

Итак, по Бердяеву образца 1912-го года: «В Л. Толстом ветхозаветная религия закона восстала против новозаветной религии благодати, против тайны искупления. <…> Л. Толстому кажется лёгким исполнить до конца, собственными силами закон Отца, потому что он не чувствует и не знает зла и греха. Не ведает иррациональной стихии зла, и потому не нужно ему искупление, не хочет знать он Искупителя. <…> Его… сознание не допускает существования двух миров: мира природного – имманентного и мира божественного – трансцендентного. <…> У Толстого было могучее богочувствование, но слабое богосознание, он стихийно пребывает в Отчей Ипостаси, но без Логоса» [1, с. 249-252]. Толстой, по Бердяеву, безусловно верит в силу и непогрешимость разума, но он не знает различия между разумом отпавшим от Божественного Разума и разумом, соединённым с Разумом Божественным и потому этот душевный и плотский ясновидец не видит Лика. В этом и полагает Бердяев слабость и ложь религиозно-философских построений Л. Н. Толстого.

Надо сказать, что это представление Бердяева о духовном миросозерцании Л. Толстого не отличается особой оригинальностью от мнений многих других представителей русской творческой интеллигенции этого предвоенного (до 1914 года) периода.

Если теперь посмотреть на 20 – 25 лет позже рассматриваемого периода, то мы, к нашему глубокому удовлетворению, обнаружим резкую, если не сказать, кардинальную смену духовного отношения Н. Бердяева к Л. Толстому.

Так, в дневнике жены философа – Лидии Бердяевой мы обнаружили следующее высказывание Бердяева о Толстом, где явно просматривается не просто новое видение, но более глубокое и ясное понимание мыслителя Толстого мыслителем Бердяевым. Вот эта выписка из дневника, о которой идёт речь:

«Ник. Бердяев: Всюду одно и то же! Всюду ложь! Ты знаешь (обращается к жене – С.Ч.), в последнее время меня преследует эта мысль: ложь! Всюду ложь! И как трудно жить тому, кто это видит! Вот почему мне теперь так близок Толстой.

Лид. Бердяева: Я думаю, что большинство людей живут и действуют вполне искренно, а лживы те, которые во имя своих интересов и целей прикрываются и религией, и политикой, и моралью.

Ник. Бердяев: Но как трудно жить тому, кто слишком хорошо всё это видит» [5, с. 27].

Из этого разговора Бердяева с женой следует. Первое. Бердяев принципиально изменил своё отношение к Толстому и как к мыслителю, и как к человеку. Второе. Бердяев воистину понял истинную правду Толстого, не просто видевшего, но и вечно несущего, подобно Сизифу, груз понимания лживой магии зла, с одной стороны, и тайной мистики истины-справедливости и истины-любви – с другой. Причём, видел всё это Лев Толстой не только в сияющем факеле рационального разума, но и в мистико-метафизическом пламени животрепещущего Духа Истины, каковым Толстой последних дней своей жизни и видел, возможно, самого Иисуса Христа.

Духовная оценка личности и учения Л. Толстого с течением времени претерпевает у Бердяева значительные трансформации, что, в частности, можно видеть в труде Н. А. Бердяева «Русская идея», вышедшем из печати в Париже в 1946 году. Здесь уже отсутствуют представления о «язычестве», «рационализме», «пантеизме» Толстого, – все те ”измы”, которыми «грешила» первая и другие [3] статьи Бердяева. Здесь, напротив, Бердяев даёт очень ясное и вполне отчётливое представление о глубине творческого гения Толстого и раскрывает то духовно-нравственное значение, которое гений Толстого и его учение имели для русского духа и русского самосознания: «Высокая оценка Толстого в истории русской идеи… – пишет Н. А. Бердяев, –  должна быть связана с его личностью в целом, с его путём, его исканием, с его критикой злой исторической действительности, грехов исторического христианства, с его жаждой совершенной жизни» [2, с. 206].

