Немецкий философ-неокантианец, историк науки, писатель-фантаст Курд Ласвиц (1848-1910) написал роман «Картины будущего», который в начале XX в. пользовался большой популярностью. Писатель задумался над тем, каким образом человек будущего сможет овладеть гигантски разросшейся совокупностью естественнонаучных, философских, обществоведческих, технических знаний, а также накопленными достижениями искусства.

 Развитие знаний виделось Ласвицу как бесконечное дробление наук, лавинообразное нарастание мельчайших, частичных знаний. В XXXIX в., в котором развертывается действие утопий Ласвица, объем знаний возрос настолько, что нормальный мозг не может вместить даже небольшую их часть. «Уже с 28-го века,   говорит одни из героев романа,   оказалось невозможным достигнуть соглашения между отдельными отраслями науки. Обилие материала переросло все методы. Люди искали общего принципа как магического слова, которое связало бы разрозненные части, но не находили его и все больше убеждались в неминуемости разложения… Люди дошли таким образом до предела разума». И тогда родился лозунг: «Если научный материал не приспособляется к мозгу, приспособим мозг к научному материалу».

Выход из тупика чрезмерной дифференциации знания находится путем создания особого аппарата – «психокенета», который действует на мозговые центры, «впечатывая» в память человека нужные знания. Знание и способности выращиваются искусственно. Люди разделяются на разные психологические классы: только думающие, только чувствующие, только работающие.

Прошел век, и вот в конце минувшего столетия вновь, но уже на ином языке, заговорили о «психокенете». 8 февраля 1996 года Джон Перри Барлоу опубликовал Манифест Киберпространства «Правительства Индустриального мира»: «вы   утомленные гиганты из плоти и стали; моя же Родина   Киберпространство, новый дом Сознания. От имени будущего я прошу вас, у которых всё в прошлом,   оставьте нас в покое. Вы лишние среди нас. Вы не обладаете верховной властью там, где мы собрались».

Так начинается Декларация независимости Киберпространства, которая провозглашала независимость интернета от власти национальных правительств. Для своего времени она была настоящим откровением. Этот краткий, но емкий текст очень быстро стал известным и широко разошелся по Сети. Джон Барлоу мечтал о мире, в котором каждый человек сможет высказывать свою точку зрения, какой бы непопулярной она ни была, без страха и официального разрешения. Мире, где каждый может решать, что ему слушать и знать. В этом мире интеллект станет главным экономическим ресурсом, а физическое местонахождение гражданина Киберпространства не будет иметь значения.

Сегодня вслед за Барлоу многие политики и учёные говорят о всеобщей интеллектуализации мира, о прорыве в области интеллектуальных технологий. Не осталась в стороне от этой темы и Россия. Президент России говорит об улучшении образования, прорывах в области интеллектуальных модернизационных технологий. В связи с этим хотелось бы обсудить следующие вопросы.

В системе образования высшая школа занимает особое место, которое определяется тем, что она завершает процесс формирования человека. В отличие от общего и среднего специального образования, высшее образование не только дает своим выпускникам знание более высокого уровня. Оно не только прокладывает мост к миру большой, академической науки, закладывает фундамент для реализации творческих способностей человека. Мыслители прошлого постоянно обдумывали проблему завершения образования. Августин Блаженный писал в своих трактатах о неизбежности всестороннего воспитания. Он полагал, что образование человека нельзя считать окончательным, если оно заключается только в изучении свободных искусств и технических умений. По его мысли, образование должно включать и духовное воспитание. Без духовной любви, – писал он, – всякое обучение бесполезно…

Когда появилась научная педагогика (Я. Коменский, И.Г. Песталоцци) обсуждение вопроса о том, как сформировать личность, стало базовым. В XIX в. английский просветитель и католический философ Джон Генри Ньюменпоставил проблему универсального образования. В книге «Понятие университета» он подчеркивал, что гуманитарные и естественные науки, а также духовные знания имеют в системе образования не меньшее значение, нежели научное знание.

Как личность обретает убеждения? По мнению Ньюмена, это возможно либо на основе книг или рассказов других людей. Однако мы обретаем реальный, конкретный опыт, основанный на чувственном воспитании, эмоциях, памяти и воображения. Действительно, если заучить философские идеи, научные теоремы, разве это поможет выработке мировоззрения? Человеческая субъективность содержит три компонента – разум, чувства и волю. Наши чувства нередко не поддаются аналитической рефлексии. Но они отражает важнейшие стороны человеческой духовности. Любовь далеко не всегда разумна. Мы часто называем её слепой. Между тем это чувство относится к идеальным, романтическим переживаниям, которые сродни прозрению. Программа Ньюмена включала в себя гуманитарное, естественное и духовное образование. Он обдумывал идеал «единства наук».

К.Д. Ушинский, который заложил научные основы педагогической мысли в России, особо подчеркивал роль духовного и нравственного воспитания. «Высшая, безусловная нравственность также обязывает настоящее поколение,   писал В.С. Соловьев,   передать новому двоякое наследие: во-первых, все положительное, что добыто прошедшим человечества, все результаты исторического сбережения, а, во-вторых, способность и готовность воспользоваться этим основным капиталом для общего блага, для нового приближения к высшей цели»[13, с. 495].

Другая тенденция высшего образования, как она осмысливалась философами, педагогами, политиками,   это связь с актуальностью. Американский философ Джон Дьюи и его последователи в XX в. боролись против традиционной системы образования, обращенной в прошлое. Несмотря на это, во многих странах сильно влияние так называемых традиционалистов, которые полагают, что образование должно быть предельно консервативным. Так считал, к примеру, французский философ Жак Маритен.

