II

Славнейшую победу одерживает тот, кто себя побеждает.
Михаил Васильевич Ломоносов

Когда А. С. Пушкин назвал М. В. Ломоносова «нашим первым университетом», он имел этим сказать не только то, что Ломоносов стоял у истоков создания первого в России университета, Пушкин хотел этим подчеркнуть выдающуюся по своим масштабам и по своему содержанию научно-просветительскую и организаторскую деятельность нашего великого соотечественника, которая определила пути русской науки и пути российского образования более чем на полтора столетия вперёд. «Ломоносов, – пишет Евгений Лебедев, – из тех гениев, которые появляются в истории народов не то чтобы раз в столетие или раз в тысячелетие, а вообще – один только раз. Появляются, чтобы показать соотечественникам, что кроется в каждом из них, но и подавляется чуть ли не каждым из них. Судьба Ломоносова вместила в себя семь веков, которые были до него, и почти три века, которые были после»²⁰. Поражает множественность и разносторонность дарований Ломоносова, причём дарований, нашедших своё реальное воплощение в его практической деятельности. Ломоносов – это поэт, литератор, учёный самого широкого профиля: химик, физик, математик, картограф, метеоролог, астроном, лексиколог-лексикограф и грамматик. Ломоносов – это художник-стеклодув и мозаист, это общественный деятель и организатор российского образования и академической науки, это предприниматель-промышленник и издатель-редактор.

Глубокая идея, которой были подчинены и сама жизнь, и труд, и вся творческая деятельность Михаила Васильевича Ломоносова заключалась в великом строительстве русской науки и российского образования. Окрылённый означенной идеей, Ломоносов взвалил этот нелёгкий груз на одного себя и вся его научная, литературная и общественная деятельность были направлены единственно на строительство того пути, по которому впоследствии пошли и русская наука и российское образование. Но, прежде чем Ломоносов вступил на этот благородный путь, ему, как и многим другим гениальным людям, предстояло пройти «по тернистой тропе несчастия». Однако, неодолимые для обыкновенных людей препятствия и бедствия, не останавливают гения, а наоборот, «они пробуждают в душе множество прекрасных свойств и знакомят её с собственными силами»²¹. Так было и в жизни Ломоносова. Когда в простой русской крестьянской семье 19 ноября 1711 года родился мальчик, которого назвали Михаилом, кто бы мог подумать, что простой «архангельский мужик» станет впоследствии первым русским академиком Петербургской Академии наук, главным стихотворцем Российского императорского двора, членом Академии художеств России, почётным членом Шведской и Болонской академий. Таким образом, Михаил Васильевич Ломоносов благодаря своему творческому дару гения, уму и энергии, высочайшему трудолюбию и упорному труду станет первым русским учёным, признанным не только на своей родине, но и во всей просвещённой Европе. Рамки настоящей главы не позволяют нам подробно говорить о достижениях М. В. Ломоносова на ниве русской науки, российского образования и его значении для русской духовной культуры в целом, но это не мешает нам остановиться на некоторых событиях его жизни исключительно важных во многих отношениях, и, в частности, для понимания такого феномена как русский гений.

Предполагается, что именно мать мальчика – Елена Ивановна Сивкова, дочь дьякона из села Николаевские Матигоры, старалась привить сыну охоту к учению, которая впоследствии преобразовалась в настоящую страсть к познанию. В числе соседей Ломоносовых были грамотные люди: крестьянин Иван Шубной и дьячок приходской церкви С. Н. Сабельников, и зимой, в свободное от промысла время, Михайло с их помощью выучился читать и писать. Через два года ученья он уже настолько хорошо знал грамоту, что быстро и внятно читал в церкви псалтырь и молитвы и мог подробно и красочно рассказывать прочитанное. Педагогический дар, который он блестяще подтвердит впоследствии, проявился у Ломоносова ещё в отроческом возрасте. По свидетельству односельчан, юный Михайло Ломоносов «охоч был читать в церкви псалмы и каноны и жития святых, напечатанные в прологах, и в том был проворен, а при том имел у себя глубокую память. Когда какое житие или слово прочитает, то после пения рассказывал сидящим в трапезе старичкам сокращённее на словах обстоятельно»²². Он читал любые книги, которые ему удавалось достать. Большей частью это были книги церковные и учено-религиозные. Страсть Ломоносова к чтению не могла полностью удовлетворяться такой литературой, поэтому он был несказанно рад, когда смог выпросить у своего соседа Христофора Дудина три книги: «Псалтыри» Симеона Полоцкого, «Грамматику» Мелентия Смотрицкого и «Арифметику» Леонтия Магницкого – книги, которые много позже сам Ломоносов назовёт «вратами своей учёности».

