Печать
Категория: Международная научно‐практическая конференция «Психоанализ, психологические практики и педагогические технологии в образовании, консалтинге и бизнесе»
Просмотров: 2305

Природа гениальности – религиозная… Гениальность есть иная онтология человеческого существа, его священная неприспособленность к “миру сему”. Гениальность есть “мир иной” в человеке, нездешняя природа человека.

Николай Александрович Бердяев

I

Творческая жизнь гения складывается из трёх составляющих: творческий путь, творческий акт и творческое наследие гениального человека, который собственно и является настоящим творцом духовной культуры своего народа. В свою очередь, духовная культура как таковая не может существовать вне храма, а таковым храмом для неё является сам человек.

Строительство настоящего Храма отечественной духовной культуры началось с Крещения Руси. Вторым замечательным этапом становления духовной культуры в России явилось монастырское движение XIVXVI веков, когда монастыри становились настоящими центрами духовного, нравственного и культурного строительства и несли русскому человеку не только истины православной веры, но также просвещение и образованность. Именно монастыри явились первыми регулярными учебными учреждениями России. Символично, что первым русским учёным, признанным мировым научным сообществом, первым действительным членом двух Европейских академий, стал Михаил Васильевич Ломоносов, получивший свое первое образование в Славяно-греко-латинской академии при Заиконоспасском монастыре. И, наконец, настоящим пиком русской духовной культуры, несравнимым ни с чем украшением её, явился расцвет литературы и искусства XIX века, который нашел свое завершение в извержении духовного вулкана Серебряного века.

В исследованиях, посвященных настоящему периоду нашей истории, мы нередко встречаем мысль, что представители творческой интеллигенции этого времени подготовили революцию. Глубокое заблуждение. Наиболее яркие мыслители и философы, писатели и поэты России последней трети XIX и первых десятилетий XX века были, по сути, провидцами. Причем, провидцев не следует путать с футурологами, которые пытаются предсказывать будущее так же, как это обычно делают гадалки. Провидцы же – просто видят.

Русские мыслители ясно увидели грядущее разрушение Храма русской духовной культуры, узрели грядущее нравственное и духовное падение человека. Так, Федор Михайлович Достоевский ясно увидел, и блистательно обрисовал в «Бесах» весь цинизм будущих революционеров, так называемых «борителей за гражданские права и светлое будущее человечества», настоящим мотивом деятельности которых является отнюдь не забота о процветании человеческого рода, а не что иное, как ущемленная гордыня и циничное корыстолюбие. В свою очередь, Дмитрий Сергеевич Мережковский в своей статье 1905 года пророчески предрек наступление «грядущего хама»: «Одного бойтесь – рабства, и худшего из всех рабств – мещанства, и худшего из всех мещанств – хамства, ибо воцарившейся раб и есть хам… – грядущий князь мира сего, Грядущий Хам»1. Но при этом глубокое убеждение питает дух Мережковского: «Хама Грядущего победит лишь Грядущий Христос»2.

Одним из выдающихся представителей русской религиозно-философской мысли первой половины XX века был Николай Александрович Бердяев, творчество которого являет собой исключительный образец русского национального гения. Бердяев не просто философ, не просто мыслитель, Бердяев – провидец. Он не только любил свою Россию, но и очень хорошо знал и понимал её, он внутренним чутьём отражал особенности русского духа и русской духовной культуры. «Если возможна в России великая и самобытная культура, – пишет Н.А. Бердяев, – то лишь культура религиозно-синтетическая, а не аналитически-дифференцированная. И всё, что было великого в духовной жизни России, было именно таким. Дух религиозно-синтетический отпечатался и на русской литературе, и на русском искании целостной правды во всём и везде»3.