Но разве можно в динамичном нынешнем мире соотносить образование только с традицией? Динамика социальной жизни, огромные успехи научно-информационной революции, общественные потребности, несомненно, диктуют неукоснительное требование – быть на уровне времени. Высшая школа, которая призвана готовить высококвалифицированных специалистов как в научно-технической, так и в гуманитарной сферах деятельности – не может не соответствовать тем требованиям, которые диктуются интересами общества, направленными на выявление его интеллектуального и духовного потенциала.

По мнению известного американского социолога Элвина Тоффлера, в технологических системах завтрашнего дня – быстродействующих, маневренных и саморегулирующихся – на машины обрушится поток физических материалов, а на людей – информационный поток. Машины все быстрее будут выполнять рутинные задания, а люди не будут сосредоточены на гигантских фабриках и в промышленных центрах, а будут разбросаны по всему земному шару и связаны друг с другом поразительно чувствительными, почти мгновенно действующими коммуникациями.

В мире фактически уже наступила новая эпоха. Родилось так называемое «информационное общество». В нынешнем столетии оно будет раскрывать свой неисчерпаемый потенциал. Как приступить к реформированию системы высшего образования? В профессиональной среде прошли многочисленные дискуссии о том, как преобразить высшую школу. Особенно активно эти обсуждения шли в начале 90-х годов. В.И. Купцов попытался даже сформулировать основные направления реформирования системы высшего образования. По его мнению, высшая школа нуждается в демократизации, гуманизации и гуманитаризации. Он также предлагал сделать высшее образование более фундаментальным, компьютезировать его и обеспечить интеграцию знания[10].

Нуждается ли современное высшее образование в гуманитаризации? Несомненно. Однако не только в нашей стране, но и в других регионах мира по этому вопросу ведутся дискуссии. Педагоги Великобритании сетуют на верховенство так называемого точного знания. Удельный век гуманитарного знания снижается. Государство вынуждено в первую очередь финансировать те дисциплины, где экономическая отдача возникает быстро и основательно. Вместе с тем общественное сознание всё отчетливее формулирует идею приоритета гуманитарного знания.

В самом общем виде проблема была поставлена английским общественным деятелем Ч. Сноу в середине 50-х годов. В работе «Две культуры» он раскрыл соотношение естественных и гуманитарных наук. Он ориентировался на людей, у которых, как он подмечал, «будущее в крови». С того времени вопрос о роли гуманитарного знания в системе образования оказывается предельно острым.

Гуманитарное знание имеет дело с человеком, его ценностями, его смыслами, которым люди придают особое значение. Здесь велика роль не только сознания, но и интуиции. Огромное значение в этом комплексе знаний имеет «авантюра мысли», творческое воображение. Иначе невозможно проникнуть в сокровенный мир человека. Вот почему, когда речь заходила о постижении человека, человечества, общества, культуры, человеческого духа, то складывалось впечатление, будто гуманитарное знание менее важно для общественной жизни. Оно порою кажется не всегда конкретным и доказательным.

Что конкретно понимается под «гуманитаризацией»? Увеличение доли гуманитарного знания в системе образования. У нас эта тенденция развивается медленно. Неслучайно один из депутатов Государственной Думы при обсуждении перспектив обучения в России, выступил против такого бесполезного, как он полагает, предмета, как философия. Между тем именно в философии выражены обостренные, углубленные поиски вопрошания к наличной действительности. Философия во всем мире занимает прочное положение в системе гуманитарного знания. Рассматривая роль философии в немецкой духовной жизни XIX столетия, немецкий философ В. Виндельбанд отмечал, что поэзия и философия стали в сущности единственными общими жизненными интересами немецкого народа того времени. «Обе духовные силы в ходе XVIII в.,   писал он,   сближаются, можно даже сказать, ищут друг друга в общности, никогда ранее не существовавшей с такой интенсивностью и глубиной» [5, с. 298].

Философия, будучи относительно целостной, обнаруживает себя во множестве направлений, течений, учений и взглядов. Существуют демаркации, предпочтения, призвания. Эту парадоксальность можно зафиксировать в любой сфере философского знания. Например, словами «философская антропология» обозначают самые разнообразные и подчас несопоставимые между собой оттенки метафизической мысли. Трудно судить о критериях, которые позволили бы провести необходимые разграничения. Например, ранние сочинения французских материалистов, в которых обсуждается человеческая природа, считаются философско-антропологическими. Однако мало кому придёт в голову отнести к разряду метафизической литературы «Афоризмы житейской мудрости» А. Шопенгауэра, хотя в них разработана типология человеческих потребностей. Почему, скажем, Сократ объявлен родоначальником философии человека, а у Аристотеля, как считает, допустим, М. Бубер, человек утрачивает проблемность?

Исследователи сегодня пишут о системности мирового кризиса. Говорят о его полномасштабности, всеохватности. Кризис поразил экономику и финансы, затронул внутреннюю и внешнюю политику, идеологию и культуру, мораль и право, сказался на социальном положении населения всех стран. Эксперты толкуют о том, что он захватывает глубинные основы капитализма как цивилизационного уклада. Речь идёт не только о рыночных отношениях, о системе финансов, о глобализации экономических связях. Говорят о забвении протестантского этоса, о неспособности капитализма реализовать идею справедливости. Особо отмечают пагубу бездуховности. Здесь критика капитализма становится тотальной.

Именно отечественные философы показали, что мировой кризис приобрел цивилизационный характер. Это означает, что толковать о нем, оставаясь в мире финансов, отвлеченных экономических показателей, бесперспективно. Кризис вызван не только глобальным структурным дисбалансом в экономике. Он, как отмечено во многих работах российских философов, отразил не только рассогласованность между глобализацией и политической властью, которая по-прежнему реализуется на уровне государства. Кризис обнажил колоссальный разрыв между реальной и фиктивной экономикой. Он, в конце концов, поставил под удар всю капиталистическую систему.

