Аннотация. В статье анализируется современная геополитическая ситуация. Отмечается, что в нынешнюю эпоху стержнем противостояний выступает не нация, не государство, а цивилизация. Разумеется, эта тема давно обсуждается в социальной философии, однако она получила в наши дни особую остроту. Прежде всего, многое изменилось в самом содержательном толковании понятия «цивилизация». Многие стороны социальной жизни в былые времена, по мнению современных исследователей, были организованы гораздо целесообразнее и даже цивилизованнее, чем в современном социуме. В практике древних обществ обнаружены ценные идеи и достижения, которые в значительной мере наносят удар европоцентризму. Встреча цивилизаций стирает особенности разных культур. Неслучайно многие исследователи, представляя локальные культуры, говорят именно об особом укладе жизни и необычном духовном опыте. Среди претендентов на мировое господство остаётся, судя по всему, евроатлантическая цивилизация. Но это вовсе не означает, что евроатлантическая цивилизация имеет все шансы на универсальность.

Ключевые слова: культура, цивилизация, варварство, европоцентризм, глобализация, культурная антропология, культурно-исторические типы, духовность, ценности, конфликт цивилизаций, пассионарность.

250 лет назад на земли, которые принадлежат ныне США, высадились европейские колонизаторы. На территории в то время разгуливали бизоны и жили индейцы. Европейцы загнали аборигенов в резервации, поскольку считали их не цивилизованными людьми, а дикарями. Они были убеждены в том, что на свете немало народов, которых не коснулась цивилизация. Для прибывших поселенцев индейцы оказывались конкурентами в борьбе за новые земли. Церковь считала аборигенов людьми, которые почему-то сбились с истинного пути и нуждаются в христианской вере. Многочисленные индейские войны привели к созданию новых резерваций и насильственному переселению в них племён. По коллективным сообществам разных этносов был нанесён мощный удар. Позже, спустя десятилетия, американцы заговорили об «индейском возрождении». Однако целые поколения индейцев не смогли заново привыкнуть к жизни в резервации или обосноваться в новом обществе. Таковы издержки соприкосновения цивилизаций.

Спор цивилизаций, давних и современных, отсталых и развитых – давняя тема социальной философии. За многие века слово «цивилизация» сохранило свой основной смысл. В этом отношении мало что изменилось. Конечно, само это понятие многозначно. Можно назвать три основных значения этого слова. Сначала оно имело то интеллектуальное содержание, на которые указали просветители XVIII в. Они обозначали так общество, которое развито в культурном отношении, основано на государственно-правовых, разумных и справедливых началах. Такой тип социума противопоставлялся патриархальным, родоплеменным отношениям других народов, в основном древних, которые жили на землях, обнаруженных европейцами в XVI‑XVIII вв. В XIX в., как мне кажется, это слово сохранило своё первоначальное значение, хотя и приобрело дополнительный смысл. Как известно, американский этнограф Л. Г. Морган в книге «Древнее общество» попытался создать некую периодизацию древней человеческой истории. А цивилизацию он считал третьей, завершающей стадией развития общества. Первая называлась дикостью, вторая варварством. И, наконец, со второй половины названного столетия слово «цивилизация» стало использоваться во множественном числе. Им начали обозначать региональные и локальные типы культурных сообществ [9].

Это правильно, если остановиться на формально-культурологическом значении слова «цивилизации». Но как раз в содержательном смысле многое изменилось. Разве кто-нибудь разделяет сегодня просветительское представление о том, что древние племена были дикарями, едва покинувшими животное царство? Изучая давнее общество, современные исследователи пришли к выводу, что многие стороны социальной жизни были организованы в нём гораздо целесообразнее и даже цивилизованнее, чем в современном социуме. Скажем, современное общество страдает от избыточности производства и потребления. Мы расточительно относимся к недрам и богатствам земли, производим товаров больше, чем необходимо, не скупимся на военные расходы. Эта растратность вызывает серьёзные опасения у экспертов. Между тем в архаическом обществе производство было подчинено непроизводительным разрушениям. Может быть, это и есть показатель неразвитости, нецивилизованности? Или, напротив, признак громадного духовного опыта, который подсказывал племенам, как избежать ловушки нерационального прогресса?

Современные французские философы склоняются к последнему мнению. Они не усматривают в древних обычаях ни парадокса, ни абсурда. Скажем, Жорж Батай пишет о том, что человечество производственной эпохи, т. е. пребывающее, как мы считаем, в стадии высшей цивилизованности, кажется более отсталым в этом отношении от давних, будто бы варварских традиций. Вычерпать все ресурсы из земли, выбросить на продажу массу ненужных вещей, растранжирить национальное богатство, внедрить в общественное сознание идеологию непомерно растущих потребностей и ожиданий – разве это не дикость? Создав материальное довольство, современное общество утратило, как писал Батай, нечто драгоценное – сокровенность. Оно, по его словам, пытается вернуть эту сокровенность, но уже не может [1, с. 64]. Сделавшись индивидом, приравненным к автономной вещи, человек предельно отдалился от самого себя. И это можно назвать цивилизованностью? Уже Шекспир вложил в уста Гамлета проницательные слова:

 

Так в годы внешнего благополучья

Довольство наше настигает смерть

От внутреннего кровоизлиянья.

 

Такая переоценка древнего общества характерна не только для французских постмодернистов. Американский профессор Карлос Кастанеда после защиты докторской диссертации по антропологии отправился к аборигенам Центральной Америки. Он был убеждён в том, что получит в своё распоряжение массу конкретных примеров «цивилизационной отсталости» этих племён. И тут он обнаружил, что древнемексиканские индейцы, жрецы древней цивилизации Мезоамерики располагают такими достижениями в области мышления и постижения реальности, каким европейцы могут только позавидовать. К. Кастанеда был вынужден пройти ученичество у индейского мудреца-мага. Всё это хорошо известные факты и социологические выкладки. Однако разве современные люди готовы жить, как индейцы, описанные Кастанедой? Может быть, надо взглянуть на ситуацию трезвее? И Батай, и Кастанеда, очаровав нас рассказами о древнем обществе, остались всё-таки в нашем цивилизованном обществе, а не перекочевали в вигвамы.

