Печать
Категория: Статьи
Просмотров: 3195

Наша эпоха нуждается в возрождении самой идеи гениальности.

Николай Александрович Бердяев

I

Если мы считаем гениальных людей определенным, обособленным типом, и выделяем их из среды всех других людей, то придать этому типу жизнь, описывая его, можно только одним способом, – «индивидуализируя» этот тип. Можно говорить и исследовать реальный и вполне конкретный гений Бальзака, но нельзя говорить об абстрактном «гении писателя» и исследовать абстрактную же «гениальность в литературе», можно говорить и исследовать реальный и вполне конкретный гений Ломоносова, но нельзя говорить об абстрактном «гении ученого» и исследовать абстрактную же «гениальность в науке» и т.п.

Попытки что-либо понять о человеческом гении, рассуждая о «гении в искусстве» или «гении в науке», классифицируя при этом гениальных людей по роду их деятельности1, подразделяя гениев на «гениальных ученых», «гениальных правителей», «гениальных литераторов» и т.п., абсолютно ничего не объясняют и не могут привести нас ни к пониманию явления гениальности, ни к раскрытию самой сущности человеческого гения. И тогда мы выберем единственно верный путь, подчеркивая, выделяя и раскрывая уникальность гения Платона, гения Леонардо, гения Ньютона, гения Ломоносова, гения Пушкина, равно как и других гениальных людей, – используя при этом имя2 гения, которое по сути и являет нам уникальный творческий дар и определенное гению назначение.

Вместе с тем, исключительная сложность исследования человеческого гения заключается в том, что творческая деятельность гениальных людей простирается в обширных пределах: от конкретных наук или искусств – до решения фундаментальных, предельных вопросов бытия, познания и веры, которые определяют мировоззрение многих последующих поколений. Например, вопросов касающихся нравственного обустройства общества, устройства мироздания, назначения человека и смысла его бытия, взаимного тяготения между Богом и человеком. Глобальные явления и феномены, к которым относится гениальность и её таинственная феноменология, грандиозны как по своим последствиям, так и многогранны по своему выражению, поэтому исследование человеческого гения, предполагающее односторонний узко специализированный подход с использованием понятийного аппарата только одной какой-либо науки (например, психологии или психопатологии), или, что тоже самое, – определенного философского направления, ограниченного рамками собственной методологии, заранее обречено на неудачу, поскольку в этом случае невозможно будет получить целостной картины изучаемого явления.

Преодоление недостатков одностороннего, узко специализированного подхода в исследовании проблемы человеческого гения, мы видим в применении феноменологического, трансцендентального и диалектического методов философии в их синтезированной связи. Феноменология «хочет понять действительность», но для этого и в особенности для того, чтобы заниматься «этим пониманием в чистом виде, надо отойти от действительности, отрешиться от нее, дать ее отвлеченную картину» [18, с.475–476]. При феноменологическом описании сумма всех скоординированных частей предмета есть уже нечто большее, чем просто сумма его частей. С точки зрения эйдетических (качественно смысловых) отношений, феноменологию интересует «отношение частей между собой и целым» [там же]. Преимущество феноменологии в том, что благодаря наглядности своих описаний, богатству целостно-картинного представления, она в состоянии вскрыть внутреннюю жизнь категории, когда последняя порождает свои отдельные части. Однако феноменология не может вскрыть порождающие категорию функции. В свою очередь, трансцендентализм предполагает «отношение между целым и инобытием как функцией целого» [там же, с.482]. Трансцендентальную философию вовсе не интересует феноменальная картина, ее преимущества перед феноменологией в том, что трансцендентализм умеет объяснить эйдетические связи и способен также проанализировать и выявить «функции смысла в действительности» [там же, с.481]. И, наконец, диалектика, которая «есть смысловой генезис именно категорий, понятий, законченных цельностей, имен» и в которой «каждая категория уже несет с собой объяснение своего происхождения, она берется уже с энергией целого, от которого она неотделима» [там же]. Таким образом, использование всех трёх названных методов философии в ходе исследования человеческого гения позволит, во-первых, представить его достаточно наглядную и целостную картину (феноменология); во-вторых, рассмотреть категорию гения с породительно-объяснительной точки зрения (трансцендентализм); и, в-третьих, выявить смысловой генезис этой категории, а также представить ее как законченную цельность (диалектика), что и позволит нам в конечном итоге приблизиться к пониманию природы, сущности и смысла бытия человеческого гения.

Начнем с феноменологии. Как уже говорилось, феноменологический метод имеет то преимущество, что благодаря наглядности своих описаний, богатству целостно-картинного представления, феноменология в состоянии вскрыть внутреннюю жизнь категории, когда последняя порождает свои отдельные части. Но для того, чтобы феноменология могла понять действительность, она должна при описании самой этой действительности отойти от действительности и тем самым попытаться создать отвлеченную, но не лишенную смысла картину самой этой действительности. Но для чего? Для того, чтобы понять самую действительность на основе создания некоего разумного построения. Или, говоря иначе, создать некий «феноменологический эйдос» как «идеальное множество-единство, которое, составляясь из отдельных частей, превосходит простую сумму этих частей некоей несводимой ни на что отдельное цельностью» [18, с.259]. Или, совсем кратко – выделить некий чистый смысл, чистую идею того, что и было скрыто до поры в самой действительности. На наш взгляд, феноменологическое описание действительности только тогда имеет смысл, когда продуктом его станет новая еще неизвестная идея. 

«Возьмите, – говорит А.Ф. Лосев, –  любое феноменологическое описание.  Вам описывают данный предмет,    координируя все его отдельные части в  такую сумму, которая уже больше, чем  просто сумма, а есть нечто  самостоятельное и уже независимое от  частей. Это и есть феноменология –  показать, как отдельные части,  несоизмеримые с целым и алогичные в отношении его, порождают это целое, а целое порождает их» [18, с.480]. И, таким образом рожденный феноменологией эйдос есть уже некая новая категория, в которой две или три части, или еще большее число частей, составившие в сумме нечто целое, обнаружили и переход к этой новой категории, которая и есть целое. Следовательно, феноменологическое описание позволяет скоординировать сумму всех частей исследуемого предмета и тем самым представить его уже как нечто большее, чем просто как сумму его частей. Новорожденный эйдос, есть новое смысловое значение, есть собственно тот смысл, которого мы раньше не знали, не видели, не осознавали, но который нам удалось выявить чисто феноменологическим путем.

Необходимо некое знание, – пишет А.Ф. Лосев в «Философии имени», – которое предшествует всякой теории и науке, но которое само по себе еще не есть ни наука, ни теория, но оно это знание просто необходимо, хотя бы для первоначального разграничения «как предметов вообще, так и сфер отдельных возможных знаний»: «Необходима эта первая встреча мыслящего сознания с мыслимым предметом, которая психологически должна выразиться в искательстве – иногда весьма затруднительном – подлинного смысла вещи, затуманенного и затерянного среди частностей ее проявления в разных местах и временах, искательстве при наличии разных выводов, случайных и неслучайных. <…> Это первоначальное знание вещи как определенной осмысленности есть то, что надо назвать феноменологией» [19, с.257]. Которая «…есть до-теоретическое описание и формулирование всех возможных, видов и степеней смысла, заключенных в слове (в предмете, в явлении, в событии – С.Ч.), на основе их адекватного узрения, т. е. узрения их в их эйдосе» [там же, с.258].

Итак, феноменология – это не есть простая констатация фактов, которая сама по себе, без привязки к какой-либо их смысловой взаимосвязи, как мы уже знаем, ничего не дает, и дать просто не может. Но феноменология это также и не схема, и не структура, и не концепт. Феноменология, – это картина, имеющая уже свою собственную жизнь, несводимую к отдельным жизням, составляющих феноменологию частей. Это целостная картина, целостность которой не сводится к сумме составляющих ее частей, но при этом берущая свою смысловую жизнь из этих ее исходных частей. Теперь нам вполне понятно, что может дать и, в конечном итоге, дает феноменологический метод. Но пока еще не совсем понятен сам методический механизм его реализации. Следующий фрагмент как раз и отвечает на этот последний вопрос: «Феноменология есть зрение и узрение смысла, как он существует сам по себе, и потому она всецело есть смысловая картина предмета, отказываясь от приведения этого предмета в систему на основании каких-нибудь принципов, лежащих вне этого предмета. …сознательно феноменология ставит только одну задачу – дать смысловую картину самого предмета, описывая его таким методом, как этого требует сам предмет. Феноменология там, где предмет осмысливается независимо от своих частичных проявлений, где смысл предмета самотождествен во всех своих проявлениях. Это и есть единственный метод феноменологии – отбросивши частичные проявления одного и того же, осознать и зафиксировать то именно, что во всех своих проявлениях одно и то же. Феноменология есть эйдетическое видение предмета в его эйдосе» [19, с.258].

Феноменология, не являясь сама по себе ни наукой, ни теорией, но, постулируя при этом «необходимость до-теоретического адекватного узрения» [19, с.259], без которого вообще невозможно вообще рассуждать о вещи, поскольку для того, «чтобы вообще рассуждать о вещи, надо знать, что такое она есть», феноменология, вместе с тем, является тем началом, той основой, тем принципом без которой не могли бы состояться никакая философия, никакая наука, никакая теория. Даже самая совершенная диалектика оказывается пустой и бессильной без адекватного знания о предмете, без узрения его до-теоретической смысловой определенности – без «эйдетического видения предмета в его эйдосе». В свою очередь, Эдмунд Гуссерль видит начало феноменологического исследования в следующем: «любое дающее из самого первоисточника созерцание есть правовой источник познания, и все, что предлагается нам в “интуиции” из самого первоисточника…, нужно принимать таким, каким оно себя дает, но и только в тех рамках, в каких оно себя дает» [11]. Таким образом, феноменологию мы будем понимать как высматривание и толкование истинно сущего в его бытии, – «узрение сущности» по Лосеву, или, говоря словами Гуссерля «очевидное схватывание сущности» [11, с.208]. А единицей такого анализа в нашем исследовании будут служить высмотренные и определенные нами феномены человеческого гения.

Обратимся теперь к диалектическому методу. «В диалектике, – говорит А.Ф. Лосев, – где мы находим как раз взаимопорождение категорий, там каждая категория уже несет с собой объяснение своего происхождения, она берется уже с энергией целого, от которого она неотделима» [18, с.481]. Но что значит провести категориальный анализ? По Лосеву, это значит, что «надо одну категорию объяснить другой категорией так, чтобы видно было, как одна категория порождает другую и все вместе – друг друга, не натуралистически, конечно, порождают, но – эйдетически, категориально, оставаясь в сфере смысла же» [19, с.84].