Современные политики явно недооценивают вклад философов в общественное сознание. Они всё ещё полагают, что социальная мысль не поспевает за шквальным преображением современного мира. Масштабные и интенсивные преобразования касаются теперь не только сферы хозяйства, денег, экономики, политики и культуры. Меняются и фундаментальные основы воспроизводства человека как биологического и антропологического типа (см. работы В.И. Толстых, В.Г. Федотовой, Б.Г. Юдина). Гигантская по масштабам биотехнологическая революция не оставила камня на камне от родовых отношений, от родовой сущности антропоида и превратила фундаментальные основы самого человека в простой набор потребностей, пусть и базовых, но потребностей: секса, размножения, вынашивания, вскармливания, обучения и т.д. (работы В.А. Подороги, В.С. Степина, В.А. Кутырёва). Стремительность потоков информации, глобальная миграция населения, распад социальных связей разобщают людей. Иной становится практика образования и мышления (работы А.П. Назаретяна, А.Г. Мысливченко).

Нынешний кризис, поразивший экономику всех стран, радикально изменил представление о глобализации как социальном феномене. Разумеется, речь все ещё идёт о доминировании рынка в неолиберальных формах демократии. Не оспаривается господство транснациональных корпораций в различных сферах жизни – от экономики до культуры. Глобализация по-прежнему активно влияет не только на экономику и политику, но и на культуру, образ жизни и образ мысли. Мировой кризис подтвердил реальность общепланетарных тенденций (работы А.П. Огурцова и др.).

Вместе с тем нынешний кризис произвел громадные сдвиги в геополитике, обнажил кричащие противоречия современного мира и самого процесса создания общепланетарной цивилизации. Общие представления о схождении всех культур в некое общее цивилизационное пространство не выдержало испытаний. Вновь актуализировались давние проблемы философии культуры: может ли воздействие одной страны на другую внести ощутимые перемены в исторический процесс? Каковы последствия духовной экспансии «активной» цивилизации для менее «динамичного» региона? Стираются ли в процессе социальной динамики культурно-цивилизационные признаки народов и эпох или, напротив, они обнаруживают стойкость под напором чужеродных влияний (см.работы А.Л. Доброхотова, А.С. Запесоцкого, В.Н. Шевченко).

Начиная с XVIII в., философия обретает весьма заметную роль в общественной жизни. Свободное от всякой предвзятости, отвергая зависимость от авторитетов и традиций, философское мышление хотело вытравить как из жизни, так и из знания все следы «запутанности и неясности». Виндельбанд видел свою задачу в том, чтобы выявить огромную роль философского мировоззрения в истории. Гегель называл философию духовной квинтэссенцией эпохи. В ней действительно выражены обостренные мировоззренческие поиски, углубленные вопрошания к наличной реальности, к человеческому духу.

В нашем столетии философия сделала множество открытий, которые, несомненно, отразятся на судьбе человечества. Философам пришлось экстренно осмысливать новейшую естественнонаучную картину мира, вникать в таинственный мир рождения сущего. Неизмерима ценность биологических и генетических прорывов. Расшифровка генома обязала исследователей заново осмысливать многообразие жизни. Буквально на наших глазах рождается новая натурфилософия. Востребованными оказались дискурсы гуманитарного сознания.

Существенные теоретические приращения обнаружились в теории познания, логики, философской антропологии или эстетики, этики или теории философии, психологии или аксиологии. Именно в нашем столетии философы научились распознавать внеопытные и внеисторические структуры сознания. Они буквально восчувствовали безбрежный опыт человеческого бытия, выразив его в так называемыхэкзистенциалах. Человек вообще оказался разгаданным по-новому, чему содействовали философская антропология, психоанализ. Наука, культура, история, человек подверглись глубинному философскому постижению.

Философию иногда называют высшей мудростью. Она пользуется абстрактными понятиями, демонстрирует различные головоломки, которые требуют напряжения мысли. Не раз ученые, да и сами философы, пытались рассуждать о том, что приносит человеку непосредственную пользу, а что, вообще говоря, от лукавого. Однако человек никогда не стал бы человеком, если бы интересовался только тем, что приносит ему сиюминутную пользу.

То же самое можно сказать и о культурологии. Ведь сам факт множественности культур на Западе, как он поразил воображение людей прошлого столетия, рассматривается в качестве одного из парадигмальных открытий двух тысячелетий. Культурологическая основа высшего образования становится абсолютно необходимой. Это относится не только к вузам гуманитарного направления, где это достаточно очевидно, но и к вузам научно-технического профиля. Тем более парадоксально, что Министерство образования ставило вопрос о том, чтобы исключить культурологию из цикла гуманитарных дисциплин.

Разумеется, программа высшей школы перегружена. Нет возможности охватить весь спектр гуманитарного знания. Однако «убрать» культурологию из системы образования сейчас невозможно. Это предмет введен во всех технических университетах. Подготовлены кадры культурологов. Выпущены многочисленные труды. Во многих странах действительно нет такого предмета. Но, во-первых, его замещает «культурная антропология», «социальная антропология». Нам этот предмет особенно необходим, потому что на протяжении многих десятилетий мы ограничивались экономическими и политическими констатациями. Только сейчас мы вышли в широкий мир культуры, и это благотворно отразилось на всем процессе образования.

Что понимать под гуманизацией образования? Важно, прежде всего, приобщить студентов к системе универсальных ценностей. Эти святыни должны быть фундаментом, на котором строится человеческое поведение и вся его деятельность. Гуманизм – это система взглядов, согласно которой признается ценность человека как личности, его право на свободу, счастье и развитие.

В современной литературе обсуждается широкий круг вопросов, связанных, в частности, с происхождением гуманизма, его предназначенностью, пределами гуманистического мышления, кризисом гуманизма и проблемой гуманизации мира.

Теперь о демократизации. Благодаря средствам массовой информации, обучение становится массовым. Предельно важно, чтобы образование, становясь доступным, не утратило своего элитарного предназначения. Ведь высшее образование предполагает освоение глубинных основ науки, культуры, философии и всего спектра гуманитарного знания.