Тот, кто изучает чужую культуру, не обязан непременно покинуть свой обжитой мир. Но есть и такие примеры. В начале минувшего столетия такой поступок совершил французский поэт Виктор Сегален. Он не только писал стихи, проникнутые буддистскими мотивами. Но уехал в Индию, а потом в Китай. В 70-е гг. XX в. на Западе стали говорить о массовом распространении дауншифтинга, особой жизненной позиции, при которой успешные люди отказываются от приобретённых жизненных благ, материальной гонки, карьерного роста в пользу спокойной жизни вдали от очагов цивилизации.

Мы живём в благоустроенном обществе, но разговор о цивилизации заставляет нас думать, так ли уж идеален современный уклад жизни? Тем более что и сегодня есть народы, которые в значительной мере выломились из идеального, как нам кажется, современного цивилизационного уклада. В некорректном понимании чужой культуры – очевидная угроза. В диалоге культур исчезают ценностные миры. Патагония до 1881 г. не принадлежала какому-либо государству. До колонизации эту территорию населяли индейцы, но из-за тяжёлых природных условий они существенно отстали в развитии не только от европейцев, но и от других индейцев Америки. В течение XVIXVIII вв. коренное население (теуэльче и др.) было покорено арауканами и перешло на язык мапудунгун (этот процесс получил известность как арауканизация). С Патагонией как с частным примером связан фантазм исчезновения культур: вымирание индейцев, стирание целой культуры и целого ландшафта в неразличимости мрака и льдов. Французские постмодернисты предлагают слово «патагонистика» как ключ к исследованию утрачиваемых культурных миров.

Есть примеры, когда рядом с нами существуют другие миры, отнюдь не варварские. Долину реки Хунза (граница Индии и Пакистана) называют «оазисом молодости». Продолжительность жизни обитателей этой долины – 110‑120 лет. Они почти никогда не болеют и выглядят молодо. Представители племени Хунза, в отличие от соседних народностей, внешне даже похожи на европейцев. Один из жителей страны ввёл в смятение европейские таможенные службы, предъявив паспорт, который свидетельствовал, что его обладателю 160 лет. Возможно, такой уклад жизни приближается к идеальному. Ведь в цивилизованной Европе люди стареют к 40‑50 годам. Но ведь речь идёт лишь об отдельных аспектах образа жизни людей. Разве эти примеры устраняют различие между цивилизацией и древним обществом?

Но в XX в. путешествия в экзотические страны, попытка понять другие миры породили сложные философские проблемы. Действительно ли другие цивилизации чужеродны? Ещё точнее, как разгадать эту чужеродность? И тотчас же рождается философское остережение. Не станет ли поиск экзотики в иной культуре искажением её мира, принуждением её к экстравагантной непостижимости? Многочисленные турне буквально всасывают в себя разного рода культурные и цивилизационные различия. Возникает диктат тривиальнейшей экзотики. Встреча цивилизаций стирает особенности разных культур. Всё чаще мелькает догадка о бессмысленности путешествий. Мир катится к однообразию.

Стигматы стирания культурных различий можно обнаружить не только на локальных культурах. Африка – древняя родина негров, материк прекрасный и горестный. У берегов этого континента впервые лязгнули ржавые цепи кораблей, увозивших невольников в другие части света. Между отдельными государствами материка пролегли пространства пустынь и саванн, вершины гор и тропические джунгли. Упоминание о древнем африканском континенте вызывало в памяти известные картины: бич, обвившийся вокруг тела чёрного человека; корабли с невольниками; «раб у ног непобедимого владыки». Поэты, слагавшие песни, поэмы, завершали свои произведения традиционным рефреном: «О, скорбный голос Африки моей!». Буйно зеленеющие тропические леса. Знойные ветры Сахары. Белёсые туманы, гуляющие утрами по стране. А что случилось сегодня с этими древними странами, когда США стали принуждать их к демократии и другим европейским ценностям?

Ещё пример. Возьмём маленькое государство Бутан. У жителей этой страны нет мобильных телефонов, Интернета. Но извлечь эту страну из лона цивилизации в широком смысле слова невозможно. Люди живут здесь по-своему, считая свою жизнь полнокровной и полноценной. Это поистине удивительная страна без голода и преступности, где люди пребывают в радости, не зная войн и нищеты. А находится страна между Китаем и Индией. Как можно не покуситься на те блага, которыми пользуются люди в этих крупных странах? По каким меркам можно считать жизнь без сотового телефона варварской, дикой или просто отсталой?

В практике древних обществ обнаружены ценные идеи и достижения, которые в значительной мере наносят удар европоцентризму. Но разве эта культурологическая установка утратила свою силу? Мир сегодня не движется в сторону тольтеков или в направлении индейцев северо-западной Америки, у которых так называемый потлач занимал главное место в социальной жизни? Как бы то ни было, эти культурологические изыски не меняют вектор глобализации. Мир всё равно устремлён к единой мировой цивилизации по европейскому образцу.

Мы говорим лишь о том, что европейское представление о цивилизованности, претерпело существенные коррективы. Да, человечество метнулось в русло глобализации. Это очевидный факт. Но как соотносятся духовность и судьба цивилизаций в эпоху глобализации? Востоковеды говорят: любой центризм – не что иное, как система, в которой центр не опознаваем. Он выведен за пределы обозрения. Чтобы разглядеть суть любой системы, её направленность, надо сойти с этой точки. Однако европоцентристы, о чём бы ни толковали, остаются в этой центристской точке. Действительно, в известном смысле мало что изменилось со времён Гегеля. Образ Востока используется только для того, чтобы проиллюстрировать идею самоутверждения и самоизоляции.