На наш взгляд, диалектическое исследование человеческого гения предполагает проведение категориального анализа с использованием, во-первых, категории рода, во-вторых, категории личности, и, в-третьих, категории самости. В свою очередь, категория рода, относительно исследования нашей проблемы, разветвляется в двух понятиях – гениальность и гений. Здесь под гениальностью мы разумеем сущность человеческого рода в целом, а гений выступает как реальный, конкретный представитель названного рода – как гениальный человек. Гений, есть завершенность рода, назначение, которого род достиг в своем гении, передав ему всю духовную силу рода, воплотив в его самости дух рода. Таким образом, дух рода находит в духе гения свою духовную завершенность, которая есть «интеллигенция, т.е. чистый ум и абсолютное самосознание» [16, с.141]. Второе понимание категории рода относится к этносу, и в этом, втором случае мы выделяем и познаем эллинский гений, русский гений, немецкий гений и другие этнические его проявления. Третье понимание категории рода, основывается на кровном родстве, ведущем свое происхождение по одной линии (материнской или отцовской), где представители рода осознают себя потомками общего предка и носят общее родовое имя. В современном обществе, во всех почти культурах родовая принадлежность обозначается фамилией, и, говоря, к примеру, Гоголь, Толстой, Ньютон и т.д., мы понимаем, о ком конкретно из гениальных людей в данном случае идет речь. 

Таким же точно образом мы поступим и при исследовании категории личности, разветвляя ее, применительно опять же к исследуемой нами проблеме, в следующих двух понятиях – творческий дар гения и назначение. В свою очередь, творческий дар, становящийся теперь не просто понятием, а уже категорией, разветвляется натрое, – а именно – на художественный дар, дар мыслителя и дар творца. И, теперь на категориальном уровне рассмотрения личности гения, мы определяем гениального человека как художника, как мыслителя и как творца. Или, по-другому, лик гения определяется понятиями: гений как мыслитель, гений как художник, гений как творец. И в этом случае мы говорим уже не просто – Гоголь, не просто – Толстой, не просто – Ньютон, но называем этих людей их полными именами: Николай Васильевич Гоголь, Лев Николаевич Толстой, Исаак Ньютон

Теперь рассмотрим высшую в нашей диалектике человеческого гения категорию самости, которая разветвляется на два понятия дух и духовность. Здесь под духовностью мы понимаем высший уровень развития сознания человека, когда на основе соприкосновения человеческого и божественного преодолевается пространственно-временная ограниченность человеческого восприятия, расширяются границы человеческого ума и совершенствуется духовно-нравственно составляющая человека. «Духовность, – по мысли Н.А. Бердяева, – есть задача, поставленная перед человеком в отношении к жизни. <…> Духовное развитие есть актуализация возможного. <…> Духовная сила в человеке есть изначально не человеческая только, но богочеловеческая. Духовность есть богочеловеческое состояние. Человек в духовной своей глубине соприкасается с божественным и из божественного источника получает поддержку» [5, с.443]. Полную диалектическую завершенность гений находит в категории духа, а его, гения, полная конкретизация достигается в имени гения, определяющего его самость, и тогда мы уже вправе говорить – гений Ньютона, гений Гоголя, гений Толстого, обозначая тем самым вполне выраженное величие духа этих гениальных людей. Это и есть то, что мы называем именем гения, представляющим, величающим гениального человека в его самости, как полной диалектической завершенности. А указанная здесь завершенность и есть собственно то, что мы называем назначением (или предназначением) человека. Таким образом, предельно конкретное исследование человеческого гения – есть суть конкретное познание гения Ньютона в его становлении, конкретное познание гения Гоголя в его становлении, конкретное познание гения Толстого в его становлении и всех других гениальных людей в становлении их гения. И когда мы говорим, например, – «гений Толстого», мы подразумеваем тем самым, что за этим стоит дух (самость) Льва Николаевича (как творческой индивидуальности), как гениального человека из рода Толстых, имеющего свою собственную историю, в котором было много талантливых людей, но завершенность духа этого рода нашла себя в назначении Льва Николаевича проявиться, выразиться, реализоваться в духе гения Толстого.

И, наконец, завершая предпринятый здесь анализ категорий рода, личности и самости, скажем следующее. В исследовании проблемы человеческого гения род будет интересовать нас как хранитель своеобразной родовой памяти, как носитель задатков, способностей, талантов, благодаря наличию которых только и возможно рождение будущих гениев; личность же мы будем рассматривать как творческую индивидуальность, наиболее полно реализуемую через назначение своё; а самость гения будем понимать как конечную, предельно завершенную, диалектически чистую носительницу смысла бытия гения в котором собственно род человеческий и находит свою полную конкретную завершенность, т.е. свой высший, божественный по сути своей, смысл бытия.

II

Сложность феномена гения, его непредсказуемость, редкость появления в роду человеческом, неопределенность и многозначность понятийных трактовок, на первый взгляд заставляет согласиться с мнением В.С. Соловьева в том, что «гениальность… не подлежит точному определению». Наряду с этим, о гении можно говорить как о человеке, который живет «повышенной потенцированной внутренней жизнью» и деятельность которого «имеет не личное только, а общее родовое значение (для народа или для всего рода человеческого)» [25, с.569]. Несмотря на очевидные трудности в точном определении указанных понятий, мы можем, вместе с тем, опираясь на диалектико-феноменологический анализ предпринятый выше (разд. I), попытаться раскрыть понятие «человеческий гений» в его смысловой явленности.

Человеческий гений понимается нами как системное, объёмное, многомерное понятие, которое синтезирует в себе такие понятия как творческий дар и назначение, дух и духовность, гений и гениальность. Мы привычно называем гениями тех людей, которые в силу выдающегося творческого дарования и благодаря своему созидательному труду сумели продвинуть развитие человеческого рода в его духовном становлении. В свою очередь, с социологической точки зрения, жизнь гения – это творчески формирующая вершина человеческого существования, «устанавливающая правила и созидающая законы». Таким образом, гений – это всегда созидатель, определяющий развитие человеческого духа и обеспечивающий духовное преображение человеческого рода, – который благодаря своим трудам актуализирует духовные силы других людей. Продуктом деятельности гениальной личности являются гениальные творения, создаваемые трудом гения и которые, по словам Леонардо да Винчи, становятся «обителью его души». Наряду с этим, понятие гений (genius – лат.) используется также для обозначения некоей духовной сущности личности, которая собственно и делает человека гениальным. В этом смысле гений уникален, как и сама личность,носительница гения. С одной стороны, гений Бальзака совершенно не походит на гений Пушкина, а гений Ньютона совершенно отличается от гения Ломоносова но, с другой стороны, всех этих выдающихся людей объединяет некая особая, общая для них печать, «печать избранья и служенья» [10, с.270], благодаря которой они разительно отличаются от людей обыкновенных3.   

В свою очередь, гениальность – это наивысшая степень проявления духовности, ума, творческих сил человека, благодаря которой создаются такие качественно новые творения, которые оказывают непреходящее влияние на развитие человеческого рода и духовное преображение человека. Таким образом, человеческий гений будет рассматриваться здесь как система таких личностных атрибутов и духовных признаков, благодаря наличию (творческий дар), развитию и становлению (в индивидуальной и целенаправленной творческой деятельности) которых, личность (будучи в творческом смысле индивидуальностью) приобретает в себе все признаки духовности, принимает на себя назначение своё (предназначение) и вносит во всеобщую духовную культуру свою личностную волю и духовную глубину. Гениальность становится проявленной и человек реализуется как гений. При этом понятно, что определение личностных атрибутов (необходимых, существенных, неотъемлемых свойств) и духовных признаков человеческого гения является одной из важнейших задач соответствующего исследования.

На основе духовного преображения, которое не может быть определено из каких-либо рациональных причинно-следственных отношений, названная личность становится способной создавать принципиально новые, оригинальные творения (продукты индивидуальной творческой деятельности: идеи, разработки, концепции, теории, произведения, изобретения, образцы, модели, предметы и пр.), которые со временем приобретают значение идеалов, составляют непреходящую в веках ценность для человеческого рода в целом, и способствуют преображению человеческого духа. Таким образом, являясь фундаментом, основой всеобщей духовной культуры, творения гения, в свою очередь, служат основанием (отправной точкой, образцом, примером) для создания новых творений, отличающихся подобными же признаками новизны, оригинальности и исторической значимости. Названные продукты творческой деятельности конкретной личности мы будем называть гениальными творениями. В свою очередь, человека, который обладает совокупностью соответствующих личностных атрибутов и духовных признаков и, обладает, наряду с этим, волей необходимой для реализации творческого дара и назначения своего в индивидуальной творческой деятельности, направленной на создание гениальных творений (продуктов этой деятельности), мы будем называть гениальной личностью, гениальным человеком или просто гением. Итак, творчество гения всегда несет в себе дух созидания, оно продвигает человеческий род к истине, не несет под собой зла и соответствует критериям любви, добра и красоты, или, говоря иначе, – тому, что мы называем человечностью.

Истинная человечность может раскрыться и проявиться исключительно и только в личности. Существование индивидуума определяется либо личными, либо родовыми, либо общественными потребностями, главный критерий которых есть польза. Духовная жизнь личности направляется ценностными векторами, в качестве которых могут выступать отдача, дарение, жертвенность, сострадание, труд, творчество, любовь. В данном случае мы имеем дело с личностью духовно-созидающей, творческой, абсолютным образцом для которой является образ Богочеловека Иисуса Христа. В том случае, если активность человека направляется полярными векторами, то здесь перед нами предстает совсем иной человек, – натура разрушающая, анти-творческая. Только в личности, раскрывается подлинность человеческой жизни и смысл человеческого бытия, потому как личность есть собственно призвание к творчеству. Таким образом, главным атрибутом, признаком личности является творческость, то есть стремление, желание и способность творить, что, в свою очередь есть стремление и способность любить, отдавать, сострадать, награждать других, трудиться, не требуя награды, жертвовать собой.    