Сейчас компьютер уже не считается полноценным, если он не оснащен средствами мультмедиа-средствами, позволяющими осуществлять достаточно качественный синтез многих видов информации – текстовой, графической, звуковой, цветовой. Мультимедийная технология лежит в основе использования компьютера для весьма современной имитации сцен, событий и ситуаций, не существующих в действительности – для воссоздания так называемой виртуальной реальности. Компьютер неизбежно становится главным инструментом и средством в системе обучения. Однако рынок обучающих программ ещё недостаточно развит. Массовое внедрение персональных компьютеров имеет не только положительное, но и отрицательные последствия. «Повальная компьютеризация привела к тому,   пишет В.А. Никеров,   что игра и учеба стали почти неразличимы. Сейчас трудно оценить, насколько это хорошо. С одной стороны, учеба стала более интересной и разнообразной. С другой стороны, компьютерные игры дают ненужные нагрузку на нервную систему»[12, с. 40].

Ещё один аспект компьютеризации образования – возрастание информационной нагрузки. Информация, которую должны усвоить студенты вузов, намного сложнее, чем для учащихся довузовского обучения. Соответственно плотнее информационная нагрузка. Новые тенденции получат поддержку в форме электронной видеозаписи, голографии и других постоянно модернизирующихся технических областей. Усложнится проблема отбора информации. Возникает проблема её ценностной иерархии. Э. Тоффлер спрашивает: стоит ли от всех студентов требовать изучения алгебры? А не извлекут ли они гораздо больше пользы из изучения теории вероятности? Логики? Компьютерного программирования? Философии? Эстетики. Массовых коммуникаций?[14, с. 35].

Студентам-гуманитариям приходится изучать, если можно так сказать, более «тонкие» материи, чем студентам технических вузов. У последних предметы более детерминированы, поскольку связаны с точными науками – математикой, физикой, астрономией. Эти дисциплины предельно важны. Однако точные науки не испытывают в основном зависимости от событий, которые происходят в мире людей, в обществе, не связаны с социальной психологией, менталитетом, государственной идеологией, сменой вождей и правительств.

В самом деле движение небесных тел, законы физики или скорость химических реакций не меняются от преображения общественно-политических взглядов в обществе, его морально-этических и юридических установок. Иное положение в гуманитарной сфере. Такие дисциплины, как философия, история, социология, психология, а также литература, журналистика и искусство – не только прочнее связаны с общечеловеческими установлениями. Они подвержены сильному давлению со стороны различных структур государственной власти. Конечно, естественнонаучные сферы знания тоже не свободны от таких гонений. Вспомним, судьбу кибернетики и генетики в СССР, пропаганду «арийской физики» в нацистской Германии. Однако большинство фундаментальных точных наук сохраняет свой суверенитет. Сошлемся хотя бы на попытку Сталина вмешаться в судьбу физики в нашей стране. Однако покушение на науку, которая готовила атомную бомбу, не состоялось.

Нет сомнений в том, что именно гуманитарные науки и искусство находились под мощнейшим идеологическим прессом на протяжении всей истории тоталитарного режима советской власти. Но в период демократизации были критические разносы учебников по истории А.А Кредера, в которых были пересмотрены многие догматические оценки исторических фактов. Точное знание требует окончательных положений и доказательств. Гуманитарное знание предполагает строгость рассуждения, но оно не всегда имеет форму закона, теоремы или аксиомы. Когда мы изучаем общество, осмысливаем его особенности и тенденции, приходится сразу признать, что законы природы, которые кажутся универсальными, здесь имеют ограниченное применение.

Общественные законы носят принципиально иной характер. Они обусловлены человеческой активностью. В своей деятельности, в своем общении люди руководствуются целями, которые они пытаются реализовать. Многие феномены жизни вообще невозможно понять, исходя из природных предпосылок. Как, например, опираясь на физику или биологию, можно осознать смысл жизни или предназначенность человека? Тут нужно обратиться к человеческим предпочтениям, к тем нормам, которые возникают в социальной жизни.

Макс Вебер писал: «Кто сегодня, кроме некоторых «взрослых» детей, которых можно встретить как раз среди естествоиспытателей ещё верит в то, что –знание астрономии, биологии, физики или химии может – хоть в малейшей степени – объяснить нам смысл мира или хотя бы указать на каком пути можно напасть на след этого «смысла», если он существует? Если наука что и может сделать, так это скорее убить веру в то, что вообще существует нечто такое, как «смысл» мира» [4, с. 717-718].

В информационном обществе складываются новые виды семьи, стили работы, новые формы политики, экономики и сознания. Мир перестает казаться машиной, заполняется нововведениями, для восприятия которых необходимо постоянное развитие познавательных способностей. Символы «Третьей волны»  целостность, индивидуальность и чистая, человечная технология. Ведущую роль в таком обществе приобретают сфера услуг, наука и образование. Корпорации должны уступить место университетам, а бизнесмены – учёным…

В доиндустриальном обществе, по мнению Д. Белла, жизнь была игрой между человеком и природой, в которой люди взаимодействовали с естественной средой – землей, водами, лесами,   работая малыми группами. В индустриальном обществе работа – это игра между человеком и искусственной средой, где люди заслонены машинами, производящими товары. В «информационном обществе» работа становится, прежде всего, игрой человека с человеком (между чиновником и посетителем, врачом и пациентом, учителем и учеником). Таким образом, природа устраняется из рамок трудовой и обыденной жизни. Люди учатся жить друг с другом. В истории общества это, по мнению Белла, новое и не имеющее параллелей положение вещей.

Компьютерная революция – глубинный и разносторонний поворот в развитии человечества, который связан с ростом производительных сил, широким использованием техники и науки в производстве. Мир стоит на пороге неслыханного технологического переворота. Сегодня трудно представить себе в полной мере его социальные последствия. Рождается новая цивилизация, где коммуникационная связь создает все условия для полного жизнеобеспечения человека.