Критика этого центризма содержится в европейском сознании. Вот, допустим, немецкий учёный Готфрид Лейбниц писал о китайской философии: «Было бы чересчур опрометчиво со стороны нашего брата … едва-едва ещё вышедшего из состояния варварства, позволить себе осуждать столь древнее учение, поскольку оно, на наш взгляд, не соответствует сразу же нашим привычным схоластическим понятиям» [8, с. 30]. Что же говорить про критику европоцентризма после работ Николая Яковлевича Данилевского или Освальда Шпенглера. Данилевский, как известно, считал, что в мире одновременно существует множество разнородных культур, или культурно-исторических типов, т. е. особых культур, которые раскрывают свои возможности в конкретные исторические периоды.

Нет оснований отказываться от того смысла понятия «цивилизации», который содержится в исторической поступи. Зачем обсуждать проблему цивилизации, если мы оспариваем некий исторический маршрут человечества от дикости и варварства к цивилизации? Вот феномен жертвенности, которые практиковался в древних обществах. Много ли гуманности в том, что невинные люди идут под нож или сгорают в кострах? Этнографические изыскания постмодернистов обладают неоспоримой ценностью. Но есть ли потребность в том, чтобы отказаться от всех историософских схем и уравнять, к примеру, язычество и христианство, вождизм и демократию. Идею цивилизованной гуманной жизни человечество буквально выстрадало.

Понятие цивилизации изменилось содержательно. Оно сегодня освобождается от романтических восторгов, от умозрительного восхваления. У Н. В. Мотрошиловой в книге «Цивилизация и варварство в современную эпоху» [10], представлен более трезвый взгляд на феномен цивилизации. Само название работы не ставит понятия «варварства» и «цивилизации» в исторический ряд: варварство не исчезло. В этой работе выявлены противоречия цивилизации, в том числе те, которые порождают мощные выбросы варварства. Особое внимание уделено рассмотрению варварства как оборотной стороны современной цивилизации. В свете этой концепции проанализированы те проблемы современной России, которые связаны с её цивилизационной отсталостью.

Н. В. Мотрошилова вовсе не идеализирует, скажем, варварство или дикость. Сама схема исторической поступи не оспаривается. Напротив, её тревожит вторжение варварства в современную цивилизацию. Её экспертиза впечатляет. И что же это означает? Ничего кроме трезвого взгляда на само понятие, на сам феномен. Понятие цивилизации сохраняет свой когнитивный, социально-философский смысл. Но содержательно оно меняется. Мы называем это слово вовсе не для того, чтобы засвидетельствовать: в современном обществе торжествует гуманизм, исчезли войны, прекратилось политическое интриганство или исчезло социальное расслоение.

Н. В. Мотрошилова всё же стремится исследовать надбиологические программы индивидуальной жизнедеятельности, а также внеиндивидуальные бытийные формы, механизмы, благодаря которым цивилизация выполняет свои главные функции, – сохранение, преемственность, развитие человеческого рода. Никто не оспаривает главенствующей роли цивилизации. А варварство рассматривается как «наследственный код» цивилизации, как оборотная сторона цивилизации.

Философы, к примеру, догадывались, что после появления христианства язычество не исчезло. Оно нередко оказывалось оборотной стороной христианства. Но осознание этой «смеси» и воспринималось как некое открытие, как новое слово о христианстве. Об этом писал С. А. Королёв, рассматривая христианизацию Руси как центральный момент самой первой российской псевдоморфозы и показывая, что православие – это оболочка, в которой веками выживало и развивалось множество самых разнородных компонентов дохристианской, автохтонной культуры [7].

Итак, можно говорить о том, что понятие цивилизации сегодня претерпело содержательное преображение. После того, как в гуманитарном сознании возникли науки о культуре – социальная антропология, культурная антропология – представление о цивилизации радикально изменилось. Неслучайно многие исследователи, представляя локальные культуры, говорят именно об особом укладе жизни и необычном духовном опыте. Рождается новая исследовательская ситуация. С одной стороны, мы называем цивилизациями крупные социальные образования, ареал и итог распространения конкретной мировой этической религии и сопряжённой с ней культуры. А с другой стороны, столкнувшись с непривычным для нас образом мышления и жизни, готовы присвоить ему название цивилизации. Более того, даже отдельные периоды европейской истории, скажем, средневековье, рассматриваются историками как необычный цивилизационный уклад. Понятное дело, что так, к сожалению, можно додуматься и до «цивилизации соседнего двора». Понятие множится, и здесь нужна некая упорядоченность анализа. Я полагаю, что трактовка цивилизации, скажем, у французского историка Ф. Гизо и нынешняя цивилизационная реальность – это не одно и то же.

В современных исследованиях то и дело обнаруживается убеждение, что доминирующие цивилизации, опираясь на гордыню своей исключительности, подмяли под себя или просто истребили другие, не вполне прозрачные для них жизненные уклады. Вполне возможно, что даже не разгадали смысла того бытия, которое не совпадало с уже привычным и укоренившимся бытованием. Неслучайно же сегодня говорят о доминирующих и локальных цивилизациях. Эксперты называют разное число цивилизаций, которые имеют право на это наименование. И это, разумеется, свидетельствует о том, что само понятие цивилизации подвижно и за последнее время обрело новые содержательные смыслы.

Разное представление о том, что такое цивилизация утвердилось одновременно с попыткой его духовного анализа. Николай Яковлевич Данилевский называл культурно-историческими типами целостные совокупности специфических элементов духовной и материальной жизни общества этноса, которые проявляются в религиозном, социально-экономическом, политическом и других отношениях. Всего философ насчитывал десять цивилизаций: египетская, индийская, иранская, еврейская, греческая, римская, новосемитская (аравийская), германо-романская (европейская). К этим несомненным, по Н. Я. Данилевскому, «естественным» группам он причислял два «сомнительных» типа цивилизаций: американскую и перуанскую (индейскую), погибших насильственною смертью и не успевших совершить своего развития. Что касается групп новой Америки (современных США), то их значение ещё не было ему ясным. Он колебался, признать ли их особым культурно-историческим типом [6].