Каждая эпоха человеческой истории выдвигала свой уникальный идеал человека: героя, мудреца, пророка, святого, рыцаря, гения, – как идеальных образов личности [3, с.247]. И в этой связи сам смысл человеческой жизни и понятие человечности раскрывается в следующих основаниях: подвиг, мысль, предвидение, жертвенность, дарение, труд, творчество. Герой научил человека совершать нерациональные с точки зрения инстинкта самосохранения поступки, обыкновенно отвергаемые рассудком, но выводящие человека на новый путь и гарантирующие лишь полную неизвестность в будущем, т.е. такие поступки, которые обычно называют подвигом. Мудрец открыл человеку возможность независимого и самостоятельного мышления и творческого познания. Пророк научил человека читать книгу будущего. Рыцарь научил человека дарить другому самое ценное из того, чем он сам обладает. Святой показал человеку очистительный и благодатный смысл аскезы, научил человека не требовать награды за свои труды и жертвовать собой. Гений научил человека творческому горению и духовному созиданию. Но только Абсолютный Богочеловек Иисус Христос показал человеку настоящий путь к Богу, путь безусловной любви и тем самым раскрыл тайну человеческой природы, которую мы и называем человечностью, в которой только и может проявиться истинное благочестие человека, весь его героизм, мудрость, святость, рыцарство, трудолюбие, гениальность. В этом только и может проявиться безусловная любовь человека к Богу и способность возлюбить ближнего как самого себя, которая оживляет, воодушевляет, облагораживает, одухотворяет человека и приближает его к образу и подобию Самого Творца.  

А. А. Иванов. Явление Христа народу. 1837-1857

Итак, человеческий гений, как сущее в своем бытии раскрывается в идеалах человека – как лик героя, лик мудреца, лик пророка, лик рыцаря, лик трудолюба, лик святого, лик гения. В своем универсально-целостном творческом акте человеческий гений раскрывается – как художник, как мыслитель, как творец; а в настоящем смысле своего бытия человеческий гений выступает – как носитель идеала истины, как проводник идеала любви и как хранитель идеала красоты. В этой связи, в конкретном философско-антропологическом исследовании человеческого гения мы имеем три уровня диалектико-феноменологического анализа: 1) идейно-смысловой, который раскрывается в категориях «истины», «любви» и «красоты»; 2) образно-личностный, разворачивающийся на основе таких категорий как «герой», «мудрец», «пророк», «рыцарь», «трудолюб», «святой», «гений» и 3) деятельно-содержательный, который проводится на основе трех соответствующих категорий: «художник», «мыслитель», «творец».

На наш взгляд, художник, мыслитель и творец – это и есть собственно те проявления духа, те духовные признаки в их смысловой явленности (или, сказать по другому – феномены), которые со всей очевидностью указывают нам, что этот человек и есть гений, независимо от направленности его творческих усилий и рода его деятельности. Так, только тот живописец реализует свой гений, кто наряду с художественным даром имеет потенцию мыслителя и проявляет волю творца. Точно так же можно сказать, что и ученый, лишенный художественного дара или дара мыслителя не может реализоваться как гений. Следовательно, лишь тот живописец, поэт, ученый или кто другой может быть назван гением, кто в одном лице вполне сочетает в себе – чувство красоты художника, глубину и оригинальность ума мыслителя, и созидательную силу творца. Согласитесь, что такой универсализм есть явление исключительно редкое.

III

Ф.М. Достоевский в одном из очерков «Дневника писателя» (1861) даёт краткие, но исключительно верные замечания по вопросу о том, чем отличается гений как художник, от того, что в искусстве называется художественным талантом, к представителям которого Достоевский относит Александра Дюма-отца – от литераторов, и «знаменитого профессора Айвазовского» – от живописцев. Вот что пишет он по этому поводу, противопоставляя названным талантам гений Гоголя: «Истинные художники знают меру с изумительным тактом, чувствуют ее чрезвычайно правильно. У Гоголя Манилов с Чичиковым в своих сладостях только раз договорились до “именин сердца”. Другой, не Гоголь, по поводу разговора в дверях о том, кому прежде пройти, на вопрос Чичикова, “отчего же он образованный”, непременно заставил бы Манилова насказать какой-нибудь чепухи вроде именин сердца и праздника души. Но художник знал меру, и Манилов отвечал все-таки очень мило, но весьма скромно: “Да уж оттого”. Г-н Дюма и г-н Айвазовский ни за что бы не могли удержаться, не дали бы такого безличного ответа, и при сем удобном случае один наговорил бы вздору, а другой пустил бы блеск удивительно эффектный, неожиданный, преувеличенный» [13, с.157–158].

 

Фёдор Михайлович Достоевский

В произведениях Дюма и Айвазовского все чрезмерно блестяще, блестяще настолько, что порой хочется закрыть глаза – такое искусство быстро утомляет. «Оттого-то Дюма и не художник, – пишет Достоевский, – что он не может удержаться в своей разнузданной фантазии от преувеличенных эффектов» [13, с.157], так же, как и Айвазовский, который в своих полотнах не останавливается перед «нехудожественной правдой». Разворачивая в своих произведениях «естественную правду» жизни, «художник-волшебник», так называет истинного художника Достоевский, вкладывает в произведение «свою душу», осеняет его «правдой художественной», что собственно и делает такое произведение гениальным. «Как он это сделал, чтобы передать всё это на картине – это уже его тайна; но ясно, что он не фотографировал природу, а только взял ее средством, чтобы навеять на зрителя свое собственное… расположение духа. Ничего нет легче, как скопировать подобную простую картину; но перейдет ли в копию душа оригинала – сомнительно» [там же, с.159]. Таким образом, мы видим, что Достоевский здесь нащупывает некий критерий, который позволяет отличить истинного художника от всех тех, кто обладает лишь талантом живописать.

Но что же есть такое художественная правда, или, говоря иначе, – понятая художником и выраженная в художественной форме идея? Для исследования этого вопроса обратимся к глубинам истории человеческого творчества. Из самых древних, дошедших до нас следов духовного творчества человечества, можно смело назвать наскальные рисунки, характерной особенностью которых является их удивительная жизненность и переданная в изображении пластика движения. Рисунки эти, выполненные первобытными художниками «в форме набросков несколькими штрихами передают самое характерное с полным соблюдением перспективы и производят впечатление, будто перед глазами живой объект их…» [29, с.7]. Интересно, что подобно самым высоким произведениям живописного искусства, эти рисунки не поддаются копированию. В случае их копирования, пусть даже в приближенных к естественным условиям, эти рисунки уже не дают того эффекта, который может производить на иных людей сам оригинал. А эффект этот просто поразителен. При длительном созерцании наскального рисунка, ты будто бы сам погружаешься в этот древний мир, с его цветами, звуками, запахами, энергиями и будто бы начинаешь чувствовать все то, что чувствовал и сам древний художник. При этом как бы просыпается в нас древняя память и пробуждается наше дремлющее сознание, вернее та его часть, которая живо отвечает на соответствующее воздействие названного изображения, и мы будто бы соприкасаемся с духом самого древнего художника. Понятно, что подобные состояния возникают далеко не у каждого, а лишь у тех, кто обладает тонким, трудно уловимым и трудно объяснимым с рациональных позиций чувством, которое называем мы чувством прекрасного. Объяснение названного эффекта может быть лишь одно – древний художник вложил в свою картину всю созидательную силу и художественную выразительность своего духа, с которым мы и соприкасаемся сквозь толщу веков и разделяющие нас с древним художником глубины сознания.

Может быть человек, еще мало, чем отличающийся от животных, вначале научился видеть красоту в идеально гладкой и светящейся «неземным светом» поверхности сколотого кремня и лишь затем, много позже, понял его целесообразность (пользу) и начал использовать этот самый кремневый обломок как орудие труда? Может быть именно здесь, в том, что мы называем чувством прекрасного, скрыты зачатки одной из древнейших способностей человека, определяющей его сущность как собственно человечность? Может быть именно в этом, в дарованной человеку способности познавать мир не только чувствующим аппаратом своим, который есть и у животных, но, прежде всего, духом, и творить художественную правду (как в названных наскальных рисунках), как раз и заключены самые истоки того, что мы называем гениальностью? Недаром сказано в Ветхом Завете: «Познал я все, и сокровенное и явное, ибо научила меня Премудрость, художница всего» (Прем. 7: 1). И, если в поставленных выше вопросах, мы придем к положительным ответам, то тогда мы должны согласиться с Федором Михайловичем Достоевским в том, что «красота спасет мир».

IV

Вряд ли Отто Вейнингер читал дневники Федора Михайловича Достоевского, однако он высказывает ту же мысль, сравнивая гений Людвига Ван Бетховена и талант Иоганна Штрауса: «Теория о гениях-специалистах, с точки зрения которой позволительно говорить, например, о “музыкальном гении, невменяемом во всех других областях”, опять-таки смешивает понятия талант и гений. Музыкант если он действительно велик, может на языке, указанном ему особого рода талантом его, быть столь же универсальным, так же совершенно охватить внутренний и внешний мир, как поэт или философ. Таким гением был Бетховен. Вместе с тем он может вращаться в такой же ограниченной сфере, как посредственный ученый или художник. Таков был Иоганн Штраус, которого называют, к нашему великому изумлению гениальным, хотя его живая, но очень ограниченная фантазия и создала прелестные цветы. Итак, повторяю, существуют различные таланты, но один только гений, может выбрать себе определенный талант, чтобы в этой сфере развивать свою деятельность» [6, с.106–107].

А вот что говорит нам Артур Шопенгауэр, анализируя дар художника как прирожденный дар гения: «Произведение искусства – это лишь средство для облегчения того познания, в котором заключается эстетическое наслаждение. То, что в художественном произведении идея являет себя нам с большей легкостью, чем непосредственно в природе и действительности, объясняется исключительно тем, что художник познал только идею, а не действительность, в своем творении тоже воспроизводит только чистую идею, выделяет ее из действительности, устраняя всякие побочные и случайные элементы. Художник заставляет нас смотреть на мир его глазами. То, что у него такие глаза, что он познает сущность вещей вне всяких отношений, – это и есть прирожденный дар гения; но то, что он способен разделить с нами этот дар, дать нам свои глаза, – это приобретенная техника искусства» [34, с.173].

Если обычный человек с той или иной степенью успешности познает лишь взаимные отношения вещей, то гениальный человек охватывает своим сознанием универсальные основания бытия, и становится способным к познанию сущности вещей. Те вопросы, которые интересуют гения и являются предметом его познания, с точки зрения всех остальных людей, современных гению, чаще предельно непонятны или совершенно неинтересны этим людям. И поэтому проблемы, решаемые гением, могут объявляться в лучшем случае малозначимыми и неактуальными, а в худшем – просто глупыми или даже вредными. Выдающиеся, гениальные люди стремятся к познанию и воспроизведению высших истин, и, благодаря этому, они менее всего заботятся о собственной пользе, напротив, их усилия направлены не на получение личной выгоды, а на создание общезначимых, общечеловеческих ценностей – ценностей, формирующих в конечном итоге духовную культуру человека. С другой стороны, талант всегда ориентирован на удовлетворение тех актуальных потребностей и запросов, которые наиболее значимы для современного ему большинства. Творчество таланта всегда нацелено на удовлетворение близких, актуальных, сиюминутных потребностей. В отличие от таланта, гений, ориентируясь более на внимание избранных, в творческой деятельности своей стремится к совершенству, хотя и подозревает недостижимость этого. Процессуально, талантливый человек творит так же, как творит гений. Более того, сам процесс творчества гения может мало чем отличаться от бытового творчества, характерного практически для любого человека. Однако по целям своего творчества талант и гений принципиально отличаются друг от друга. Различия эти касаются как продуктов, так и последствий их творческой деятельности. По своим целям гений творит для мира в целом и непосредственно участвует в становлении духовности человека, в его духовном преображении. Творчество гения, имеющего корнями своими самою вечность имеет ту же направленность, а именно – в вечность.