Мы осознаем сегодня, что мировое развитие осуществляется неравномерно. Вот почему мышление о будущем должно быть системным, ибо различные рассогласования между процессами мирового потребления и инфраструктурами управления, между производительными элементами мирового хозяйства и трансрегиональными потоками ресурсов, товаров и услуг оказываются более значительными. Тоффлер задумывается над интенсивными формами развития в противовес характерным для прежнего социального мышления экстенсивным моделям социальной динамики.

Но действительно ли информация оказалась надежным средством консолидации человечества? Правда ли, что создается глобальная деревня в духе М. Маклюэна? Увы, социальная практика показывает, что это далеко не так. Да, меняются масштабы нашей жизни. На наших глазах рождается эпоха глобальной конкуренции. Обозначается новый виток межэтнических и геополитических столкновений. Информация как социальный фактор отнюдь не «выравнивает» возможности всех стран для перехода к Третьей волне. Напротив, возникают новые противоречия. Мир стремительно поляризируется. Устойчивое развитие оказывается прерогативой «золотого миллиарда». Использование компьютерных технологий в политическом процессе отнюдь не вызвало углубления демократии. Напротив, возникла опасность тотальной манипуляции общественным мнением.

«Для Америки,   пишет З. Бжезинский,   слово «глобализация» имеет противоречивое значение. Оно означает наступление новой эры всемирной доступности информации, прозрачности и сотрудничества и в то же время символизирует моральную глухоту и безразличие к проявлениям социальной несправедливости, что, как считают, характеризует богатейшие страны мира, в первую очередь Соединенные Штаты» [3, с. 184].

Итак, глобализация, с её утопическими представлениями о всемирной открытости и сотрудничестве, играет на этих чувствах, создавая политический противовес настроениям большей части организованной рабочей силы, чья настороженность в отношении глобализации, объяснимая вполне понятной тревогой по поводу того, что некоторые производства будут выведены за рубеж. А это приведет к сокращению рабочих мест. Америка пойдет по пути деиндустриализации…

Вопрос о том, приводит ли сокращение наиболее острой нищеты к сглаживанию неравенства в мировом масштабе или, наоборот, обостряет это неравенство, принося плоды в непропорциональных масштабах наиболее богатым странам, является предметом острых споров. Моральное содержание глобализации в лучшем случае остается расплывчатым. Глобализация нередко рассматривается как новая универсальная доктрина эксплуатации. Отрицание глобализации связано с попыткой превратить в контрсимволы ключевые с исторической точки зрения постулаты глобализации. Социологи делают вывод, что глобализация не является выражением эволюции и продуктом современной технологии, она придумана и создана людьми для конкретной цели – отдать примат экономическим ценностям (корпоративным) перед всеми другими ценностями.

Ещё в конце 70-х годов XX в. Э. Фромм говорил о возможности создания информационного империализма. Информация на самом деле может стать средством информационного давления и насилия. Все чаще пишут о том, что наука не знает, как отразятся на человеке новые технологии. Философы предостерегают против политического диктата. Новейшие политические технологии, вооруженные средствами информатики, могут уверенно формировать общественное мнение, манипулировать общественным сознанием. Господство информационных технологий способно решительно изменить всю общественную жизнь. Электрическая скорость с её способностью мгновенно переносить человека куда бы то ни было, возможно, уже вывела его за пределы собственно человеческого.

Канадский социолог М. Маклюэн на заре компьютеризации предупреждал: «Среди неожиданных черт информационной революции можно отметить необычайно сильное снижение роли самоопределения человека через противопоставление себя другим людям и ориентации на мотивы эгоистического характера в результате выхода на первый план вовлеченности людей в жизнь друг друга и чрезвычайно сильного расширения сферы действия общественных интересов. Мы переместились в такой век, где то что делает каждый, влияет на всех других, и потому удерживать в частной жизни что-либо в тайне не только становится практически невыполнимо, но к тому же ещё и вызывает подозрения. Одним из результатов этого стало ослабление нравственности частной жизни (что часто обозначают как снисходительное отношение к аморализму) и вместе с тем, необыкновенно новое усиление значения, придаваемое соблюдению норм морали в общественной жизни» [11, с. 26].

Французские социологи рассматривают глобализацию как американский план распространения всепроникающей массовой культуры, пагубно действующей на национальное культурное наследие конкретных стран. Французы часто и открыто заявляют, что глобализация означат гомогенизацию. Подобная критика со стороны французов придала антиглобализму серьезный налет интеллектуальной элегантности.

Серьезные предостережения против бездумного увлечения компьютерным раем содержатся в работах Ж. Эллюля. Он подверг критике книгу французского социолога А. Жакара «Изобрести человека»[9]. Само название А. Жакар заимствовал у Ж.-П. Сартра, который считал, что все модели исторического развития направлены к одной цели – сотворить человека нового типа. Сам Сартр связывал эту идею с мыслью К. Маркса о том, что современный человек является лишь переходной схемой того, чем станет человек. Немецкий мыслитель связывал рождение нового антропологического типа с преобразованием общества. Сейчас рождаются и другие представления. Некоторые авторы, в том числе и А. Жакар, полагают, что новые технологии позволяют создать человека другого типа без оглядки на состояние истории.

Но о каком человеке может идти речь? Не станем останавливаться на образе кибера, человека-компьютера, которому внедрили электроды в мозг и который великолепно выполняет то, что ему приказали. Такая возможность реальна в условиях усиления генной инженерии. Оплодотворить искусственно, сохранять зародыш ин витро, производить клоны, осуществлять инкубацию оплодотворения, бесконечно воспроизводить одну и ту же модель, тонко исправлять недостатки плода, оплодотворять женщину неизвестной спермой, сохранять сперму «великих людей»….