Вопрос в том и заключается: можем ли мы считать экспертизу Данилевского окончательной? Английский историк Арнольд Тойнби «виноват», очевидно, в том, что он ввёл понятие локальных цивилизаций. Он начинал своё исследование с тезиса о том, истинной областью исторического анализа должны быть общества, имеющие как во времени, так и в пространстве протяжённость большую, чем национальные государства.

Он, как известно, рассматривал двадцать три развившихся цивилизации: западную, две православных (русскую и византийскую), иранскую, арабскую, индийскую, две дальневосточных, античную, сирийскую, цивилизацию Инда, китайскую, минойскую, шумерскую, хеттскую, вавилонскую, андскую, мексиканскую, юкатанскую, майя, египетскую; четыре остановившиеся в своём развитии (эскимосскую, номадическую, оттоманскую и спартанскую) и пять мёртворождённых.

Невозможно отвлечься от того, что признаки, по которым обозначается та или иная локальная цивилизация, не остаются неизменными. Поэтому сегодня общее число цивилизаций остаётся более или менее произвольным. Приходится, в частности, учитывать тот факт, что отдельные цивилизации уже исчезли. Но действительно ли эти социальные общности были самостоятельными цивилизациями? Данилевский считал, что у европейской цивилизации уже остался позади период «плодоношения». И в целом надо говорить не «культура», а «культуры», не «цивилизация», а цивилизации. Освальд Шпенглер возвестил конец западной цивилизации в целом [13]. Причём именно западной, а не только европейской. Русские переводчики допустили здесь вольность, устранив из диагноза Соединённые Штаты Америки. Американские исследователи были даже готовы к обозначению особой цивилизации в Новом Свете. Однако биржевой крах 1929 года и надвинувшееся вымирание «белого человека» показали, что речь у Шпенглера идёт не только о Европе. Эту «оплошность» русских переводчиков «исправил» видный американский консерватор Патрик Бьюкенен, предложив иное название своей книги «Смерть Запада» [3]. Но здесь невозможно обойти некий парадокс. Закат, как говорится, закатом, а евроатлантическая цивилизация распространяет своё влияние на все регионы земли. Как совместить этот современный расклад с выводами проницательных мыслителей двух минувших столетий?

Мы знаем сегодня, что не только европейская культура, но и вся западная цивилизация, обретшая планетарные формы (её обычно называют техногенной, т.е. порождённой техническими достижениями европейцев), мчится к собственным пределам. У этой цивилизации, рождённой фаустовским духом, нет будущего. На смену ей должна прийти цивилизация антропогенная, т. е. «скроенная по меркам» человека, а не машины. Однако никто не знает, как выцветший дух европейской культуры может явить чудо преображенья...

Николай Бердяев писал: «Цивилизация, в отличие от культуры, не борется со смертью, не хочет вечности. Она не только мирится со смертоносной властью времени, но и на этой смертоносности временного потока основывает все свои успехи и завоевания. Цивилизация очень приятно и весело устраивается на кладбищах, забыв о покойниках» [2, с. 272]. По мнению русского философа, любая цивилизация означает апофеоз общего, повторяющегося однообразия, превалирования материального над идеальным, методов и орудий над духом и душой, стандарта – над оригинальностью и неповторимостью. Вновь и вновь сегодня возникают вопросы: всегда ли культура сохраняет свой потенциал? Не увядает ли она? Отчего мощный взлёт духа сменяется порой духовным и художественным спадом? Эти вопросы всегда интересовали исследователей культуры. Наблюдая за судьбой отдельных культур, они видели, что процесс наращивания новых ценностей в культуре не продолжается вечно. Наступают какие-то длительные паузы, а иногда культура словно окостеневает и уже не даёт больше плодоносных всходов. Тогда мы имеем возможность говорить о цивилизации.

Однако не все социальные мыслители считают цивилизацию выдохшейся культурой. Французский философ Жак Маритен дал оригинальную трактовку проблеме соотношения культа и культуры. Маритен отмечает, что слово «культура», обозначающее процесс развития человеческого разума в целом, вполне заменимо словом «цивилизация», которое также обозначает процесс развития, но уже, с одной, частной, стороны – как рождение городов и гражданской жизни. Таким образом, Маритен отвергает идею Шпенглера, противопоставившего науку цивилизации. Маритен полагает, что культура и цивилизация не только материальны, но и духовны.

Английский историк, философ и социолог Арнольд Тойнби рассматривал цивилизацию как единицу исторического процесса. По Тойнби, каждая цивилизация проходит в своём развитии ряд стадий: возникновение, рост, надлом и разложение, после чего уступает место другим цивилизациям.

Стало быть, цивилизации, как и культуры, развиваются через стадии разломов и кризисов. Причём цивилизация в условиях собственной подорванности может обрести неожиданную помощь. Она способна перехватить черты иной цивилизации и адаптировать их. Рим вошёл в стадию перелома, угасания. Но христианство, возникшее в недрах античности, придало этой угасающей цивилизации новое дыхание. То же самое случилось¸ судя всему, и с современным Китаем. Отгородившись от всего мира, эта страна утратила динамизм. Теперь же она получила прививку от европейской цивилизации и добилась неожиданных, впечатляющих успехов.

Арнольд Тойнби объясняет, почему некоторые цивилизации оказались мёртворождёнными или остановились в своём росте. Он отмечал, что из тридцати цивилизаций только четыре или пять оказались мёртворождёнными, из двадцати шести остальных не менее шестнадцати прекратили своё существование (египетская, андская, китайская, минойская, шумерская, античная, вавилонская, мексиканская, арабская, юкатанская, спартанская и оттоманская). Из десяти оставшихся в живых полинезийская и номадическая переживают агонию, а семь из восьми оставшихся находятся под угрозой уничтожения или ассимиляции с западной цивилизацией. Ему казалось, что большинство цивилизаций обречено на гибель. В европейской цивилизации он тоже видел симптомы надлома и разложения [12]. Выходит, ни про одну цивилизацию, в том числе и евроатлантическую, нельзя сказать, что она умерла безвозвратно. Мир пришёл в динамичную полосу. В процессе глобализации миры, казалось бы, обречённые на патриархальность, неожиданно обгоняют другие страны на крутом вираже.