Переделка природы под свои потребности, которая достигла апогея в современной техно-инфо-цивилизации – это одна сторона жизни человека – человека рационального, высшим творческим достижением которого является творчество таланта. И, напротив, преобразование природы исходя из смысла духовного проживания – это совсем иная сторона жизни человека – человека духовного. Именно такие люди приводят свой народ к национальному самосознанию и тем выводят свой народ за пределы времени – во врата вечности. Так было, например, с древнегреческим народом, который как собственно народ перестал уже существовать, но в своем духовном выражении, через своих поэтов, мудрецов и гениев, он продолжает свою духовную жизнь в общемировой духовной культуре. Творчество талантливого человека сугубо актуально и всегда востребовано современниками, он просто не делает того, что не находит у них отзыва или не является предметом их актуальных потребностей. Гений же всегда опережает свой век и продолжает творить независимо от того, как его творчество воспринимается его современниками. В своем творчестве гений выражает и показывает только правду, правду жизни и реальную природу чувств, раскрывает истину, чаще не умея никак по другому объяснить то, что он говорит, раскрывает и показывает. В продуктах его творчества представлено лишь то, что он видит своим внутренним оком и слышит своим внутренним чувством – то, что становится доступным его духу, но то, что пока не доступно всем остальным, то, чего пока не воспринимают и не понимают другие. Дух нельзя развить, подобно тому, как мы развиваем способности души или тренируем тело, но можно говорить о пробуждении, о прорыве духа, о духовном преображении, что мы в полной мере можем наблюдать в творчестве гениального человека. Парадокс в том, что любой человек может расширить и углубить свою духовную жизнь посредством свободного творчества и духовного делания. В этом и есть настоящий смысл человеческой жизни. Однако, лишь единицы оказываются способными на подобное. Свободное творчество и духовное делание – это то, чем отличается творчество гения от бытового творчества обыкновенного человека и высокого творчества таланта.

Творчество и изобретение новых технологий, которыми так увлеклось современное человечество, имеют различные основания и совершенно иную природу. Каких только технологий ни напридумывали люди – начиная от техник секса и завершая политтехнологиями, различия между которыми лишь в том, что первые придумали люди сексуально озабоченные, а вторые – люди, ущемленные в своей гордыне. В прежние эпохи люди создавали идеалы человека творческого, духовного, умеющего дарить любовь, в наше время «от человека прежде всего требуют подчинение силам вне и над человеком находящимся» (Н.А. Бердяев). Сегодня в почете человек структуры, профессионал, умеющий в совершенстве изобретать технологии направленные на поддержку существования соответствующих структур [30], или владеющий суммой технологий, позволяющих либо одурманивать толпу, либо создавать много миллиардные состояния, либо создавать технические усовершенствования, удовлетворяющие примитивные потребности толпы. В былые времена в почете была нравственная личность, и люди нет-нет, да и заговаривали о любви. Сегодня любовь заменили сексом, а нравственные ценности – социально-значимыми образованностью и профессионализмом, которые в свою очередь определяются объемом информации и суммой технологий, которыми владеет человек. Божественные принципы человеческого бытия сменились идолами, требующими жертвоприношений и фетишами, требующими поклонения. Почему же люди с такой легкостью меняют радость творчества на примитивные в своей сущности технологии? Потому что настоящий смысл технологий – «пришел, увидел, победил» – просто, понятно, результативно, тогда как творчество – это всегда муки, это всегда сомнение, это переход от одной неудачи к другой, это постоянный поиск и неуверенность в избранном пути. Творчества есть непрерывный, мучительный и изнурительный труд. «И чем серьезнее, значительнее и оригинальнее взятая на себя человеком задача, тем мучительнее его самочувствие» [33, с.214]. Теперь понятно, что только редкие «сумасшедшие» гении избирают бескомпромиссно творческий путь, не гарантирующий на выходе никакого прогнозируемого результата, большинство же склонны продавать свои таланты и получать быстрый и наиболее полезный для индивида результат.

V

Замечательное по своей содержательности и глубине исследование на предмет что такое есть художник, провел в свое время Оноре де Бальзак. В своем очерке, который так и именуется «О художниках», Бальзак выделяет некоторые важнейшие характеристики, которые определяют тип художественно одаренной личности. Очень ярко Бальзак описывает трансцендентный характер творчества: «Завоевал ли художник свою власть, упражняя способности, свойственные всем людям; порождено ли его могущество уродствам мозга, при котором гениальность является человеческим недугом, как жемчуг – болезнью раковины; отдает ли он всю свою жизнь разработке одного произведения, одной-единственной мысли, запечатленной в нем богом, – общепризнано, что сам он не посвящен в загадку своего дарования. Он действует под влиянием определенных обстоятельств, сочетание которых окутано тайной. Он не принадлежит себе. Он игрушка в высшей степени своевольной силы. <…> Таков художник: жалкое орудие деспотической воли, он подчиняется своему господину. Когда его считают свободным – он раб; когда, по видимости, он действует, отдается огню безумств и наслаждений – он бессилен, безволен, он мертв. Вечная антитеза, заложенная в величии его могущества и в ничтожестве его существования: всегда он или бог, или труп» [1, с.21].  

То, что Бальзак представил в поэтической форме, то же самое по сути, выразил Гегель в форме философской: «Односторонность непосредственности в идеале содержит противоположную односторонность, состоящую в том, что идеал есть нечто созданное художником. Субъект есть формальная сторона деятельности, а произведение искусства только в том случае является выражением бога, если в этом выражении не заключается никакого признака субъективной особенности, но содержание присущего ему духа воспринято во всей чистоте и порождено без примеси этой субъективной особенности и связанной с ней случайности. Но поскольку свобода простирается только на мышление, постольку преисполненная этим присущим ей содержанием деятельность – вдохновение художника – проявляется как некоторая чуждая ему сила, как несвободный пафос; творчество в самом себе имеет здесь форму природной непосредственности, оказывается присущим гению как данному особенному субъекту, и в то же время представляет собой работу, связанную с техникой (mit tehnischem Verstande) и внешними механическими приемами. Поэтому и произведение искусства точно так же является делом свободного выбора (der freien Willkur), а художник – мастером бога» [8, с.560].

Отношение гения к своему труду, в отличие от такового у человека обыкновенного, – боговдохновенно и потому никакие внешние препятствия, обычно мешающие проявлению способностей и талантов обычных людей, а также внутренние зачастую ограниченные биопсихические и психофизиологические возможности не мешают гению проявлять чудеса трудоспособности, совершенно недоступные людям во сто крат более энергичным, крепким физически и устойчивым психически. Однако творчество не подчиняется закону регулярности и стабильности, а творческая активность не может включаться по звонку, так же как не может по звонку и угасать. Так называемые периоды «творческого застоя» могут быть достаточно продолжительными, и вызывать у художника состояния жесточайшей депрессии. Но если вдруг «пылающий уголь» мысли «коснется его мозга», то художник еще минуту назад изнывающий от смертной скуки и тоски, вдруг как будто нарождается вновь. «Приходит труд и разжигает огонь в горне, молчание и одиночество открывают свои сокровища; нет ничего невозможного. Экстаз творчества заглушает жесткие муки рождения» [1, с.21]. Используя меткую характеристику кардинала Решилье, Бальзак пишет о том, что художник никогда не бывает «прихлебателем», никогда и ни при каких условиях не променяет он «презренный металл» на свободу творчества, всегда предпочитая последнюю. Художник «не обладает почтенной жаждой богатства, одушевляющей все мысли любого торговца. Если он гонится за деньгами, то тут же тратит их; ибо скупость означает смерть гения: душа творца слишком благородна, чтобы столь низменное чувство нашло в ней место. Его гений – вечный дар» [там же, с.23]. В связи с этим, общество упрекает художника в двух «грехах» – в распущенности и лени, принимая за последнюю «неумеренную работу мысли», и тогда «часы его работы называют ленью, а его бескорыстие – слабостью». Но это еще не все. «Человек, превративший свою душу в зеркало, где отражается целый мир, где возникают по его воле картины стран с их нравами, образы людей с их страстями, такой человек неизбежно оказывается лишен того рода логики, того упрямства, которое принято называть характером. Он немного беспутен (да простят мне это выражение). Он увлекается, как дитя, всем, что его поражает. Он все понимает, все хочет испытать. Эту способность видеть в жизни обе стороны медали толпа называет ложными суждениями. <…> В его характере проявляется то же непостоянство, какое отмечает его творческую мысль; он легко отдает свое тело на волю житейских случайностей, ибо душа его парит непрестанно. Он шествует, головой касаясь неба, а ногами ступая по земле. Это дитя, это исполин» [1, с.23–24].

Относительно «детского характера гения» примерно в то же самое время, что и Бальзак, писал Артур Шопенгауэр: «Поистине, каждый ребенок – до известной степени гений, и каждый гений – до известной степени ребенок. Родство между ними сказывается прежде всего в наивности и возвышенной простоте, которые составляют существенный признак истинного гения» [35, с.331]. При этом, ссылаясь на воспоминания современников, Шопенгауэр напоминает, что «большими детьми» в течении всей своей жизни оставались Гёте и Моцарт. В частности в некрологе Шлихтегролля на смерть Моцарта сказано: «В своем искусстве он рано стал мужем, но во всех других отношениях он вечно оставался ребенком» [там же]. В гении, – пишет далее Шопенгауэр, – «как в ребенке, очень мало сухой серьезности заурядных людей, которые никогда не способны возвыситься над интересами чисто субъективными и видят в предметах только мотивы для своей деятельности. Кто в течении своей жизни не остается до известной степени большим ребенком, а всегда представляет собой тип серьезного, трезвого, вполне положительного и благоразумного человека, тот может быть очень полезным и дельным гражданином мира сего, но никогда не будет гением» [там же, с.331–332]. А вот что в одном из своих писем пишет о себе Н.А. Бердяев: «Вы правы, что я очень молод. По вечному своему возрасту (каждый имеет вечный возраст) я юноша. У меня совсем нет чувства зрелого возраста, солидности, маститости, почтенности. Мне кажется, что я все тот же юноша, который искал смысл жизни и правды, жаждал познания истины. Умственная и душевная буржуазность и есть чувство зрелости, солидности, почтенности» [2, с .244]. Проблему сходства психологии ребенка и психологии гения мы поднимаем здесь не случайно. Тем, кто занимается воспитанием детей хорошо известно, что для детей занятия художественным творчеством во всех его многообразных формах долгое время остаются одним из самых любимейших занятий, если, конечно, взрослые не отбивают у них охоту к этому. Так вот, страстная любовь гениальных людей и само их расположение к художественному творчеству, питаемые обостренным чувством прекрасного, сохраняются на всю жизнь, независимо от рода их деятельности и направленности творческих устремлений. И еще одно. Помните, как сказано в Евангелии от Матфея: «…истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» (Мф. 18: 3). Творчество гения – это, вне всякого сомнения, и есть то царствие небесное, в котором он, гений, пребывает уже на земле в короткие часы своего творческого акта, приближая своим же творчеством это царствие ко всем остальным людям. И в этой связи можно утверждать, что творческий труд гения всегда боговдохновенен.