После смерти матери и повторной женитьбы отца ситуация в семье изменилась. Молодой Ломоносов не только не видел поощрения своей любознательности, а напротив, встречал со стороны домашних постоянные притеснения в своих занятиях. Мачеха Ломоносова, как часто бывает, недолюбливала своего пасынка, наговаривала отцу, что Михайло делом вовсе не занимается, а только сидит за книгами. Даже от товарищей мальчику приходилось переносить насмешки и побои за видимое превосходство над ними и за любовь к учению. Мачеха стала преследовать его так, что он для занятия чтением должен был уходить в уединённые места, подвергаясь там голоду и холоду. Но никакие препятствия, преследования и обиды не смогли одолеть энергичной натуры мальчика и не искоренили в нём страсть к учению. Узнав, что дальше учиться можно только в Москве, Петербурге или Киеве, молодой Ломоносов решился при первом же случае бежать в Москву. Петербург был ему в то время мало известен, Киев – слишком далёк, а с Москвой у холмогорских торговцев были постоянные торговые связи. Медлить Ломоносову было нельзя, так как отец, рассерженный желанием сына идти в Москву, решил как можно скорее его женить. И Михайло Ломоносов принимает решение, которое не только кардинально изменило его последующую жизнь, но и напрямую, не побоимся этого слова, способствовало зарождению российской отечественной науки. Мы никогда не узнаем, когда именно Михайло Ломоносов принял решение идти учиться в Москву, но мы достоверно знаем, когда он воплотил это своё решение в жизнь. В декабре 1730 года, по завершении промыслового сезона, девятнадцатилетний юноша, единственный наследник своего с каждым днём всё более богатеющего отца пешком отправляется в долгий путь к познанию. Знал ли тогда Ломоносов: куда конкретно он идёт, и где конкретно он будет учиться? Обратимся за ответом на этот вопрос к самому Ломоносову. Вот что он через много лет, в 1753 году напишет в письме своему придворному покровителю Ивану Шувалову: «…имеючи отца, хотя по натуре доброго человека, но в крайнем невежестве воспитанного, и злую и завистливую мачеху, которая всячески старалась произвести гнев в отце моем, представляя, что я всегда сижу по-пустому за книгами. Для того многократно я принуждён был читать и учиться, чему возможно было, в уединённых и пустых местах и терпеть стужу и голод, пока я ушёл в Спасские школы»²³.

Итак, последние слова из этого отрывка «…я ушёл в Спасские школы²⁴» вполне могут говорить о том, что Ломоносов не только знал, куда он идёт, он поставил себе конкретную цель – учиться в Спасских школах и эту цель он впоследствии реализовал. Ещё один факт говорит в пользу этого предположения. В 1730 г., незадолго до ухода Ломоносова из дома, в Холмогоры прибыл воспитанник Славяно-греко-латинской академии Иван Каргопольский, «чтобы учительствовать в “словесной школе” при архиепископском доме. Здесь с ним и познакомился любознательный помор»²⁵. Вполне возможно, что именно от Каргопольского Ломоносов впервые узнал об академии и принял решение идти учиться именно туда. В волостной книге Курострова сохранилась запись о получении Ломоносовым паспорта, без которого и помыслить было нельзя не только о предполагаемом путешествии, но также и о возможности поступить в Московское учебное заведение: «1730 года декабря 7 го дня отпущен Михайло Васильев сын Ломоносов к Москве и к морю до сентября месяца пребудущего 1731 года, а порукою по нём и платеже подушных денег Иван Банев расписался»²⁶. А вот как описывает уход Ломоносова из родительского дома его коллега по Петербургской Академии наук Яков Штелин (1784):