В своё время считалось, что такие великие азиатские страны, как Китай и Индия чуть ли не безнадежно отстали от Европы. Но обе эти страны сегодня оказались лидерами экономического развития. Вместе с тем в Китае сильны традиции конфуцианства, а в Индии вообще произошёл разлом традиций. Одни кастовые группы включились в развитие экономики, а другие начали интенсивно укоренять Упанишады в европейскую культуру. Разумеется, опора на духовные традиции ни в коем случае не может свидетельствовать о нецивилизованности. Известный культуролог Григорий Померанц подчёркивал, что Индия и Китай не знали запустения и варваризации. Конечно, варвары прорывались сквозь их границы, но масса носителей местных традиций ассимилировала их. Померанц показал, что в Средиземноморье варвары «освоили» обломки римской цивилизации, а в Азии процесс пошёл в обратном направлении: через два-три поколения князья вторгшегося народа заказывали родословные, изготовленные брахманами, и становились ещё одной кастой в варне кшатриев. То же самое и в Китае. Князья сдавали экзамены и становились китайскими мандаринами [11].

В процессе глобализации культуры мира постепенно сближаются друг с другом. Втягиваясь в общий планетарный процесс, цивилизации нередко утрачивают те или иные элементы своей идентичности. Скажем, индийская цивилизация пронизана трепетным отношением к жизни. Индусы боятся невольно лишить жизни какого-нибудь жучка. Четверть века назад невозможно было представить, что в этой стране свершатся акты жестокого насилия и виновные получат смертные приговоры. С точки зрения глобализации, статус француза ничем не выше статуса чилийца. Однако с позиции культуры принадлежность именно к этой, а не другой нации имеет настолько существенное значение, что люди готовы умирать или убивать из-за неё. Парадокс заключается в том, что схождение культур в единое цивилизационное русло происходит не путём радостного слияния, а в результате спора цивилизаций.

В процесс глобализации втянуты все страны. Но сегодня судьбы мира в значительной мере определяют лишь четыре культуры, имеющие мировой статус: евроатлантическая, китайская, мусульманская и индийская. С одной стороны, это особые культурные космосы, но, с другой стороны, они втянуты в процесс экономической глобализации. Несмотря на культурные и цивилизационные различия, доминирует унификация технологии. Однако глобализация охватывает не только экономику, но все сферы жизни общества. В этом контексте культура остаётся последним бастионом, который закрепляет и сохраняет различия отдельных цивилизаций. Поэтому особую актуальность приобретает вопрос о соотношении культуры и цивилизации.

В этом вопросе, как мне кажется, тоже заметны значительные модификации. Латинский корень слова «культура» имеет подвижное содержание – от «культивировать» и «населять» до «боготворить» и «защищать». В первоначальном значении культура соотносилась с «воспитанностью», а затем в XVIII в. начала восприниматься как синоним «цивилизации». Это слово знаменует всеобщее интеллектуальное, духовное и материальное совершенствование. И вот мы опять можем проследить определённую подвижность понятий, без которой трудно обратиться к процессу глобализации. Во французском варианте цивилизация включала в себя политическую, экономическую и техническую реальность. А в немецком варианте она имеет обуженное значение – религиозное, художественное и интеллектуальное.

Вот какой парадокс – слово «цивилизация» сглаживает национальные различия, а «культура», наоборот, их акцентирует. И дело вовсе не в том, что в этом сопоставлении обнаруживается соперничество Франции и Германии. Уже в XIX в. синонимичность культуры и цивилизации утрачивается. Они оказываются противоположными по содержанию. И в этом зерно нынешних дискуссий. Мы можем употреблять слово «цивилизации» без оценочного подчёркивания. Мы говорим «цивилизация инков», «цивилизация Античности». Это может иметь описательный или нормативный смысл. Когда мы говорим «цивилизация», то имеем в виду тот образ жизни, который мы не только знаем, мы просто существуем в нём. Подразумевается, что такой образ жизни превосходит варварство.

В наши дни культура и цивилизация – две разбегающиеся галактики. Слово «цивилизация» получило хождение среди представителей европейского доиндустриального среднего класса. Цивилизованность в общем сводилась к способности вести себя в соответствии с принятыми стандартами, уметь общаться, демонстрировать изящные манеры, не допускать агрессии. Запросы, которые были связаны с культурой, требовали более серьёзных вызовов. Векторы культуры и цивилизации далеко не всегда совпадали. Известный британский литературовед и культуролог Терри Иглтон иллюстрирует эту мысль таким примером. С точки зрения производства, появление заводов и фабрик свидетельствует о росте цивилизованности. Однако молодые чистильщики труб часто страдали раком мошонки. Этот факт трудно считать культурным достижением, равным роману Вальтера Скотта или Реймсскому собору.

К концу XIX в. понятие цивилизации обрело ещё и империалистический привкус. Чем более повреждённой и плотоядной становилась цивилизация, тем больше выглядела дистанция между нею и культурой. В европейском сознании усиливалась культурфилософская тенденция. Всё труднее становилось без усмешки воспринимать известный факт, согласно которому культура считалась союзницей торговли. Завершилось это, как известно, идеями Данилевского, Шпенглера, Бердяева. Николай Яковлевич Данилевский пришёл к выводу, что слово «культура» может употребляться во множественном числе. Конкретная культура – несомненное благо, но, увы, она не может существовать вечно и поэтому её гибель принимает облик цивилизации. Цивилизация тоже продукт человеческой деятельности, но его уже нельзя отнести к культуре, потому что это завершение культуры, её окостенение, это утрата её внутреннего потенциала, утрата неиссякаемого творческого духа в культуре. Культура, исчерпав себя, создаёт цивилизацию, т. е. находит своё воплощение в машинах, механизмах и других продуктах человеческой деятельности.