Да, теперь есть все возможности для того, чтобы пересотворить человека. Но именно в этом пункте книга Жакара рождает сомнение. Куда мы должны продвигаться? Абсолютно глупо претендовать на изготовление сотни Эйнштейнов. Грандиозный опыт генной инженерии наталкивается на гигантское препятствие, и никто не способен ответить на весьма простой вопрос: можно изобрести человека, но какого идеала мы жаждем? Человека прежде всего умного? Прежде всего религиозного? Образцово мышечного? Физически прекрасно уравновешенного? Альтруиста? Эгоиста? Великолепно интегрированного в коллективе? Прежде всего чувствительного к красоте художника? Прежде всего вооруженного критическим суждением, что позволяет появиться автономной индивидуальности?

Итак, нужно выбирать. Но, может быть, не надо терзаться сомнениями. Пусть новый человек вберет в себя множество хороших качеств. Однако выбор все же необходим. Нельзя, к примеру, соединить в одном образе человека строго рационального и высокодуховного. Когда в романах нам представляют человеческие типы, то явно видна неумеренность в выработке идеального макета. В научно-фантастических же романах рождается ужас перед возможными мутациями человека. Вот человек всемогущий, но при этом болван или гений зла. Ни ученые, ни психологи, ни моралисты, ни философы не способны дать модель идеального человека, которого следует копировать с помощью новых технологий. Но, допустим, мы преодолели эту трудность. Итак, мы знаем, наконец, каким должен быть человек, каков он в идеале? Но тут обнаруживается ещё одна сложность. Такая запрограммированная модель, воплощающая в себе лучшие качества, оказалась бы лишенной свободы.

Совершенно очевидно, что человек, изготовленный с помощью генной инженерии, смог бы стать сверхчеловеком. Ей не следует изобретать человека. Другой французский социолог В. Скардильи полагает, что именно технические средства способны создать нового человека, но не напрямую, в как раз через улучшение самой жизни, исторического уклада. Он рассматривает человека как ведущий принцип и конечную цель экономической жизни. Все для человека! По сути дела речь идёт об универсальном потребителе. Допустим, глобальная эволюция общества ведет к позитивной мутации, который будет желать всего на свете, развертывая свой потенциал потребителя. Но разве это действительно идеал человеческий?

По Сократу человек – не то же самое, что по Будде, и ни тот, ни другой не походит на экономического человека. Что касается достижения, посредством постепенного духовного воспитания, человека мудрого, уравновешенного, использующего технические мощности для общего блага, то кого мы будем иметь таким образом, когда в его руки, в руки всех, станут вкладываться механизмы растущей мощи? Соблазнительной моделью, возможно, является Прометей, но не исключительно, что и сверхчеловек Ф. Ницше.

Эллюль иронизирует. Представим себе картину из трех частей. В центре – человек, чётко адаптированный к тому, чтобы хорошо чувствовать себя в мире техники. Левая часть та, которая изображает человека, зачарованного чудесами науки и техники, растущим комфортом жизни. Правая часть та, что рисует развлекающегося человека. Если сложить обе крайние части с центральным панно, у вас сложится представление о человеке, прекрасно уравновешенном, счастливом, щедро одаренном. В здоровом теле – здоровый дух.

В этой картине не обрисованы конфликты. Их нет внутри человека, ни в корпорации, где он работает. Что же требуется от человека? Сначала, и прежде всего делать пунктуально и тщательно своё дело. Ничего не брать в нагрузку, не путать макеты с изделиями. В этом зачарованном мире политики руководят, администрация управляет. Церковь несёт спокойствие, врачи заботятся о больных и стариках. Ещё одно требование – надо хорошо потреблять. Человек хорошо зарабатывает, теперь важно, чтобы он воспользовался плодами своего труда. Это его долг, это его единственная императивная обязанность. Если он прекратит потреблять, замедлится ритм, деньги перестанут обращаться, работы будет недостаточно. И наконец, он должен в точности следовать мнениям, которые распространяют средства массовой информации. Информация будет помогать толпам освобождаться от чувства неудовлетворенности за счет ужасного врага – ни очень близкого, ни очень мощного…

Чего недостаёт этой идиллии? Информационное общество не освобождает людей от безответственности. Политики, администраторы и техники все равно остаются в зоне безопасности. Кто несет ответственность за гигантское разбазаривание ресурсов? Кто будет ответственным в случае ядерной аварии. Великолепный ответ был дан в свое время в Чернобыле: «Была допущена человеческая ошибка одного из служащих». Вот черт лысый, паршивая овца, которая повернула рычажок, к тому не предназначенный. К счастью, этот паршивец исчез.

В информационном обществе люди страдают от чрезмерной рационализации. Кто должен был предвидеть сползание почвы, сдвинувшее основание плотины, которая прорвалась? Кто должен был точно рассчитать траекторию второй ступени ракетоносителя, отделяемой от ракеты? Кто должен был предусмотреть последствия осадков диоксина в карьере? Парадокс состоит в том, что компьютер не отменяет ответственности социального решения. Сегодня экспансия компьютерных технологий «отменила» прежние, сугубо человеческие, формы ответственности. В античные времена, если вследствие ошибки навигации корабль тонул, то капитан должен был тонуть вместе с кораблем. В XIX веке если банкир терпел крах, он вынужден был уйти из жизни, независимо от того был ли он жертвой непроизвольных случайностей или прямым виновником. В наши дни компьютеризации рождает феномен коллективной безответственности.

Может ли человек жить в информационном пространстве? Пока нет серьезных исследований, которые показывали бы благотворность воздействия новых технологий на психику человека. Напротив, многие исследователи показывают, что повальная компьютеризация преображает человеческую природу, меняет человеческое сознание. Появляются люди, лишенные эмоционального мира. Это дети эпохи компьютеризации. Общение с новой технологией надо выверять по меркам человека.