«Долгое время питал он в себе желание убежать в который нибудь из сказанных городов, чтоб отдаться там наукам. Нетерпеливо находил удобного случая. На семнадцатом году возраста своего напоследок оный открылся. Из селения его отправлялся в Москву караван с мёрзлою рыбою. Всячески скрывая своё намерение, поутру смотрел, как будто из одного любопытства, на выезд сего каравана. Следующею ночью, как все в доме отца его спали, надев две рубашки и нагольный тулуп, погнался за оным вслед (не позабыл взять с собою любезных своих книг, составлявших тогда всю его библиотеку: грамматику и арифметику). В третий день настиг его в семидесяти уже вёрстах. Караванный приказчик не хотел прежде взять его с собою, но, убеждён быв просьбою и слезами, чтоб дал посмотреть ему Москвы, наконец согласился. Через три недели прибыли в столичный сей город. Первую ночь проспал Ломоносов в обшевнях²⁷ у рыбного ряда. На завтрее проснулся так рано, что ещё все товарищи его спали. В Москве не имел ни одного знакомого человека; от рыбаков, с ним приехавших, не мог ожидать никакой помощи; занимались они продажею только рыбы своей, совсем об нем не помышляя. Овладела душою его скорбь; начал горько плакать; пал на колени; обратил глаза к ближней церкви и молил усердно Бога, чтоб его призрил и помиловал.

Как уже совсем рассвело, пришёл какой то господский приказчик покупать из обоза рыбу. Был он земляк Ломоносову, коего лицо показалось ему знакомо. Узнав же, кто он таков и об его намерении, взял к себе в дом и отвел для житья угол между слугами того дома.

У караванного приказчика был знакомый монах в Заиконоспасском монастыре, который часто к нему хаживал; через два дня после приезда его в Москву пришёл с ним повидаться. Представив он ему молодого земляка, рассказал об его обстоятельствах, о чрезмерной охоте к учению и просил усильно постараться, чтоб приняли его в Заиконоспасское училище. Монах взял то на себя и исполнил самым делом. И так учинился наш Ломоносов учеником в сём монастыре»²⁸.

Заиконоспасский монастырь. Москва. Современный вид

Ровно пять лет провёл М. В. Ломоносов в стенах Славяно-греко-латинской академии, и за эти пять лет не только завершил тринадцатилетний курс обучения, но и стал лучшим из её воспитанников. В конце 1735 года, во исполнение замысла Петра I (так во время для Ломоносова задержавшегося в своём исполнении) о том, что Академия наук должна готовить отечественных учёных «чтоб они со временем государству полезные услуги оказывать могли»²⁹, Ломоносов в числе других наиболее способных учеников Спасских школ был направлен для дальнейшего обучения в Петербург: «В конце декабря… 12 воспитанников Славяно-греко-латинской академии в сопровождении служителя Чудова монастыря Василия Попова выехали из Москвы. Около недели добирались они до Петербурга. И в первый день 1736 г. Ломоносов вместе с товарищами переступил порог высшего научного учреждения страны»³⁰. Однако в Петербургской академии Ломоносов задержался совсем недолго. Очень скоро судьба распорядилась так, что к концу того же года он станет студентом одного из лучших в Европе высших учебных заведений, – Марбургского университета, а среди его профессоров окажется Христиан Вольф, известный во всей Европе продолжатель и систематизатор философии Лейбница³¹.

Следующий эпизод из жизни Ломоносова исключительным образом показывает не только силу его характера, но и свидетельствует ни о чем ином, как об особом его назначении. Метаморфоза свободной европейской жизни сыграла с Ломоносовым злую шутку. Ему, которому доставало на жизнь десяти рублей жалованья в год в бытность его учеником Славяно-греко-латинской академии в Москве стало не хватать трёхсот рублей жалованья в год, которые выплачивало российская Академия каждому из своих студентов в Германии. Конечно, деньги уходили не только на удовлетворение естественных житейских потребностей и обучение, но и на попойки и кутежи, которые вели российские студенты, давая сильную фору в этом своим немецким собратьям, также не брезговавшим разгульного образа жизни. Более того, на четвёртом году своего пребывания в Германии Ломоносов женился. В Марбургской реформатской церкви сохранилась следующая запись в церковной книге: «6 июня 1740 года обвенчаны Михаил Ломоносов, кандидат медицины, сын архангельского торговца Василия Ломоносова, и Елизавета Христина Цильх, дочь умершего члена городской думы и церковного старосты Генриха Цильха»³². Семейная жизнь требует затрат, но денег постоянно не хватало, и Ломоносов все больше и больше влезал в долги. Наконец наступил такой момент, что ему стала угрожать долговая тюрьма. В таком отчаянном положении он тайно ночью оставил Марбург и пешком отправился сначала во Франкфурт, а оттуда водою в Роттердам и Гаагу, чтобы оттуда, с помощью русского резидента уехать в Россию и тогда уже позаботиться о переезде туда жены с дочерью и об окончательной расплате с долгами. Однако, российский посланник в Голландии «граф Головкин отказал ему в помощи, совсем не желая ввязываться в это дело. Ломоносов добрался до Амстердама, где и встретил нескольких знакомых купцов из Архангельска. Купцы отсоветовали ему без приказания Академии возвращаться в Петербург, разъяснив весь риск и опасность такого далёкого путешествия. Молодой учёный решил вторично вернуться в Марбург и просить своего куратора советника Генкеля о присылке денег»³³. На обратном пути с ним приключилась пренеприятная история, которую мы приводим здесь со слов Якова Штелина:

«По дороге в Дюссельдорф в расстоянии двухдневного пути от Марбурга зашёл он (Ломоносов) на большой дороге в местечко, где хотел переночевать в гостинице. Там нашёл он королевско-прусского офицера, вербующего рекрут, с солдатами и с несколькими новобранцами, которые весело пировали. Наш путешественник показался им приятною находкою. Несчастная слабость Ломоносова к спиртным напиткам сослужила и здесь свою скверную службу. Они принялись угощать его ужином, все время подливая вина в его стакан и расхваливая королевско-прусскую службу. Ломоносов напился до такой степени, что на другой день не мог припомнить, как он провёл ночь. Неприятное было пробуждение. На шее у него был уже надет красный галстук, а в кармане звенели прусские монеты. И вот через несколько дней Ломоносов очутился в качестве королевско-прусского рейтара в крепости Везель. Само собою разумеется, что наш молодой учёный с первого же дня стал обдумывать свой побег. За ним постоянно следили. Он притворился в высшей степени довольным своим новым положением, и, конечно, надзор за ним немного ослабел. Он спал в караульне, заднее окно которой выходило прямо на крепостной вал. Он каждый вечер заранее ложился спать на свою скамейку, так что высыпался довольно, когда его товарищи едва засыпали, и всегда искал случая убежать. Однажды он проснулся около полуночи. Все спали глубоким сном. Кошкой выполз он из своего окна, на четвереньках взлез на вал, спустился с него, бесшумно переплыл через ров, опять взобрался на вал, также переплыл через второй ров, потом вскарабкался на контрэскарп, перелез через частокол и палисадник и с гласиса выбрался в открытое поле. Дремавшие часовые прозевали его. Во что бы то дело ни стало нужно было до рассвета достигнуть вестфальской границы, а она отстояла на целую немецкую милю. Мокрая шинель и платье мешали идти. Забрезжил рассвет, и вдруг раздался с крепости пушечный выстрел – обычный сигнал, возвещавший о побеге солдата. С новой энергией бросился бежать измученный Ломоносов. Он оглянулся. Позади него по дороге мчался во весь карьер догонявший беглеца кавалерист. Но смельчак уже перешагнул границу и очутился в вестфальской деревне. Однако остаться в ней ему мешал страх, – он спрятался в ближайшем лесу, снял мокрое платье, развесил его, чтобы просохло, а сам, совсем обессиленный, свалился на землю и проспал до сумерек»³⁴.

Сотни других юношей таким или иным обманным способом попадали в руки вербовщиков и, зачастую не желая того, отправлялись на суровую военную службу. Но не таков был Ломоносов, чтобы подчиняться обстоятельствам. У него были свои планы, своя цель, от которых он не собирался ни отказываться, ни отступать. Этот эпизод со всей очевидностью показывает, что Ломоносов не побоялся оказаться дезертиром, за что полагалось очень суровое наказание, так же, как и впоследствии он никогда не отступал со своего пути перед опасностями ни физической, ни нравственной расправы. Жизнь и дальше будет преподносить М. В. Ломоносову неприятные «сюрпризы»: дальше будет и подковёрная борьба, и интриги учёных коллег, будет даже тюремное заключение, однако, и впредь Ломоносов будет мало податлив к тому, чтобы отклоняться от своего пути, который сам он видел в беззаветном служении Отечеству.

Анализ жизни и созидательной деятельности Ломоносова на ниве русской науки и российского образования ясно показывают, что никогда и ни при каких обстоятельствах он не ущемлял своего достоинства перед «сильными мира сего». Даже в отношениях со своими высокопоставленными покровителями, от которых во многом зависела не только его научная карьера, но и сама его будущность в целом, он всегда оставался самим собой, где «правда и вера» никогда не противоречили друг другу. Он никогда не соглашался идти на поводу у своих наделённых огромной властью покровителей, не только не изменял своим убеждениям, но и не шёл ни на какие уступки, а в своих научных и иных творческих изысканиях всегда оставался на избранных им самим позициях. Ничего удивительного. Ведь гений всегда предельно самостоятелен и предельно независим, он действует лишь в связи со своим назначением и повернуть его в ином направлении как правило не способен никто из других людей, будь то даже начальники, или покровители. И ни сила, ни выгода, предельно важные для других людей, не являются для гениального человека достаточными аргументами для смены его деятельности, или для отказа от своих собственных взглядов.