Бердяев выражает вполне закономерное сомнение в праведности и религиозной истинности отлучения Толстого: «Большой вопрос – пишет Бердяев, – можно ли признать Синод органом церкви Христовой и не был ли он скорее органом царства кесаря. Отказаться от Льва Толстого – значило отказаться от русского гения, в конце концов отказаться от русского призвания в мире» [там же]. Разве можно считать праведным и религиозно-законным решение Синода в отношении человека, который сам не говорил и не делал того, чего бы не делал сам Иисус Христос? Разве не Сам Христос оставил завет «не судите, да не судимы будете», разве не Сам Христос являет образец всепрощения как для раскаявшегося на кресте разбойника, так и для блудницы, не остывшей ещё от греха? И в этой связи, правомерно ли решение Синода в отношении человека, который вывел истинно-религиозно-праведный образ юродивого Гриши («Детство»), раскрыл онтологию греха в повести «Отец Сергий» и представил истину покаяния в своём романе «Воскресенье»? Были ли на тот или другой исторический момент в русской духовной культуре другие, кроме Толстого, люди, способные так искренно, праведно и самозабвенно отразить в художественно-религиозной форме Заветы Самого Христа?

В «Русской идее» Л. Толстой представлен Бердяевым как истинный русский гений, который, в отличие от гения западноевропейского, всегда обуреваемого идеей сверхчеловека, наоборот, обладает невероятно сильным чувством греха и, потому, поднявшись на самую вершину творческого горения, «бросается вниз и хочет слиться с землёй и народом», и отнюдь «не хочет быть привилегированной расой». Бердяев находит очень ёмкие, выпуклые и правильные слова для представления образа гениальной личности Толстого, – характерологии нравственного и творческого гения Толстого:

«Л. Толстой с небывалым радикализмом восстаёт против неправды и лжи истории, цивилизации, основ государства и общества. Он обличает историческое христианство, историческую церковь в приспособлении заветов Христа к закону этого мира, в замене Царства Божьего царством кесаря, в измене закону Бога. У него было потрясающее чувство вины, вины не только личной, но и того класса, к которому он принадлежал. Древний аристократ по рождению, настоящий грандсеньор, он не может вынести своего привилегированного положения и всю жизнь с ним борется. Такого отречения от своего аристократизма, от своего богатства и, в конце концов, от своей славы Запад не знал. Толстой… не умел осуществить своей веры в жизни и сделал это лишь в конце жизни своим гениальным уходом» [там же, с. 127].

Этим своим уходом Л. Толстой вполне оправдал свою особую миссию, которую он упорно и терпеливо нёс всю свою жизнь не только после, но и до своего религиозного обращения. – Он «заставил христианский мир задуматься над своей нехристианской, полной лжи и лицемерия жизнью» [1, с. 247]. А ведь нет лучшего метода воспитания, чем личный, достойный подражания, пример. И Лев Николаевич Толстой, подобно Иисусу Христу, на закате жизни также взошёл на свою Голгофу.

В следующей своей книге «Экзистенциальная диалектика божественного и человеческого» (1947) в главе, посвящённой явлению войны, Бердяев вновь обращается к умозрению гениального Толстого, к его учению о непротивлении злу насилием – к той части религиозно-нравственного учения Толстого, которая всегда вызывала целый вал нелицеприятной и даже жестокой критики, нередко сопровождаемой угрозами^[3]. Если раньше, как мы видели в ранних работах Бердяева, он сам плохо понимал это учение, и не находил других слов, кроме слов сугубо критических, то теперь он сам утверждает, что учение Толстого «о непротивлении злу насилием, его отрицание закона мира во имя закона Бога глубже, чем думают, его плохо понимают» [4, с. 421]:

«Л. Толстой хочет, – пишет далее Бердяев, – чтобы царствовал закон Бога, а не закон мира, закон любви, а не закон насилия. В этом он свято прав. Но как этого достигнуть? Окончательное торжество того, что он называет законом Хозяина жизни, означает преображение мира, конец этого мира, этой земли и начало нового мира, новой земли. <…> Настоящее величие Л. Толстого было в его обличении неправды и ничтожества всякого величия в этом мире. Ничтожно и жалко всякое величие мира: величие царской власти, знатного рода, величие военное или величие богатства, роскоши, величие Юлия Цезаря и Наполеона. Это есть величие падшего феноменального мира, не возвышающегося до ноуменального значения. <…> Не только религиозно-нравственные трактаты Л. Толстого, но и “Война и мир” полна обличениями лжи этого мира, лжи истории и цивилизации» [там же, с. 422-423].