Вместе с тем культурфилософские интуиции современных философов и психологов поставили вопрос о радикальной критике всей нашей цивилизации. Нарастание шизоидных и шизофренических тенденций показывает, что невроз нашей культуры отчасти состоит в том, что степень безопасности человека определяется материальным достатком. Дикие животные в природе чувствуют себя безопасно, но у них нет богатств. Похоже, иметь и то и другое – «безопасность» и «благоденствие»   невозможно Материальные потребности держат человека в «контакте» с повседневной реальностью.

Наша цивилизация такова, что отлучает человека от духовной, идеальной стороны бытия. Человек нашей цивилизации не имеет возможности проникнуть в великую неизвестность – в мир духа. Фундаментальное расщепление в личности шизофреника – это расщепление агрессивных влечений и эроса, духовных сил. Рождается парадокс – именно шизоид в своем сознании отождествляется со своими духовными чувствами. Здесь рождается возможность радикальной критики всего современного культпроекта. Такое понимание культуры дает импульс для поиска альтернативных форм жизни человечества на путях «здорового общества».

Современные постмодернисты вообще отвергают представление о единстве истории. По их мнению, развертывание всемирной истории предполагает не стирание цивилизационных и культурных особенностей, а сохранение этого своеобразия. Идея открытости истории, еёмноговариантности несовместима с жестким представлением о неукоснительном схождении всех культурных матриц в некую усредненную точку, символизирующую магистральный путь развития всего человечества. С этих позиций постмодернисты критикуют линеарно-прогрессистскую конструкции исторического развития. В концепции Ж.-Ф. Лиотара развертывается панорама многообразных цивилизаций, которые имеют различные ценностные ориентации – о значимости природы, жизни, человеческого рода, личности, свободы, демократии, культуры.

Ж. Делёз и Ф. Гваттари стремятся выявить бессознательное либидо социально-исторического процесса, не детерминированное рациональным содержанием[см.: 1, с. 163]. Постмодернисты хотят обозначить антропологическую суть исторического процесса, обновить исторический дискурс в целом.

В последние годы появились исследования, которые свидетельствуют о том, что «информационное общество» способно разрушить человека, изменить его природу, устранить целостность индивида. Длительное пребывание в виртуальной реальности создает эффект дереализации. Человек, грубо говоря, перестает различать действительность и виртуальность. Такие коммуникационные технологии заставляют человек погружаться в мир абсурда. Он должен каким-то образом разместить себя в двух мирах, что и рождает «расщепленность» личности.

В рамках информационной теории современное снижение остроты шизофренических проявлений тоже легко объяснить: весь современный мир коммуникации пропитан двойными информационными посланиями, бейтсоновскими «двойными связками», как губка водою. И шизоидному типу просто легче в нем жить[см.: 6, с. 67].

«Индивидуум, человек цельный – уходит прочь, прикованный к своему образу, как к тяжелому рюкзаку – и не его место приходит индивиду, человек многоликий». Терапии и тренинги в информационном обществе будут направлены на то, чтобы излечить личность от целостности, привести к «контролируемому расслоению личности», одновременно развивая способность к коммуникациям на базе социального (читай – эмоционального интеллекта – вот как пишут шведы Бард и Зодерквист в книге «Нетократия». Итак, шизоидность – это идеал для успеха в информационном обществе нетократического типа, его основа и эффективность, новая способность, которую будут прививать шизоаналитики и шизотренеры[6, с. 67].

За последние годы идейно-теоретический комплекс, традиционно именуемый как «философия истории», заметно расширился. Ведущие исследователи усилили внимание к изучению социальной динамики, к распознанию механизмов общественного развития. Эта тема вышла за рамки академических дисциплин, трактующих проблемы исторического знания. В результате в философию историю стали проникать всевозможные психоаналитические, структуралистские, антропологические методы осмысления социально-исторической реальности, которые радикально расшатывают прежние представления о социальном факте, особенностях и основаниях общественного развития, о связном потоке событий[см.: 2].

Выставив в качестве предмета исследования психологию выдающихся лидеров, увлекающих мир в неожиданную плоскость культурного развития (психоистория), инстинктивную природу человека, тяготеющую к тому, чтобы разорвать оковы цивилизации (философская антропология) или некие, постоянно возобновляемые структуры исторического процесса, сторонники названных методик в исторической науке объявили, что истинные пружины социальных трансформаций, наконец-то, раскрыты.

Проникновение в социологию математических, статистических методов, приемов глобального моделирования содействовало, как это ни парадоксально, отнюдь не укреплению представлений о нерушимом научном предвидении. Напротив, множество противоречащих друг другу «сценариев», «прогнозов» и «моделей» создали впечатление, будто история постоянно чревата неожиданными тектоническими сдвигами, имеющими фатальные следствия. Проигрывая самые различные способы «штурма» будущего, последователи создали впечатление, будто историю можно пригласить в любое приключение, идиллического или преступно-авантюрного характера.

Последовательно развертываемый исторический процесс нередко стал описываться как вереница случайностей. История в такой трактовке оказалась своеобразной проекцией социального утопизма, несчастной, истерзанной жертвой «самоорганизующихся прогнозов». Призывы пересмотреть историю, переписать её набело исходят из самых различных источников. Теория игр и антропология, социология идеологии и этнология, современные версии психоанализа и описание мыслительных или языковых структур,   каждое начинание оборачивается обозрением всей наличной истории, попыткой «полного выведения» её из стрежневого движения, из самой модной в данный момент концепции. Таким образом, философия истории стремится выработать разносторонний взгляд на историю, действуя по всему фронту социальных исследований.

Однако, несмотря на веер самых неожиданных истолкований, многие серьезные исследователи стали склоняться к мысли, что современнаяисториософия не может проникнуть в секреты истории. Последняя предстала на всех уровнях исследования как некий неопознанный объект, поражающий воображение уже тем, что он способен одновременно принять и отвергнуть любые прилагаемые к нему мерки.