Далее, Бальзак поэтически тонко, но с глубоким пониманием существа вопроса выделяет противоречия между настоящим и будущим в творчестве гения в его отношениях с обществом: «Художник, чья миссия улавливать самые отдаленные связи, достигать чудесных эффектов сближением самых заурядных вещей, часто кажется безрассудным. Там, где толпа видит красное, он видит голубое. Он так глубоко проник в тайные причины, что радуется несчастью и проклинает красоту; он восхваляет порок и защищает преступление; он проявляет все признаки безумия, ибо применяемые им средства кажутся настолько же далекими от цели, насколько они в действительности близки к ней. <…> Так талантливый человек десять раз на день может показаться простаком. Люди, блистающие в салонах, изрекают, что он годен лишь служить артельщиком в лавке. Его ум дальнозорок; беседуя с будущим, он не замечает окружающих его мелочей, столь важных в глазах света. И вот собственная жена принимает его за глупца» Гений настолько своеобразен, что «это коробит толпу, стесняет и раздражает ее». Толпа не прощает никому неординарности, пусть даже она будет духовно прекрасной. Примеров тому не счесть и один очень яркий из них – судьба выдающегося французского художника Поля Гогена. Он, преуспевающий биржевой маклер, счастливый муж и отец пятерых детей, имеющий просторный дом и блестящие перспективы сделаться очень состоятельным человеком, вдруг решает серьезно заняться живописью и с головой погружается в бездну творчества. Через некоторое время, он отказывается от карьеры, бросает семью, теряет работу, дом, состояние, друзей и перебирается на Таити, для того, чтобы там, вполне свободно и независимо мыслить и творить. Этот изумительный факт биографии Гогена свидетельствует о принятии им своего творчества как долга, ради которого он может пожертвовать всем, и, прежде всего, – самим собой. Человеческая судьба Гогена печальна и трагична – его гений не был признан современниками, и даже более того – его собственные дети очень мало понимали своего отца. Поль Гоген продолжал работать до последних дней своей жизни и совершенно больной, умер на Маркизских островах в полной нищете, не подозревая даже о том, что у себя во Франции он уже становится необычайно знаменит, и о том, что коллекционеры гоняются за его полотнами, которые стали уже объектом коммерческих сделок, приносящих солидные барыши их участникам. Сегодня Поль Гоген один из самых дорогих художников мира, – его картины продаются на художественных аукционах по баснословным ценам. На примере гения Гогена, да и многих других гениальных людей, мы явственно видим, что светское общество, современное гению, будет всеми силами своей непроходимой серости отвергать его труды, но уже через столетие то же общество, но уже в другом составе, будет рукоплескать уже ставшему модным ныне гению.

Сам Оноре де Бальзак рассматривает художника и как творца и как творение, а величайший образец высшей добродетели для Бальзака ни кто иной, как Сам Иисус Христос: «Человек и Бог: сначала человек, потом Бог; человек для большинства, Бог для немногих, оставшихся ему верными; непонятый, а потом обожаемый всеми; и, наконец, ставший богом, лишь приняв крещение в собственной крови» [1, с.26]. Христос для Бальзака – истинный образец истины, любви и жертвенности4, а гений – это тот, кто вослед за Христом, сознавая того или не осознавая, осуществляет «апостольское служение», которое подкрепляемое верой художника в свой гений, вместе с тем, «навлекает на них тяжкое обвинение, выдвигаемое против них всеми людьми, неспособными мыслить» [1, с.27]. Для Бальзака, художник – это то же, что и гений. Талант и труд – вот та основа, на которой гений проходит свое становление. Дар гения человеку предопределен высшими силами. Дело художника творить, а не проявлять свое превосходство в том числе в защите своих интересов и своего дела. Главное орудие истинного художника – это его труд и смирение, поскольку у него, у художника, «кроме времени… есть помощник более сильный», чем он сам. Каждый человек, одаренный «творческой силой» должен «служить искусству ради самого искусства» и в этом творческом труде своем находить все радости и не искать «иных сокровищ», которые ему дает само его творчество [1, с.31]. Художник – это творение и творец, «апостол некоей истины», жребий его предопределен всевышним, и, все достоинства его творчества есть ни что иное, как путь, который он открывает для всех, для всех без исключения живущих на земле людей. И в этом последнем, на наш взгляд, и есть цель, предназначение и смысл бытия самого гения.

VI

«Все великие искусства, – говорил в своих известнейших оксфордских лекциях Джон Рескин, – имеют целью или поддержку, или возвышение жизни» [24, с.78]. Но искусство остается истинным искусством и следует своим великим целям лишь тогда, когда оно не приноравливается к испорченным вкусам. То же самое остается верным и для истинного художника, который отказывается разменивать свой талант, питающий его гений, в угоду случайному успеху или ради извлечения выгоды. Творческие силы «не могут развиваться, когда конечной целью становится выгода» [там же, с.40]. Ведь недаром же Иисус Христос изгнал торговцев и менял из Храма, долженствующего быть обителью духа, но не местом для получения наживы. Настоящий творец создает только достойное себе самому и своему таланту. А измена таланту, выражающаяся в его приспособлении к варварским потребностям толпы, которая постепенно преобразовалась в цивилизованные общества с развитой экономикой – есть не только нанесение ущерба самому таланту, но одновременно и убийство еще не родившегося гения. Храм творчества, где рождаются гении, должен быть свободен от любых меркантильных интересов и утилитарных потребностей, иначе, – это место не храм и гении там не рождаются.

Говоря о художнике, нельзя не сказать о продукте его творческой деятельности – о художественном произведении. Любое художественное произведение имеет форму и содержание, в свою очередь, гениальное художественное произведение несет в себе глубину, – необозримую многомерность содержания, без особых, кстати, требований к его форме. Использование каких либо определенных средств, например, изобразительных, и форм, например, рифмованных строчек стихов, для создания какой-либо вещи, еще не дает права этой вещи называться произведением искусства, а тем более гениальным произведением. Так, например, «Ревизор» Н.В. Гоголя традиционно понимался и понимается как символ чиновничьего мира России, хотя сам Гоголь интерпретирует образы выведенных им продажных чиновников как «страсти» человеческие, а «ревизор этот» есть ни что иное, как сама «наша проснувшаяся совесть, которая заставит нас вдруг разом взглянуть во все глаза на самих себя» [20, с.21]. Таким образом, гениальное произведение предполагает различную глубину его содержания. Так же как мелководье на море может смениться вдруг неожиданной глубиной, причем, чем дальше в море – тем больше глубина и тем чаще смена самого рельефа дна. Гениальное произведение не позволяет тем, кто бывает в него действительно погружен, оставаться на мелководье, – оно всегда затягивает в свою глубину, или увлекает на высоту. Посредственное произведение – это путешествие по равнине, – самое простое и самое безопасное. Путешествие же духа по гениальному произведению требует нелегкого труда – преодоления глубин и высот, но не каждому это по силам и по нраву. И поэтому большинство людей выбирают «попсу» вместо серьезной классической музыки, рассматривание комиксов вместо созерцания содержательно сложных живописных полотен, легкое чтиво детективов и сентиментальных романов, вместо чтения серьезной и непростой для понимания литературы. Толпа живо интересуется интимными подробностями из жизни паяцев, бизнесменов и политиков, но ее мало интересуют достижения гигантов духа. Гений приобретает интерес для толпы лишь тогда, когда она видит в гении выражение всё той же греховности равно свойственной всем другим людям, и этим толпа утоляет свою гордыню. Вообще, глубокие порывы духа мало понятны и потому неинтересны толпе. И потому из века в век к гениальным произведениям обращаются лишь избранные, которым путешествие по равнинам примитивно простых произведений, где всё однозначно и быстро понятно, не доставляет особого удовольствия, но они готовы к нелегкому духовному труду, который требуется для восприятия и понимания сложных, многогранных гениальных творений. Когда, например, читаешь Евангелия, то зачастую возникающие при этом чувства трудно как-то обозначить. Иногда при этом ты словно слепой ощупываешь каменные страницы скрижалей и все же, несмотря на незрячесть свою постигаешь далеко не смысл, а лишь глубину высеченных на них письмен. Однако, после напряженного труда, организованного и направляемого свыше, благодаря своеобразному утончению восприятия и расширению сознания, начинаешь яснее понимать некоторые вещи ранее скрытые от тебя духовной слепотой твоей. А стих, который был ранее непонятен, или не вызывал особых мыслей, вдруг начинает источать яркое и ни с чем несравнимое благоухание.

К несчастью, многие книги подобны бурдюкам, в которых страждущий путник не обнаруживает ни единой капли живительной влаги. Жаль, что огромная орда современных писателей совершенно безответственно относятся к слову. Слово может вдохновить человека на подвиг, окрылить и укрепить его, но с таким де успехом слово может уничтожить человека, и совсем необязательно, что им не окажется тот, кто направлял это слово. Ведь слово – это не только крылья, поднимающие человека в заоблачную высь, слово может оказаться как разящей стрелой, так и бумерангом. «Словом можно соединить людей, словом можно разъединить их; словом можно служить любви, словом же можно служить вражде и ненависти» [27, с.308]. Литература как таковая, где содержанием и инструментом является слово, не менее реальна, чем сама жизнь. То, что описывается в литературных произведениях, уже было, есть, или будет в реальности. Литература пронизывает и создает реальность и тем самым определяет бытие, и в этом ее огромная роль. Недаром Дени Дидро писал: «Если бы я воскрес через сто лет, то для того, чтобы узнать, что сталось с нацией, я попросил бы дать мне последнее вышедшее из печати произведение литературы» [12, с .249]. Громадная ответственность ложиться на труженика, инструментом которого является слово. И поэтому очень высоки должны быть требования к содержанию той реальности, которая представлена в нашей культуре словом. «Мы возмущаемся на телесные преступления: объелся, подрался, прелюбодействовал, убил, – а легко смотрим на преступления слова: осудил, оскорбил, предал, напечатал, написал вредные, развращающие слова, а между тем последствия преступлений слова гораздо более тяжелы и значительны, чем преступления тела. Разница только в том, что зло телесных преступлений тотчас же заметно. Зло же преступления слова мы не замечаем, потому что оно сказывается далеко от нас и по месту и по времени» [27, с.313].