Николай Александрович понимал, что отказ России от религиозно-синтетической культуры, её увлечение миражами несвойственной ей культуры западной, неминуемо приведут к трагедии утери национального самосознания. И эту трагедию мы переживаем сегодня. Сила нашей страны начала катастрофически истончаться в условиях бурного поклонения блистающим миражам европейско-американской политики, экономики и жизненного уклада, – миражам «золотого тельца», а культура наша начинает катастрофически терять своё значение, нивелируется, стирается уже, и тем самым некогда великая страна становится уже настоящей помойкой для отрыжки псевдокультурных суррогатов западной цивилизации. Мы, современные россияне, забыли, к сожалению, о том, что сила России в её духовной культуре, а сама суть её духовного преображения не в брюхе, а в духе. Об этом всегда предупреждали нас наши великие русские мыслители: А.С. Хомяков, И.В. Киреевский, К.Н. Леонтьев, В.С. Соловьев, Н.А. Бердяев.

В истории русской философии имя Николая Александровича Бердяева занимает особое место, он оставил после себя огромное наследие, но многие из его интуиций требуют ещё своего вдумчивого прочтения и осмысления.

Вместе с тем, если провести подробнейший контент-анализ высказываний о Бердяеве его современников: профессиональных философов, известных богословов, ведущих публицистов и просто коллег по литературному цеху, то мы увидим, что критиковали его творчество и его идеи много чаще, чем одобряли, а нередко и жестко «огрызались» в его адрес4. Причин к этому было немало, но одна из них – самая значительная, и, пожалуй, самая явная, заключается в том, что Н.А. Бердяева с полным основанием следует отнести к плеяде творческих гениев, – тех гениальных людей смысл и значение творчества которых либо не понимается современниками, либо ими же отвергается. Вот только один из подобных примеров.

В октябре 1913 года в Санкт-Петербургском журнале «Северные записки» была напечатана статья Б.В. Яковенко под броским названием «Философское донкихотство», полностью посвященная критике религиозной философии Н.А. Бердяева. Предварительно отметим, что Николай Александрович был не первым русским мыслителем, которых обвиняли в «донкихотстве». В эту компанию в разное время попадали К.Н. Леонтьев и В.С. Соловьев. Так, выступая с критикой доклада Вл. Соловьева «О причинах упадка средневекового миросозерцания», В.О. Ключевский писал: «Наполовину припадок неясной и воспаленной мысли, наполовину игра словами. Дон Кихот христианства, который, желая повернуть человечество на христианскую стезю, новых язычников жалует в христианство»5. В одной из своих статей В.В. Розанов писал о Константине Леонтьеве, что он был «теоретиком и Дон Кихотом “эгоистического я”, а не был вовсе жизненным человеком со всей суммой реальных отношений»6.

Таким образом, благодаря Яковенко, несмотря на резкий и ругательный тон статьи, Н.А. Бердяев попал в очень хорошую компанию. Главная мысль Яковенко в его отношении к философии Бердяева сводится к следующему. Современное общество не в силах принять идеалов Бердяева: «Оно хочет идти всё дальше не оглядываясь. В этом сказывается здоровая жадность его общественных инстинктов. Жадность же г. Бердяева – болезненная и непрозорливая: он стремится съесть возможно побольше, возможно поскорее и чего попало, вместо того, чтобы утолять свой голод постепенно и хорошей пищей»7. Философию Бердяева Яковенко называет «плодом фантазии» и объявляет ее натуралистической, ограниченной и субъективной8. И, как итог, Яковенко говорит о том, что кризис современной философии есть ни что иное, как надуманная Бердяевым проблема, и, потому, он де «бьется с ветряными мельницами»9.