 Граф Шувалов Иван Иванович. 1727-1797

Вот яркий пример. Придворный патрон Ломоносова Иван Шувалов вдруг решил отставить учёного от его физических и химических опытов, дабы тот уделял больше внимания своего и времени на составление од, прославляющих как саму императрицу Елизавету, так и императорскую корону. Но этот номер не прошёл, о чем свидетельствует следующее письмо, адресованное Ломоносовым Шувалову, фрагмент из которого мы здесь приводим: «Что ж до других моих в физике и в химии упражнений касается, чтобы их вовсе покинуть, то нет в том ни нужды, ниже возможности. Всяк человек требует себе от трудов упокоения: для того, оставив настоящее дело, ищет себе с гостьми или с домашними препровождения времени картами, шашками и другими забавами, а иные и табачным дымом, от чего я уже давно отказался, затем что не нашёл в них ничего, кроме скуки. Итак, уповаю, что и мне на успокоение от трудов, которые я на собрание и на сочинение «Российской истории» и на украшение российского слова¹ полагаю, позволено будет в день несколько часов времени, чтобы их вместо бильярду употребить на физические и химические опыты, которые мне не токмо отменою материи вместо забавы, но и движением вместо лекарства служить имеют и сверх сего пользу и честь отечеству, конечно, принести могут едва меньше ли первой»³⁵.

А. С. Пушкин, как мы помним, также отмечал предельно независимую направленность личности Ломоносова: «Ломоносов, рождённый в низком сословии, не думал возвысить себя наглостию и запанибратством с людьми высшего сословия (хотя, впрочем, по чину он мог быть им и равный). Но зато умел он за себя постоять и не дорожил ни покровительством своих меценатов, ни своим благосостоянием, когда дело шло о его чести или о торжестве его любимых идей. Послушайте, как пишет он этому самому Шувалову, представителю мус, высокому своему патрону, который вздумал было над ним пошутить. “Я, ваше превосходительство, не только у вельмож, но ниже у Господа моего Бога дураком быть не хочу”. В другой раз, заспоря с тем же вельможею, Ломоносов так его рассердил, что Шувалов закричал: ”Я отставлю тебя от Академии!” – “Нет, – возразил гордо Ломоносов, – разве Академию от меня отставят”»³⁶.

Некоторые современные исследователи биографии М. В. Ломоносова создают порой некий ореол таинственности вокруг тех или иных событий, которые после продолжительной учёбы сначала в Москве, а затем и Германии, в конечном итоге привели его в Петербургскую Академию наук. Они готовы скорее придумать кучу рациональных объяснений, нежели согласиться на признание высшего водительства, направлявшего все силы и весь талант Ломоносова к его великому назначению. Некоторые любители сенсационных измышлений, не имея на то никаких реальных обоснований, доходят в своих фантазиях до того, что даже объявляют Ломоносова незаконнорождённым сыном Петра Великого, поскольку де простому крестьянскому парню не удалось бы просто так, без высших протекций, обусловленных соответствующим происхождением, сделать такую головокружительную карьеру. В основе подобных фантастических измышлений о биографии Ломоносова лежат популистские мотивы, которые и создают все на свете сенсации. Действительно, Ломоносову ничего не давалось просто так, ему долго и много приходилось трудиться, ему приходилось стойко переносить многочисленные лишения и невзгоды для того, чтобы неуклонно следовать по пути, по которому направляло его вполне осознанное им назначение. И Ломоносов неуклонно шёл по этому пути в соответствии со своим творческим даром и определённым ему назначением.

Прошло всего 15 лет со дня поступления Ломоносова на учение в Заиконоспасский монастырь, когда 25 июля 1745 года вышел Высочайший указ о назначении Михаила Васильевича Ломоносова профессором химии Петербургской академии наук. Таким образом, начав своё обучение в 19 лет, 34-летний Ломоносов стал полноправным членом Академии и за кратчайшее время прошёл все нелёгкие ступени академической карьеры, преодолевая на своем пути, как мы видели, невероятные трудности, каждая из которых в отдельности могла бы без труда свалить любого другого человека.