Главная идея Толстого, по Бердяеву, несмотря на все его, Толстого, отходы от церковных догматов, вполне согласуется с одной из главных идей Нового Завета о том, что Заветы Христа невозможно приспособить, подогнать, к реалиям падшего дóльнего мира, а Высшее Царство Духа не может быть приспособлено к низшим законам царства кесаря. «Я есмь свет мира… и свет человеков» – возвестил Христос, и тем самым дал человеку три самые главные духовные силы «всё связующие и всё содержащие»: веру, надежду и любовь, а «больше же всех любовь, ибо ею именуется Бог» (1 Кор 13: 13).

А ведь именно о любви, о всех её многочисленных проявлениях, о всех её многообразных формах, о всех её самых глубоких и мощных трансформациях, только о любви постоянно говорил и постоянно писал во всех своих произведениях Лев Толстой: и в произведениях художественно-литературных, и в произведениях религиозно-философских, и в произведениях публицистических. Именно поэтому Н. А. Бердяев, – наконец очень хорошо понявший Льва Толстого, как духовного проповедника, несущего правду-истину любви, – называет Толстого «великим правдолюбцем» и «самым правдивым писателем в необыкновенно правдивой русской литературе XIX века» [2, с. 128].

Таким образом, во второй половине своего творческого пути Н. А. Бердяев, судя по его мыслям об учении Л. Н. Толстого и его духовном облике, признаёт, наконец, за Толстым его особую миссию проповедника – духовного Учителя жизни. Ту самую миссию, которая была возложена Божьим промыслом и на самого Бердяева.

Выводы

Результаты настоящего исследования со всей очевидностью показывают, что оказываются абсолютно неправыми те современные критики, которые на основе лишь ранних произведений Н. А. Бердяева, неправомерно видят в нём исключительно жёсткого критика Л. Толстого, но при этом не замечают самого главного – духовного родства этих двух выдающихся русских мыслителей, каждый из которых, по-своему, очень специфически, но по-настоящему правоверно и благодатно, приращивал духовное бытие, готовя, по сути, наступление богочеловеческой эпохи духовного преображения человека.

И Лев Толстой и Николай Бердяев в своей духовной жизни выступают как своеобразные близнецы: и тот и другой находят в своей личности и себя и Бога и тем самым обретают ту вечно-неразрушимую основу, которая преобразует каждого из них в Человека Духовного[4].

Список литературы

1. Бердяев Н.А. Ветхий и Новый Завет в религиозном сознании Л. Толстого // Л. Н. Толстой: pro et contra, антология. – 2-е изд. –  СПб.: НОКО: РХГА, 2018. – С.243-263.
2. Бердяев Н.А. Русская идея // Бердяев Н.А. Самопознание: Сочинения. – М.: Эксмо, 2008. – (Антология мысли). – С.11-256.
3. Бердяев Н.А. Три юбилея: Л. Толстой, Генрих Ибсен, Н. Федоров // Путь. – Июнь. 1928. – С.76-82.
4. Бердяев Н.А. Экзистенциальная диалектика божественного и человеческого // Бердяев Н.А. Диалектика божественного и человеческого. – М.: АСТ; Харьков: Фолио, 2005. – С.341-498.
5. Бердяева Л.Ю. Профессия: жена философа / сост., авт. предисл. и коммент. Е.В. Бронникова. – М.: Мол. Гвардия, 2002. – 262 с.
6. Л. Н. Толстой: pro et contra, антология. – 2-е изд. / Сост., вступ. Статья, комментарии К. Г. Исупова. – СПб.: НОКО: РХГА, 2018. – 980 с.
7. Лосев А.Ф. Очерки античного символизма и мифологии. – М.: Издательство «Мысль», 1993.
8. Чернов С.В. Идея гениальности в свете богочеловеческой антропологии // Философская школа – 2019. – № 9. – С.30-41.

[1] sub specie – с точки зрения, лат.

[2]Религиозное, православное перерождение Бердяева, самое начало этого перерождения, свершившееся не без влияния С. Н. Булгакова, исследователи связывают с серединой первого десятилетия XX века.

[3] И в этом нет ничего удивительного, ведь пока созидатели трудятся, приращивая бытие, то бездельники-разрушители, подобно бешеным псам, исходят ядовитой от злобы слюной.

[4] Понятие «духовный человек» было раскрыто нами ранее в [ 8,  с. 32-33].

Источник: Чернов С. В. Трансформация духовного облика Л.Н. Толстого в творческом наследии Н.А. Бердяева  //  Философская школа. – № 11. – 2019.  – С. 10–15. DOI.: 110.24411/2541-7673-2020-11101