Можно отметить ещё один парадокс. С конца XIX в. начинается мощное изучение образа жизни разных племён. Возникает социальная и культурная антропология. Казалось бы, при изучении чужой, неевропейской жизни в первую очередь можно обратить внимание на элементы цивилизованности – быт, труд, игры, празднества. Но антропологи используют именно слово «культура» там, где как будто можно говорить о цивилизации. Также и наоборот. Вроде бы абсурдно, но отныне благодаря этой традиции слово «культура» в большей степени раскрывает особенности существования аборигенов, дикарей, нежели цивилизованных людей. Туземцы оказываются культурными, а вот народы, которые вошли в заключительную стадию развития – нет. Эту ситуацию можно определить так – культура ополчилась против самой себя.

Н. Я. Данилевский утверждал, что лишь немногие народы смогли создать великие цивилизации и стать культурно-историческими типами. Он отмечал, что начала цивилизации одного культурно-исторического типа не передаются народам другого типа. Каждый тип сам вырабатывает её для себя, при большем или меньшем влиянии чуждых ему предшествовавших или современных цивилизаций. Такое влияние Н. Я. Данилевский допускал лишь в смысле «почвенного удобрения». Всякое же образовательное воздействие чуждых духовных начал он абсолютно отвергал. Все культурно-исторические типы одинаково самобытны и из себя самих черпают содержание своей исторической жизни. Но не все реализуют своё содержание с одинаковой полнотой и многосторонностью. Некоторые народы так и остаются этнографическим материалом. И вот в условиях универсального перехода к новой, глобальной стадии цивилизации возникает опасность, что выжить могут не все цивилизации. Вероятно, придётся пройти через серьёзную и беспощадную экспертизу.

Ирония истории состоит в том, что глобальное развитие осуществляется как экспансия западной цивилизации. Но одновременно Европа утрачивает доминирование, которое длилось более трёх столетий. В то же время западная цивилизация всё в большей мере оказывается агонизирующей стадией культуры. Для истории это не новость. Шпенглер назвал всего восемь великих культур: египетскую, вавилонскую, индийскую, китайскую, классическую или аполлоновскую (греко-римскую), арабскую или магическую, мексиканскую и западную или фаустовскую (возникшую около 1000 лет назад). Он указал на возможность появления русской великой культуры. Из этих культур мексиканская погибла насильственной смертью, арабская и русская претерпели на ранней стадии развития частичное подавление и разрушение.

Экспансия европейской культуры происходит в условиях полной разгерметизации. Она действительно становится цивилизацией. Но, пожалуй, здесь тоже есть определённое искажение смысла этого понятия. Н. А. Бердяев, к примеру, писал о том, что цивилизация становится машинной, бездушной. Однако ни он, ни Шпенглер не утверждали, что она станет ещё и безнравственной, жестокой, беспощадной. Сегодня во всём мире западную цивилизацию связывают с бездуховностью, утратой веры, цинизмом, нигилизмом. Иначе говоря, в клубке этих инвектив растворяется смысл понятия «цивилизованности». Мы уже говорили о том вирусе варварства, который приводит к порче современной цивилизации.

Однако это вовсе не означает, что в противовес цивилизации слово «культура» обретает высокий статус. Здесь тоже фиксируется процесс неслыханной девальвации. Каждая культура – особая зона творчества. Мы, например, с большим интересом осмысливаем особенности культуры северных народов. Но дробление культуры как ценностного ареала – скорее печальный, чем продуктивный процесс. Мы употребляем такие сочетания, как «сексуальная культура», «пожарная культура», «культура рекламы». В социальной практике европейских народов существовало, скажем, разнообразие пыток. Но никто не связывал с этим множеством суть культуры как феномена. Под напором цивилизации и в борьбе с нею культура становится саморазрушительной. Она перестаёт быть самоупоённой игрой духа. Она отныне даже финансируется цивилизацией.

Постмодернизм, утверждая значимость различий вообще, вероятно, тоже усилил процесс дробления культуры. Джеффри Хартман в книге «Судьбоносный вопрос культуры» отмечает, что у нас есть теперь «культура фотоаппарата, культура пистолета, культура обслуживания, футбольная культура … культура зависимости, культура боли, культура амнезии…». При этом культура утрачивает свою консолидирующую функцию. Но может быть, все эти локусы культуры образуют нечто единое, гомогенное? Ничего похожего. Люди, живущие в одном пространстве, могут не иметь между собой ничего общего. Самотождественность культуры в наши дни проверяется её локальностью. Рождается множество идентичностей – национальная, сексуальная, этническая, региональная. Цивилизация проникла в недра культуры и отравила её своими стандартами.

С одной стороны, понятия «культура» и «цивилизация» сохранили свой категориальный статус. Это, несомненно. Но с другой стороны, во многом изменился характер их взаимоотношений. Стало быть, содержательно эти понятия всё-таки испытали преображение. Однажды Махатму Ганди спросили, что он думает о британской цивилизации. Поскольку Британия держала Индию как колонию, навязывала свой образ жизни в этой стране, можно было рассчитывать на некий изобличительный ответ. Но Ганди ответил так: «Думаю, это была бы неплохая идея». В теории одно, на практике – иное. Многие понятия могут быть оценены как неплохие идеи. Но история вносит в них такие смыслы, которые нередко искажают первоначальный смысл.

Учтём, что глобализм обладает не только унифицирующей мощью. В современном мире заявляет себя и антиглобализм. Апологеты общепланетарной цивилизации менее всего рассчитывали на неожиданное возрождение религиозных и этнических тенденций в мировом пространстве. На протяжении столетий роль национальных мотивов шла на спад. Создание Вестфальской системы, крушение Османской империи, невезение панславизма и панарабизма создали иллюзии утраты национальных чувств и корней. Однако в наши дни заявили о себе этнические амбиции, зачастую конструирующие новые социальные общности. Шотландия не сумела обрести самостоятельность в ходе референдума. Но напряжение осталось, и вот готовится уже второй референдум. Причём и в других регионах Земли. Нации и этносы, не располагающие в своей истории древними истоками, настаивают на собственной уникальности и отыскивают свою почву и судьбу. Эти тенденции усложняют картину мира. Возникает угроза неожиданных конфликтов. Не остаётся в стороне от этой магистрали и Россия. Актуальные мысли о судьбе цивилизаций мы находим, к примеру, в наследии русского философа Константина Николаевича Леонтьева. Впервые в социальной философии он разработал идею цикличности развития государств, народов, культур. Прослеживая массу неповторимых исторических событий, он усматривает некий алгоритм в жизни этносов и культур.