Художественное произведение, которые мы определяем как гениальное, просто не может быть нейтральным относительно вопросов нравственности: «Мыслитель и художник никогда не будут спокойно сидеть на олимпийских высотах, как мы привыкли воображать: мыслитель и художник должны страдать вместе с людьми для того, чтобы найти спасение или утешение. Кроме того, он страдает не потому, что он всегда в тревоге и волнении: он мог решить и сказать то, что дало бы людям благо, избавило бы их от страдания, дало бы утешение, а он не так сказал, не так изобразил, как надо; он вовсе не решил и не сказал, а завтра, может, будет поздно – он умрет. И потому страдание и самоотвержение всегда будет уделом мыслителя и художника» (Л. Н. Толстой). Мораль – судит, нравственность – действует, поэтому не бывает нравственных оценок, а бывают лишь нравственные идеи, порождающие нравственные же действия. Так, например, Лев Николаевич Толстой своим уходом на самом закате жизни со всей очевидностью показал, что он не моралист, как взахлеб величали его многие критики, а напротив – он настоящий нравственный гений, – гений поступка. Мы никогда не забудем нравственный подвиг Толстого, но имена тех, кто взял на себя «смелость» судить его, вряд ли надолго останутся в истории человеческого духа. Низкие люди всегда судят и осуждают, а высокие, невзирая на оценки и пересуды толпы, – действуют.

Портрет Льва Николаевича Толстого работы Нестерова

Тот, чье знакомство с математикой не ограничивается лишь обязательными требованиями школьного курса, хорошо знает, каким эстетическим содержанием может быть наполнено математическое выражение, и какой красотой может обладать математический вывод, и какое чувство внутреннего восторга возникает тогда, когда до сих пор непонятный нам математический закон, раскрывает нам вдруг свой доселе скрытый смысл. Вот что по этому поводу говорит выдающийся французский математик Анри Пуанкаре: «Но какие же именно математические предметы мы называем прекрасными и изящными, какие именно предметы способны вызвать в нас своего рода эстетические эмоции? Это те, элементы которых расположены так гармонично, что ум без труда может охватить целое, проникая в то же время и в детали. Эта гармония одновременно удовлетворяет нашим эстетическим потребностям и служит подспорьем для ума, который она поддерживает и которым руководит. И в то же время, давая нам зрелище правильно расположенного целого, она вызывает в нас предчувствие математического закона. <…> Таким образом, мы приходим к следующему заключению: полезными комбинациями являются как раз наиболее изящные комбинации, т. е. те, которые в наибольшей степени способны удовлетворять тому специальному эстетическому чувству, которое знакомо всем математикам…» [21]. А вот еще одно важное замечание по этому же предмету из дневниковых записей А.С. Пушкина: «Вдохновение есть расположение души к живейшему принятию впечатлений и соображению понятий, следственно и объяснению оных. Вдохновение нужно в геометрии, как и в поэзии» [22, с.57].

Продолжая наши изыскания в этом же контексте, можно видеть какой красотой (просто, гармонично, изящно) и далеко ещё не полностью нами осознанным смыслом обладает картина мира, представленная Исааком Ньютоном, который «саму механику создавал для иллюстрации того, каким образом божественное действие на мир проявляется с точки зрения земного разума» [15, с.79]. На наш взгляд, закон всемирного тяготения, прочитанный в ином, более широком смысле, есть ни что иное, как проявление принципа любви, заповедованного нам Иисусом Христом – принципа, который и есть всеобщее начало существования человека и мира.

Если теперь далее провести параллели между категориями любовь и красота в их абсолютной диалектике, то нам вполне станут понятны слова Ф.М. Достоевского о том, что «красота спасет мир», а также следующий вывод А. Пуанкаре: «именно это специальное эстетическое чувство играет роль того тонкого критерия», благодаря которому «становится понятным и то, почему человек, лишенный этого чувства, никогда не окажется истинным творцом» [21]. И, наконец, самое главное – нам вполне становится теперь понятно почему Иисус Христос говорил, что Бог и есть Сама Любовь. Недаром этой мыслью пронизан весь Новый Завет во всей его целокупности.

VII

Гений – это всегда созидатель, творец. В свою очередь, творец – это тот, кто делает нечто из того, что уже существует, но это нечто совершенно отличается от того, что уже было до этого, и на основании чего оно было собственно создано: представлено, произведено, сконструировано, построено, вылеплено и т.п. Таким образом, творец – это делатель того, чего ещё никогда не было – делатель нового. Но при этом сразу возникает вопрос, что собой представляет, и каким же должно быть это новое, чтобы его создатель получил звание творца и мог именоваться гением? Вопрос этот отнюдь не праздный, как может показаться вначале, поскольку произведение нового всегда присутствует в любом творческом акте, но не всё то новое, что создаётся в результате деятельности людей мы можем назвать гениальным творением. И второй вопрос: в чем же проявляется эта созидательная способность творить?

Для того, чтобы ответить на первый вопрос обратимся к исследованию категории творчества с позволительной для настоящей статьи подробностью. Еще Платон определил творчество, как «…понятие широкое. Все, что вызывает переход из небытия в бытие, – творчество, и, следовательно, создание любых произведений искусства и ремесла можно назвать творчеством, а всех создателей – их творцами» [23, с.205]. Ничего не скажешь – широко, просто и по платоновски гениально. Однако, в соответствии с этим определением мы должны назвать группу людей, приложивших руку к изобретению атомной бомбы, как впрочем и всех иных изобретателей многочисленных и суперэффективных орудий убийства, не иначе как «творцами». Возникает вопрос: «творцами» чего, для чего и ради чего? У Платона мы не находим ответа на этот вопрос.

А.Ф. Лосев, в очерке, посвященном диалектике творческого акта, показывает, что основой для анализа творческой деятельности является рассмотрение творческого акта в его связи с такими категориями как становление, движение, изменение, развитие, действие и созидание: «Но все эти категории преобразованы здесь в свете учения о творческом предмете, т. е. о том самодовлеющем предмете, который логически только и можно понять агенетически, но в то же самое время и процессуально. <…> Теперь, однако, мы должны сказать, что все эти процессы становления, изменения, развития и т. д. имеют самое ближайшее отношение к творческому акту, но только нужно говорить не о становлении вообще, но о творческом становлении, не об изменении, развитии или действии вообще, но о творческом изменении, о творческом развитии, о творческом действии» [17]. Далее Алексей Федорович говорит о том, что всякий творческий акт является также трудом, однако не каждый труд, или работа дает творческий продукт и приводит следующий пример: «Когда уголовники обкрадывают квартиру, взламывают замки или поджигают жилища, они, несомненно, проделывают весьма искусную работу. Однако едва ли такой труд или такую работу можно считать творчеством. Никакая коммуникативная или “общительная” деятельность и никакая оценочная или оценивающая деятельность, взятая сама по себе, да и никакая человеческая деятельность вообще тоже еще не означает творческого акта». Принимая в целом диалектику творческого акта, которая по Лосеву «конструирует специфический творческий продукт творчества со всем его самодовлеющим характером, включая необходимо вытекающие отсюда логические выводы» [там же], мы, вместе с тем, не получили ответа на поставленный выше вопрос.

Если не помогает диалектика, попробуем обратиться к этике. В своей гениальной книге «О назначении человека» (1931), которая по преимуществу посвящена вопросам этики, Н.А. Бердяев выделяет три этики: «этику закона», «этику искупления» и «этику творчества». «Пробуждение духа стоит под двумя знаками, под знаком искупления и под знаком творчества. Но дух, стоящий под знаком искупления подвергает душу новым опасностям. Душа может быть настолько поражена идеей гибели и спасения, что это может стать маниакальным и болезненным сужением сознания. И тогда спасение от исключительной власти над душой идеи спасения приходит от творческой духовной энергии, от творческого потрясения души. Искупление завершается лишь в творчестве. Это есть основная идея новой этики» [4, с.364]. Далее Бердяев дает вполне оригинальное обоснование понятия творчества в соответствии с его божественным смыслом и ценностью для человека как таковой, – он обосновывает творчески-индивидуальный характер нравственных актов: «Этика творчества отличается от этики закона и нормы прежде всего тем, что для нее нравственная задача есть неповторимо индивидуальная творческая задача. <…> Для этики творчества свобода означает не принятие закона добра, а индивидуальное творчество добра и ценности. Свобода есть творческая энергия, возможность создания нового. Этой свободы этика закона не знает. Она совсем не знает того, что добро твориться, что в каждом неповторимом индивидуальном нравственном акте творится новое добро, не бывшее еще в мире, которое является изобретением совершающего нравственный акт. <…> Для этики творчества борьба со злом происходит не столько пресечением и уничтожением зла, сколько творческим осуществлением добра и творческим преображением злого в доброе. Этика закона есть этика конечного, для нее мир есть замкнутый порядок, из которого никуда нельзя прорваться. Этика творчества есть этика бесконечного, для нее мир раскрыт и пластичен, раскрыты бесконечные горизонты и возможен прорыв к другим мирам» [там же, с.429–430].

Таким образом, Николай Александрович связывает творчество не просто с созданием некоего нового и небывшего ранее продукта, но, прежде всего, с «творческим осуществлением добра» и «преображением злого в доброе», что и открывает в итоге для духовного творческого человека путь к «бесконечным горизонтам» и «другим мирам». Если теперь с этих позиций рассматривать творческую деятельность, то становится понятно, что ни изобретение атомной бомбы, ни виртуозная деятельность уголовника по вскрытию чужой квартиры творчеством не является и должна быть отнесена к деятельности прямо противоположного характера и направленности – а именно к тому, что в этике закона носит название преступления. Следовательно, традиционное понимание творчества лишь с точки зрения новизны произведенного продукта недостаточно, поскольку не выявляет духовной природы творчества.