Другая общая тенденция философии истории состоит в том, что представление об объективности и связности исторического процесса подверглись решительному пересмотру. Отвергая традиционные критерии исторического развития, исследователи всё чаще стали говорить о непредсказуемости и хаотичности общественных событий. В частности, французский социолог Ж. Эллюль неоднократно проводил в своих работах мысль о полной бесконтрольности истории, о стихийности и парадоксальности общественных изменений[15].

Итальянский историк философии Э. Гарен, анализируя специфику историзма прошлых столетий, пришел к убеждению, что чувство истории как осмысленного и сцепленного потока свершений было присуще, по-видимому, весьма непродолжительному периоду европейской истории философии, примерно от начала XIX века до первой трети ХХ века. Позже, несмотря на развитие исторических наук, накопление фактов и систематизацию разнообразных сведений, по мнению Э. Гарена, историзм подвергся «демонтажу».

В итоге в современной философии истории, как подчеркивают многие её представители, отвергаются не только объективные предпосылки исторического движения, но оспаривается также любая попытка опереться на какие-либо постоянно действующие принципы при анализе ведущих тенденций прошлого и особенно современной эпохи. Западные исследователи нередко отказываются связать протекшую историю и настоящее в едином историческом процессе.

Изобилие историософских концепций, различного рода «сценариев», предвещающих появление «новых цивилизаций», одушевлено плодотворной идеей поливариантности социального развития. Однако заведомо отторгнутые от традиции, от осмысленной, постигаемой логики исторического процесса, эти концепции по сути дела прокламируют множественность самых невероятных и непредсказуемых зигзагов истории. В истории укрепляется не открытое, доверительное отношение к общественной динамике, а чувство страха перед диктатом случая, который то и дело грозит совлечь человечество в катастрофу.

Таким образом, историософы говорят сегодня о распаде историзма, о процессе «деисторизации мира», о крушении идеи социального развития. Они пишут о том, что смысл общественной динамики нередко ускользает от них. История, как они подчеркивают, вообще обретает фаталистический оттенок: безмолвствует вопрошаемое бытие, всё явственнее проступает скрытая предопределенность событий, маскирующаяся под случайность. Сама идея истории вроде бы изживает себя: грядет эра «постистории».

Однако в современной философии истории обнаруживаются и противоположные тенденции. Они связаны с осмыслением будущего человечества, с поисками нового историософского мышления. Многие проницательные исследователи подчеркивают, что распад историзма связан вовсе не с крахом всех его оснований, а с отторжением изжившихся себя духовных трафаретов. Отвергается в современном философском сознании не идея протяженности истории во времени, связности и предвидимости её событий, а преодолевается упрощенный историзм. Возрастает интерес к попыткам постичь направленность всемирной истории, её истоки и смысл, возникает потребность в более углублённом осознании исторического опыта тысячелетий.

Радикальное преображение историзма связано с критикой примитивно-эволюционных, линейно-стадиальных схем, отождествляющих общественный процесс с природным, биологическим. Изживается инерция причинно-следственного детерминизма. Разбиваются оковы «неумолимых законов», постоянно выводящих историю на некий магистральный путь. В этой системе рассуждений история оказывается многовариантной, открытой по отношению к живому творчеству цивилизаций, сопряжённой с интенсивным культурным созиданием.

Существует ли логика истории? Можно ли говорить о смысле истории? В чем её истоки и цели? Возможны ли варианты в истории? Куда движется история? Что ждет человечество? Эти вопросы приобретают особую актуальность в неоконсервативной версии истории. Многочисленные и весьма разнообразные по своим внутренним устремлениям концепции истории так или иначе тяготеют к различным социально-политическим течениям. Особенно это относится к неоконсервативной версии истории, которая характеризуется антипрогрессизмом, идеей мозаичности культур, поиском «почвы» и «корней».

В разные эпохи перед человечеством раскрывались неожиданные альтернативы. История предлагала ему веер возможностей, но они не были разгаданы. Избрав некий жребий, люди вынуждены были следовать намеченным курсом. Он становился их судьбой. Зачем же тогда сетовать по поводу утраченных возможностей? Но история продолжается: возможно, потенциальные версии ждут своей разгадки. Наученные опытом, станем же более зорко вглядываться в исторические перспективы. Таков примерно ход современной историософской мысли.

Литература

1. Алейник Р.М. Человек в философском постмодернизме. М., 2006.

2. Бартоломеи Дж. Психоанализ и историография. М., 2004.

3. Бжезинский З. Выбор: мировое господство или глобальное лидерство. М., 2006.

4. Вебер М. Избранные произведения. М., 1990.

5. Виндельбанд В. Избранное. Дух и история. М., 1995.

6. Власов Е. Шизофрения //Популярная психология. 2005. № 10.

7. Гуревич П.С. Культурология в системе современного гуманитарного знания. СПб.: Изд-во СПбГУП, 2012.

8. Гроф С. Космическая игра. М., 2001.

9. Жакара А. Изобрести человека. Париж, 1984.

10. Купцов В.И. Человек и общество. Современный мир. М., 1997.

11. Маклюэн М. С появлением спутника планета стала глобальным театром, в котором нет зрителей, а есть только актеры // Кентавр. 1994. № 1.

12. Никеров В.А. Компьютер для работы и дома. М., 1998.

13. Соловьев В.С. Оправдание добра // Соловьев В.С. Собр.соч. в 2-х томах. М., 1988. Т. 1.

14. Тоффлер Э.Футурошок. М., 1999.

15. Эллюль Ж. Политическая иллюзия. М., 2003.

16. Эриксон Э. Молодой Лютер. М., 1996.

Истсточник:  Спирова Э. М. Гуманитаризация образования // Научные труды Института Непрерывного Профессионального Образования. Выпуск второй (№2/2014) / Под научн. редакцией проф. С. В. Чернова. М.: Издательство Института Непрерывного Профессионального Образования, 2014. № 2. С. 40-58.

---