Процесс глобализации вовсе не предполагает равенства культур. Само собой понятно, что речь идёт не о федерации отдельных цивилизаций, а об общем планетарном потоке, который нуждается в поводыре. Идея доминирования одной цивилизации на Земле обладает скрытой деструктивностью. Можно представить себе венок культур, который охватывает многочисленные образы, понятия, идеи и законы. Ни одна из этих культур не является разрушительной, поскольку они находятся друг с другом в диалоге и гармоническом устремлении. Но в данном случае есть и опасность злокачественной раковой опухоли. Причём опасность грозит не только поглощённым цивилизациям, но и самой владычице. Какая цивилизация могла бы доминировать на Земле? Индийская цивилизация по самому своему духу, ясное дело, не может претендовать на эту роль. Её мировоззрение пронизано уходом от реальности. Созерцание буддиста уводит его от страстей и многоликих желаний. В безмолвии он слышит глубинный шёпот. Это отвлекает его от реальности. Он воспринимает болезнь и страдание как процессы физической и психологической трансформации. Буддисту непонятно, почему европейцы живут в мучительной суете и добиваются жизненных благ и комфорта. Индийский народ миролюбив. Буддизм, как и индуизм, имеют общие корни. Возможно, эта цивилизация так и останется в стороне от всемирной цивилизации. Материальные факторы не играют в этой культуре решающей роли. Может быть, и на самом деле в Индии, в стране высочайшей культуры когда-то произошёл атомный взрыв. В «Махабхарате» приводится много описаний военных действий с применением «оружия богов». Мы не можем сейчас сказать, была ли это война богов или война людей. Но миролюбие индийского народа – несомненный духовный приоритет. Однако в Индии происходят сегодня радикальные сдвиги. Кастовая структура общества, по сути дела, неистребима и несовместима с европейской идеей демократии.

В связи с нынешними событиями можно, вероятно, напомнить идею К. Н. Леонтьева о «русско-восточном» альянсе православных и мусульманских народов. Эти экспертизы основывались на духовной близости России к мусульманским народам. Он писал о том, что восточный, «туранский» компонент вошёл в целостность великорусского национального характера. По его мнению, многие этнические особенности русских гораздо больше напоминают «турок, татар и других азиатцев..., чем южных и западных славян». Многие исследователи сегодня пишут о том, что России не следует стремиться к Европе, где её не только не ждут, но в наши дни встречают враждебностью и санкциями. Лидер нашего государства ищет возможности союза с Востоком.

Людей нашего века поражает стремительное возвышение Китая и конфуцианства. Китай и Индия не знали прежде бурной социальной динамики. Им не были свойственны резкие повороты, стремительность цивилизационного разбега. Китайская цивилизация исповедовала послушание и приспособление к миру. Индия и Китай сохранили свою архаику и вместе с тем углубили её духовный пласт, создав такую культуру, которая оказалась способной поглотить варварские нашествия. Но в наши дни китайская цивилизация, несомненно, бросает вызов евроатлантической цивилизации. Китай неудержимо устраняет техническую и экономическую отсталость, становясь второй самой мощной в экономическом отношении державой мира. У этой страны есть и духовное преимущество перед Западом. Конфуцианская система ценностей не утратила здесь своего значения. Распространённый в этой цивилизации дух коллективизма противостоит европейскому индивидуализму. Восточный деспотизм обнаруживает свою полную несовместимость с западным либерализмом. Это означает, что гражданские свободы и права человека, проблема возвышения личности не имеют значения для современного Китая.

Вектор сближения с Востоком в российской политике понятен. Однако важно подчеркнуть, что не только евроатлантическая цивилизация, но и исламская стремятся к господству над миром. Это очевидно. Собственно именно появление ислама знаменовало начало борьбы между цивилизациями. Эта мировая религия обладает избыточной энергией – пассионарностью. «Исламское государство Ирака и Леванта» — разновидность фанатичного сознания, нацеленного на борьбу с иноверцами. Исламисты не испытывают страха перед смертью. Боевикам этого государства удалось стереть границу между Сирией и Ираком и создать на захваченных территориях халифат, существующий по законам шариата. Нельзя не учитывать, что в контексте геополитики рациональные экономические аргументы утрачивают свою неоспоримость. Эксперты утверждают, что неожиданные потрясения на Ближнем Востоке разожгли арабское воображение и изменили реальность. Арабский мир сам по себе не обладает устойчивостью. Но Запад хотел бы переделать его по европейским лекалам, чтобы было проще управлять им. Жёсткие исламские режимы не способны организовать успешную национальную экономику. Это на руку Западу, который стремится получать сверхприбыли из этих регионов.

Нет оснований недооценивать исламскую угрозу. Но к мировому господству стремятся далеко не все исламисты. Можно, разумеется, увеличить число своих приверженцев, отрубая руки за кражу, сажать в тюрьму за опоздание на молитву, насильственно подвергать обрезанию около четырёх миллионов девочек и женщин. Но разве возможно навязать эту традиции многомиллионному человечеству? Взрывать башни и дороги – устрашающая процедура. Строительство мирового порядка – совсем другое занятие. Исламская цивилизация стремится продемонстрировать предельно воинственный характер. Но её влияние не распространяется на те страны, в которых преобладает светское сознание. Там, где господствуют другие религии, ислам не получает особых преимуществ. Пожалуй, истощение месторождений нефти тоже ослабит мощь мусульманских государств. В то же время сам процесс исламизации и африканизации в современном мире происходит молниеносно. Около 60% африканских нелегалов бегут в Западную Европу. От 25 до 28% – в Северную Америку. Чуть больше 12% – в страны Персидского залива. Какова в этой ситуации судьба «белого человека» в Европе? Прежде с нелегалами боролись светские диктатуры североафриканского побережья. Но «арабская весна» устранила их.