«Богом дан человеку творческий дар, – пишет Н.А. Бердяев, – талант, гений и дан мир, в котором и через который должен совершаться творческий акт» [4, с.423]. В соответствии с Божьим Промыслом, творческий акт совершается человеком в мире, для мира и в целях мира. И такое творчество, в его отличии от утилитарного креатива, мы вправе назвать духовным творчеством. А если дело обстоит иначе, то здесь мы сталкиваемся с чем-то иным, не имеющем никакого отношения не только к творчеству, но и к назначению человека вообще. Если деятельность человека по целям, содержанию и направленности своей делает человека отличным от «образа и подобия» Творца, то такая человеческая деятельность не ведет ни к чему иному, как накоплению в мире все большего зла и с творчеством как таковым ни в коей мере не связана. Следовательно, творцом, гением, можно называть лишь того человека, который в творчестве своем «расширяет горизонты», обеспечивает «прорыв к другим мирам», или вообще создает новые духовные миры. Творческий человек – всегда духовный созидатель, но не разрушитель. Однако современный вполне цивилизованный человек чаще не занимается духовным миротворением, пока он только лишь научился насиловать и калечить природу, в том числе и природу человека, т.е. себя самого. А это есть ни что иное, как процесс обратный творчеству – переход от бытия в небытие. И только возвращение человека к Богу, осознание своего божественного назначения в сочетании с этикой творчества сделает из homo sapiens человека-творца.

Если что-либо новое произведено в чисто утилитарных целях, для удовлетворения сугубо материальных потребностей, и при этом не несет под собою ни любви, ни добра, ни красоты, то процесс такого производства или конструирования нельзя называть духовным творчеством. Духовное творчество не проистекает из утилитарных целей, не несет под собой зла, оно продвигает человека к истине и вполне соответствует критериям гармонии и красоты. Духовное творчество не может противоречить вечным истинам, имеющим религиозно-нравственный характер. Единственно верный и единственно возможный путь для духовного пробуждения, созревания и преображения – это творческое делание. Постижение, слияние с духовным не происходит иначе, чем через творческий акт. Духовное, собственно, и постигается в творческом акте, поскольку сам дух и есть суть вечное творчество. Вне творчества и любви вообще невозможно представить себе духовное проживание, духовное делание, духовное постижение истины.

Истинное творчество в том и состоит, что оно питается, живет и множится не разумом только, но духом. В свою очередь, если дух созревает благодаря воспитанию, то пробуждается дух лишь благодаря откровению, которое становится доступным лишь в творческом акте. Духовное творчество не имеет утилитарного значения, не приносит пользы человеку как индивиду, но имеет огромную ценность для личности. Духовное творчество – творчество как созидание, продвигает человека на пути к истине, не несет под собой зла и соответствует критериям любви, добра и красоты.

 

Отвечая теперь на второй из поставленных выше вопросов, скажем следующее. Созидательный характер человеческого гения не позволяет относить к числу гениальных людей ни монархов, ни правителей, ни военачальников, ни захватчиков, ни политических деятелей, ни промышленников, ни удачливых финансистов, то есть всех тех людей вся деятельность которых проистекает из личных, примитивных по сути интересов и амбиций, но порой приобретающих под воздействием гордыни «вселенские» масштабы. Ведь вся «гениальность» правителей и политиков сводится к невероятно развитой способности использовать технологии искажения истины, а вся «гениальность» промышленников, финансистов и бизнесменов проявляется отнюдь не в служении великому делу духовного преображения человеческого рода, а направлена на получение максимально возможных прибылей для личной выгоды. Гениев нужно искать лишь среди тех людей, которые, в результате своего личного труда, имеющего характер свободной творческой деятельности, создают качественно новые, оригинальные и непреходящие (в историческом смысле) творения, направленные на созидание (но не на разрушение) и всею жизнью своей, деятельностью и личным примером своим обеспечивают духовное становление человека и духовное преображение человеческого рода. «Гений и злодейство – две вещи несовместимые» – написал Пушкин в «Моцарте и Сальери», – и открыл, тем самым один из главных законов самой жизни, творчества и становления человеческого гения. Исходя из сказанного, следует заключить, что из того немногого, чему обязательно и непременно нужно учить наших детей, а затем и детей наших детей, – это исключительно и только любви и духовному созиданию, потому как умеющий любить и созидать никогда уже не станет разрушителем.

В свою очередь, созидателем гениальных творений мы вправе называть такого человека, который:

И еще одно. Мы видим вещь в ее целостности лишь потому, что эта вещь имеет свое имя. Гений обнаруживает новые вещи, о которых еще никто не знает и присваивает им имена, и тогда все мы узнаем о существовании вещей, обнаруженных гением. Гений творит новые ценности, которые со временем приобретают силу идеалов. Следовательно, гений – это высший творческий и мыслительный человеческий тип.

Универсальная природа гения проявляется в том, что он способен многое познать, многое охватить, многое понять, и, соответственно многое воплотить в своем творчестве. Его дух вмещает в себя целый мир, и этот мир во всем его многообразии, отраженный и переработанный в сознании гения не может не вырваться наружу. И тогда мы становимся свидетелями гениальных творений. Но в силу ограниченности нашего сознания мы не осознаем еще всю силу их влияния и меру их гениальности. То, что мы называем достижениями культуры, современным знанием, научным прогрессом, суммой технологий, общественным мнением, наконец, – всегда много уже того, что уже укоренилось и уже живет в сознании гениального человека. Если мы говорим, что гений универсален, то, следовательно, для него не существует ни препятствий, ни ограничений, которые накладывает на человека какая-либо определенная сфера деятельности. Но при этом мы говорим о некоем назначении гения, которое накладывает здесь свои ограничения связанные уже с самой сущностью назначения. Налицо парадокс. С одной стороны, возможности гения, опирающиеся на множественность и разносторонность дарований, говорим мы, безграничны и не зависят от сферы деятельности, в которой он, гений, мог бы себя реализовать, но с другой стороны, мы жестко связываем его этим фатальным, в определенном смысле, назначением.

Гений – это человек, у которого отношение ко всем вещам достигает абсолютной ясности и интенсивности сознания и поэтому он «совершенно самостоятельно мыслит обо всем», имеет ко всему отношение и мало с чем не связан своим естеством. Гениальный человек живет в активно-сознательной связи «с миром, как целым», «в идеале» он «вмещает в себе духовную сущность всех людей», «его чувствительность является наиболее утонченной», а мера гениальности «определяется не столько чувственной, сколько духовной восприимчивостью к различиям». Сознание гения «обладает сильнейшей яркостью и наиболее отчетливой ясностью». Гениальный во всех отношениях человек уловляет бесконечное в конечном и создает конечное в бесконечном, что недоступно людям, не обладающим гением, а гениальность проявляется лишь там, где идея целого предшествует возникновению частей. Понимание гением вещей «обладает особенной глубиной», поскольку «он может каждый предмет сравнить с самыми разнообразными вещами и провести между ними соответствующее различие» и, таким образом, его внимание не останавливается лишь на явлениях, он способен доходить до самой сущности вещей.

Появление гения не является, как это принято думать, продуктом определенной эпохи. Скорее наоборот, именно гений определяет не только направленность и характер, но значение в истории человечества той эпохи, которая отмечена печатью его творчества. Произведения творческой деятельности гения живут вечно, и они «не связаны ни в каком отношении со временем, ни с тем временем, которое совпадает с его существованием, ни с тем, которое предшествовало или следует за этим временем». Та мера осознанности явлений, тот уровень проникновения гения в их сущность, та глубина постижения решаемой им проблемы еще долго могут оставаться недоступными для понимания и принятия этого другими людьми, и тогда общество отвергает гения и его творения. И чем сильнее этот отпор отвержения, чем острее это неприятие – тем с большей, следовательно, глубиной сталкивается здесь обыденное сознание. Бессознательное проживание под гнетом неосознанных мотивов – это удел негениальных людей, все внимание и активность которых направлены преимущественно на удовлетворение собственных запросов и потребностей. Жизнь гения – это предельно осознанное бытие, а его путь – это духовное преображение, – непрерывное и непрекращающееся становление духа.

VIII

В своем творчестве гений выражает и показывает только правду, правду жизни и реальную природу чувств, раскрывает истину, чаще не умея никак по другому объяснить то, что он говорит, раскрывает и показывает. В продуктах его творчества представлено лишь то, что он видит своим внутренним оком и слышит своим внутренним чувством – то, что становится доступным его духу, но то, что пока не доступно всем остальным, то, чего пока не воспринимают и не понимают другие. «Художник, – пишет В.С. Соловьев, – хочет творить не что-нибудь себе чуждое, совершенно иное, чего в нем совсем нет, – напротив, он хочет лишь ту идею, которая находится в нем самом, определяет его внутреннее существо или составляет его собственное внутреннее содержание – эту свою идею он хочет осуществить вне себя, выделить и обособить ее» [26, с.348]. Представление этого внутреннего содержания, этой премудрости, этой идеи ставшей достоянием гения, в виде разнообразных содержательных форм и выразительных средств, будь то цвет, форма, ритмика, гармоничный звук или слово, позволяет гению раскрывать и воплощать познанное им для того, чтобы сделать его достоянием других людей. «Творец воплощает для мира и людей свои образы, свой экстаз, огонь, свое приобщение к иной жизни, но он принужден делать это по законам этого мира. <…> Его творчество обнаруживает себя в феноменальном мире, но в нем просвечивает ноуменальный мир» [3, с.256]. И в итоге такого творческого акта рождается то, что уже имеет называться картиной, музыкой, стихом и пр., т.е. таким продуктом творчества гения с которым могут взаимодействовать уже другие люди. Но взаимодействовать – это еще не значит чувствовать то, что пережито гением, и понимать то, что было им познано, ведь непонимание и отторжение – это тоже взаимодействие, и потому проходит порой очень много времени, чтобы то, что было открыто гению много раньше других, стало, наконец, достоянием всех и каждого. «…мы никогда не понимали людей, одаренных творческой силой, оттого что они всегда вступали в дисгармонию с нашей цивилизацией» [1, с.18]. Но, несмотря на мощное противодействие огромного количества сдерживающих и мешающих факторов, – гений продолжает творить. Главный талант гения – это творческий дар, творческая сила, способность творить, дарованные человеку Самим Творцом.

 

Творец есть всегда созидатель любви, потому как без любви нет и не может быть никакого созидания. Гений как творец, во-первых, более всего способен к духовному творческому созиданию, но менее всего подвержен субъективным капризам и причудам, свойственным отдельному человеку; во-вторых, он более всего расположен к видению «трансцендентальной необходимости», или, говоря иначе, – видению нерушимых основ мира, данного в сознании. Дух гения творца – это впередсмотрящий и в авангарде движущийся дух всего человечества, это факел, вырывающий из потаенных глубин мироздания фрагменты истины, складывающиеся впоследствии в единое целое и рано или поздно становящееся достоянием общечеловеческого сознания.