Нынешняя система цивилизационных миров сложилась не в результате фанатизма и смертельной розни. Да, Индия и Китай считали себя противниками. Враждовали христианство и ислам. Соперничество цивилизаций совместимо с процессом глобализации. А ожесточённая ненависть и война – плохие спутники глобализма. У православной цивилизации нет плодоносной заявки на цивилизационное господство. Она не располагает ни военными, ни экономическими ресурсами для реализации этой цели. К тому же вопрос о выделении особой, православной цивилизации тоже является спорным. Можно ли считать, к примеру, её образующим фактором самодержавие и тоталитаризм? Известно, что приметой мусульманской цивилизации служит её теократический характер. Религиозное сознание определяет весь спектр духовной жизни людей этой цивилизации. Христианство, к примеру, оказывает влияние на духовность, а в мусульманстве контролируется и материальная жизнь, человеческая жизнь целиком. Светское государство в этой цивилизации не имеет захватывающих традиций. Не случайно фундаментализм и религиозный фанатизм определяют существование ряда исламских государств. Невозможно также сбросить со счетов процесс модернизации, который невольно расшатывает основы религиозного воспитания.

Среди претендентов на мировое господство остаётся, судя по всему, евроатлантическая цивилизация. У неё огромные ресурсы, военная мощь и непреклонное стремление к динамизму. Её одушевляет дух Фауста – выведать у природы её тайны, поставить их себе на службу, создать мир комфорта и предложить его другим народам. Да ещё соблазнить эти народы призраком свободы. Современному предпринимателю всё равно во что облачён работник его фирмы – в сари или шелковую вьетнамскую пижаму. Главное, чтобы он приносил прибыль. Всемирный рынок по существу безразличен к национальным особенностям. Он стремится нивелировать эти различия. Те же функции выполняет и массовая культура. Однако процесс глобализации то и дело натыкается на непреодолимые преграды, которые пугают своей странностью и чужеродностью. И речь идёт вовсе не о туристических путешествиях, которые выносят на поверхность диалогов самые понятные и преодолимые оттенки культурного своеобразия.

Но это вовсе не означает, что евроатлантическая цивилизация имеет все шансы на универсальность. Она нацелена не преобразование мира, стремится к динамизму, вычерпывая сырьевые и энергетические запасы Земли. Эта цивилизация выбрасывает на рынок огромное множество товаров, стремится расширить диапазон человеческих потребностей. Без этих усилий она мгновенно погибнет. Поэтому в нашей цивилизации возникает стремление подключить к евроатлантической цивилизации другие народы, способные к потреблению и готовые стать опорой данного уклада жизни.

Уже сегодня понятно, что идеологам глобализма не удалось предвидеть многие реальные тенденции глобального развития. В процессе цивилизационного диалога можно фиксировать также такой феномен, как скрытая заразительность иного культурного уклада. В своё время Римская империя расширяла свои владения в полном убеждении, что она несёт идеалы свободы в переднеазиатские и вавилоно-египетские области. Однако в конечном итоге в её собственный аппарат управления стали проникать восточные тенденции несвободы. Можно задаться также вопросом: каким образом вихри ориентального менталитета испытали вторжение иных, в данном случае европейских нравов, абсолютно чуждых индийской культуре?

Со времени написания Н. Я. Данилевским книги «Россия и Европа» прошло 146 лет. Однако её основные идеи и сегодня актуальны. Он размышлял о том, почему Европа не признаёт нас своими? Почему она видит в России и славянах вообще нечто ей чуждое? Русский философ не считал, что следует рассматривать Запад как полюс прогресса, а Азию как полюс застоя и косности. Он правомерно предлагал различать степени развития от типов развития. Он искал возможности для развития цивилизации как самобытного культурно-исторического типа. Внутри евроатлантической цивилизации возникают серьёзные конфликты. Стало быть, есть почва для духовного спора и внутри этого цивилизационного космоса.

 

Список литературы

  1. Батай Ж. Прóклятая часть. Сакральная социология. – М.: Ладомир, 2006. –738 с.
  2. Бердяев Н. А. Философия неравенства. – М.: Институт русской цивилизации, 2012. –624 с.
  3. Бьюкенен П. Смерть Запада. – М.: АСТ, 2007. – 444 с.
  4. Гуревич П. С. Духовный спор цивилизаций // Философия и культура. 2015, № 10 (94). – С. 1429–1432. DOI: 10.7256/1999-2793.2015.10.16747.
  5. Гуревич П. С. Философия культуры. – М.: Аспект пресс, 1995. – 286 с.
  6. Данилевский Н. А. Россия и Европа: взгляд на культурные и политические отношения Славянского мира к германо-романскому. – М.: РОССПЭН, 2010. – 663 с.
  7. Королёв С. А. Христианизация как псевдоморфоза // Философия и культура. 2014, № 8 (80). – С. 1131–1148. DOI: 10.7256/1999-2793.2014.8.12466.
  8. Лейбниц Г. В. Письма и эссе о китайской философии и двоичной системе исчисления. – М.: ИФ РАН, 2005. – 403 с.
  9. Морган Л. Г. Древнее общество: исследование линий человеческого прогресса от дикости через варварство к цивилизации. Изд. 4-е. – М.: URSS: Ленанд, 2016. – 344 с.
  10. Мотрошилова Н. В. Цивилизация и варварство в современную эпоху. – М.: ИФ РАН, 2007. – 265 с.
  11. Померанц Г., Миркина З. Спор цивилизаций и диалог культур (Лекции и статьи нулевых годов). – М.; СПб.: Центр гуманитарных инициатив; Университетская книга, 2014. – 504 с.
  12. Тойнби А., Хантингтон С. Вызовы и ответы. Как гибнут цивилизации. – М.: Алгоритм, 2016. – 286 с. (Философский поединок).
  13. Шпенглер О. Закат Европы. – М.: Эксмо, 2006. – 797 с.

Источник:  Спирова Э. М. Противостояние цивилизаций // Философская школа. 2017, №2.  29-40.