Художник есть выразитель красоты. А «прекрасное, – говорит нам Мигель Унамуно, – есть то, что избыточно, что заключает в себе смысл и цель собственного существования: цвет жизни» [28, с.85]. Гений как художник – это высший творческий тип, это человек, который, во-первых, имеет особое уникальное, одному ему присущее видение мира (чувствование прекрасного), и на этой основе способен духовно постигать сущность явлений бытия; во-вторых, он умеет находить и использовать разнообразные выразительные средства – будь то цвет, форма, ритмика, гармоничный звук, символ или слово для передачи этого своего видения всем другим людям, – это творческий делатель, способный представить и выразить свое понимание мира, бытия и сознания в художественной форме. Следовательно, художник лишь тот, кто обладает в равной мере даром видения прекрасного и даром творца.

Мыслитель есть разведчик истины. Гений как мыслитель, во-первых, исследует смысловую явленность предметов, в любой вещи он про-видит её эйдос, идею вещи, постигает и выявляет самое само – сущность вещей и присваивает последним имена; во-вторых, он открывает для себя, а затем безвозмездно передает человечеству те идеалы, на которых впоследствии укореняются и произрастают вся философия, всё искусство, вся нравственность, вся наука, – как в отдельных своих частях, так и во всей своей целокупности. Но «идеальное» и есть собственно «прекрасное» [9, с.145–150; 14, с.103], и, таким образом, наши поиски возвращают нас к тому, с чего мы начинали настоящее исследование. Круг замкнулся, и мы можем, следовательно, утверждать, что гений – есть художник, мыслитель и творец в одном лице, независимо от рода своей деятельности и от того в каких конкретно видах творчества разворачивается эта его деятельность.

Без всяких условий, и без каких либо ограничений гений верит в то, что он говорит, в то, о чем он пишет, и в то, что он делает. Он раскрывает всем другим ту истину, которая открылась ему самому и захватила все его существо. Он ведает и потому уже не может молчать, и потому он уже хорошо знает, о чём ему следует говорить, и что ему надлежит делать. И в эти светлые мгновения творчества, которые могут растягиваться в часы, дни и годы, дорога для неуверенности и сомнений закрыта – вера, ведение и познание позволяют гению понять, раскрыть и сотворить чудо. И неважно как будет представлено это чудо – в наскальных рисунках или в живописных полотнах, в словах или в символах, в решениях или в поступках, которые по плечу лишь ему одному, но мы, потомки, будем знать, что имя сего творца – есть Гений. Будь гений философом или создателем религиозного учения, живописцем или скульптором, поэтом или композитором, изобретателем или архитектором, писателем или ученым, гончаром или плотником, – он всегда и необходимо и художник, и мыслитель, и творец.

Список литературы

  1. Бальзак Оноре де. О художниках // Бальзак. Собрание сочинений в 24 т. Т. 24 – М.: Издательство «Правда». – 1960.– С.17-31.

  2. Бердяев Н.А. Выдержки из писем к г-же Х // Дмитриева Н.К., Моисеева А.П. Философ свободного духа (Николай Бердяев: жизнь и творчество). – М.: Высшая школа, 1993. – 271 с. (Философские портреты).

  3. Бердяев Н.А. Из записной тетради // Дмитриева Н.К., Моисеева А.П. Философ свободного духа (Николай Бердяев: жизнь и творчество). – М.: Высшая школа, 1993. – 271 с. (Философские портреты).

  4. Бердяев Н.А. О назначении человека // Бердяев Н.А. О назначении человека. О рабстве и свободе человека / Николай Бердяев. – М.: АСТ: АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2006. – (Philosophy). – С.266–637

  5. Бердяев Н.А. Экзистенциальная диалектика божественного и человеческого // Диалектика божественного и человеческого / Николай Бердяев; сост. и вступ. Ст. В.Н. Калюжного. – М.: АСТ; Харьков: Фолио, 2005. – С.341-498.

  6. Вейнингер О. Пол и характер: Принципиальное исследование. – М.: «Латард», 1997. – 357 с. – (Фундамент психологии ХХ в.).

  7. Гальтон Ф. Наследственность таланта, ее законы и последствия / Пер. с англ.. – СПб.: Ред. журн. «Знание», 1875. – 315 с.

  8. Гегель Г.В.Ф. Энциклопедия философских наук. Т.3. Философия духа. – М.: Мысль, 1977. – 471 с. (АН СССР, Ин-т философии. Филос. Наследие).

  9. Гегель Г.В.Ф. Эстетика: В 2 т. Т. 1. – 2-е изд. стер. – СПб.: Наука, 2007. – 623 с. (Сер. «Слово о сущем»).

  10. Григорьев Аполлон. Стихотворения и поэмы. – М.–Л., 1966.

  11. Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. Книга первая / Пер. с нем. А.В. Михайлова; Вступ. ст. В.А. Коренного. – М.: Академический Проект, 2009. – 489 с. – (Философские технологии).

  12. Дидро Д. Избранные атеистические произведения / Редакция и статья Х.Н. Момджяна. – М.: Издательство Академии наук СССР, 1956. – 479 с.

  13. Достоевский Ф.М. Дневник. Статьи. Записные книжки: В 3 т. Т.1. 1845-1875 гг. – М.: Захаров, 2005. – 480 с.

  14. Жан Поль. Приготовительная школа эстетики: Пер. с нем. / Вступ. статья, сост., пер. и коммент. Ал. В. Михайлова. – М.: Искусство, 1981. – 448 с. – (История эстетики в памятниках и документах).

  15. Кречет В.Г. Физика и богословие в историко-метафизическом аспекте // Христианство и наука. Сборник докладов конференции. – М., 2005. – С.78–105.

  16. Лосев А.Ф. Абсолютная диалектика = абсолютная мифология // Лосев А.Ф. Имя. Избранные работы, переводы, беседы, исследования, архивные материалы (Составление и общая редакция А.А. Тахо-Годи). – СПб.: Издательство «Алетейя», 1997. – С.140–167.

  17. Лосев А.Ф. Диалектика творческого акта (Краткий очерк) // Контекст-81. – М., 1982. – С.48–78.

  18. Лосев А.Ф. Очерки античного символизма и мифологии / Сост. А.А. Тахо-Годи; Общ. ред. А.А. Тахо-Годи и И.И. Маханькова. – М.: Мысль, 1993. – 959 с.

  19. Лосев А.Ф. Философия имени. – М.: Академический проект, 2009. – 300 с. – (Философские технологии).

  20. Паламарчук П.Г. «Ключ» к Гоголю / Петр Паламарчук; вступ. ст. М.А. Анашкевич. – СПб.: Астрель-СПб. – 318, [2] с.

  21. Пуанкаре А. Наука и метод. – СПб.–М., 1910.

  22. Пушкин А.С. Собрание сочинений в 10 томах. Т.VII. – М.: Издательство АН СССР. – 1958. – 764 с.

  23. Платон. Диалоги. Книга первая // Платон; [пер. с древнегреч.] – М.: Эксмо, 2008. – 1232 с. – (Антология мысли).

  24. Рескин Джон. Лекции об искусстве / Пер. с англ. П. Когана под ред. Е. Кононенко. – М.: БСГ-ПРЕСС, 2008. – 319 с., илл. – (Ars longa).

  25. Соловьев В.С. Собрание сочинений в 12 томах. Письма и приложения. Том 12. – Брюссель: Издательство Жизнь с Богом, 1970 – 620 с.

  26. Соловьев В.С. Философское начало цельного знания. – Мн.: Харвест, 1999. – 912 с. – (Классическая философская мысль).

  27. Толстой Л.Н. Путь жизни / Л.Н. Толстой. – М.: Эксмо, 2009. – 448 с.

  28. Унамуно Мигель де. Житие Дон Кихота и Санчо по Мигелю де Сервантесу Сааведре, объясненное и комментированное Мигелем де Унамуно. – СПБ.: «Наука», 2002. – 394 с. – (Серия «Литературные памятники»).

  29. Ферворн Макс. К психологии первобытного искусства: Пер с нем. – М.: КРАСАНД, 2011. – 120 с. (Из наследия мировой философской мысли: эстетика).

  30. Чернов С.В. Бог, человек и структура // Психология и психотехника. Научно-практический журнал – № 5(20), 2010. – С.44–52.

  31. Чернов С.В. Концептуальные основы исследования человеческого гения // Психология и психотехника. Научно-практический журнал – № 3(18), 2010. – С.45–55.

  32. Чернов С.В. Книга о гениальности. Т.1: Человеческий гений: Природа. Сущность. Становление. – Воронеж – М.: АНО «Институт духовной культуры и свободного творчества», 2010. – 562 с.

  33. Шестов Л.И. Апофеоз беспочвенности // Шестов Л. Сочинения / Сост., вступ. статья и прим. Поляков Л.В. – М.: «Раритет», 1995. – С.176–318.

  34. Шопенгауэр А. Собрание сочинений: В 6 т. Т. 1: Мир как воля и представление: Т. 1 / Пер. с нем.; Под ред. А. Чанышева. – М.: ТЕРРА – Книжный клуб; Республика, 2001. – 496 с.

  35. Шопенгауэр А. Собрание сочинений: В 6 т. Т. 2: Мир как воля и представление: Т. 2 / Пер. с нем.; Под ред. А. Чанышева. – М.: ТЕРРА – Книжный клуб; Республика, 2001. – 560 с.

1 Попытка классифицировать гениальных людей по роду их деятельности наиболее всего затеняет сущность того, что мы называем гением. Подобная классификация была впервые, по-видимому, сделана Френсисом Гальтоном [7] и впоследствии многократно использовалась в различных ее вариациях.

2 Имя, – говорит А.Ф. Лосев, – «есть жизнь», есть «сами предметы в их смысловой явленности» [19, с.84].

3 Не это ли имел в виду Оноре де Бальзак, когда говорил: «В гении то прекрасно, что он похож на всех, а на него – никто»

4 См. подр. об этом в нашей статье: «Постоянный труд есть закон как искусства так и жизни», опубликованной в настоящем издании.

Источник: Чернов С. В. Диалектика и феноменология человеческого гения // Научные труды Института духовной культуры и свободного творчества. Выпуск первый (№1/2011) / Под редакцией С. В. Чернова. Воронеж-М.: АНО "Институт духовной культуры и свободного творчества". 2011. С. 99-142.