По мнению Яковенко, «донкихотство религиозной философии г. Бердяева»10, сильно мешает «чистой философии», цель которой «дать систему законченных и обязательных знаний о сущем»11. Но и этого мало, «донкихотство г. Бердяева» мешает не только философии, но и религии, поскольку нет ничего хуже «религиозного новатора, который вымышляет свое религиозное обновление, запершись в кабинете»12. Да, неокантианцу Яковенко, стороннику научной философии (в гуссерлианском понимании) никак не понять весь универсализм и томление духа «русского религиозного гения», которые не могут привести и никогда не приведут к законченной и правильной научной философии, столь желанной Яковенко и другим позитивистам, для которых Дон Кихот, – это отнюдь не благородный рыцарь и не гений идеала, а выставленный Сервантесом на посмешище сумасшедший. Для Яковенко и для многих других позитивистов «донкихотство трагикомично»13, внутренне противоречиво и потому находится в антагонизме с действительностью. Ни Яковенко, ни другие позитивисты никогда не смогут понять, что легендарный Дон Кихот не был ни сумасшедшим, ни безумным фанатиком. Совсем наоборот – он есть законченный оптимист, человек, лишенный стереотипов, человек, поверивший в свою мечту (так же как Ассоль Александра Грина в «Алых парусах») и тем возвысившийся над примитивными потребностями толпы, и утилитарными умозрениями философов-обывателей. Ведь «истинное безумие всегда всерьез; шутки шутят люди благоразумные»14. Дон Кихот есть уникальный носитель принципов духовной чистоты, справедливости и свободы. Это гений идеала, который он сам для себя сотворил (как и все гениальные люди), того идеала которым он только и жил и к которому он так беззаветно стремился, невзирая ни на трудности, ни на препятствия; ни на осуждения и насмешки, которые он не просто игнорировал, нет, он их просто не замечал; ни на побои и гонения, которые он героически переносил. А когда мечты не стало – он просто не смог жить дальше. Духовные достижения Дон Кихота продлили его жизнь в вечность и тем утвердили жизнеспособность духовного идеала. Поэтому и философия Бердяева остается не просто непонятной, но даже враждебной неокантианцу Б. Яковенко и другим философам позитивистам.

Вместе с тем, если отвлечься от чисто критических аспектов данной статьи, то Б.В. Яковенко выбрал в лице Дон Кихота очень удачный образ для сравнения с ним Бердяева. Тот идеальный образ, который по мысли И.С. Тургенева выражает, прежде всего, веру: «…веру в нечто вечное, незыблемое, в истину, одним словом, в истину, находящуюся вне отдельного человека, не легко ему дающуюся, требующую служения и жертв, – но доступную постоянству служения и силе жертвы»15. Так и хочется отнести эти слова Тургенева, сказанные им о Дон Кихоте, к Николаю Бердяеву. Не за истину ли, подобно Дон Кихоту, сражался Бердяев, торжество которого «всегда состояло в том, чтобы дерзать, а не в том, чтобы стяжать успех»16, не за истину ли запирался Бердяев «в своем замке и отстреливался от неприятеля»17, а «отстреливаться» ему приходилось от многих отмеченных глубокими и регулярными знаниями авторов, идолом (ведь идеалов они не приемлют) которых является «система законченных и обязательных знаний». Да, таким философам как Яковенко никогда не понять ни Дон Кихота, ни Бердяева, которые странствуют по «мирам иным», первый – на своем Росинанте, а другой – посредством своего пера, по тем мирам, которые недоступны сознанию и потому объявляются несуществующими поборникам «законченных и обязательных знаний».

Но Борису Валентиновичу Яковенко повезло, и Дон Кихот и Н.А. Бердяев переживут века, а имя Яковенко сохранится в истории русской духовной культуры лишь только потому, что он прозорливо связал между собой эти два гениальных имени – имена гениев идеала: гений Дон Кихота и гений Бердяева, рыцарский дух которых проявлялся в том, что оба они никогда не признавали себя побежденными, а само поражение могли превратить в победу и считали, что истинное «призвание человеческой личности – открыть себе новые пути в пространстве и продлить себя во времени»18 и тем стремились утолить свою «жажду вечности», которая мучает лучших людей19.

Ещё один пример. Остановимся на взаимоотношениях Н.А. Бердяева и Л.И. Шестова, который будучи постоянным оппонентом Бердяева, был, вместе с тем, ему лучшим другом. Бердяев и Шестов – два выдающихся представителя русской религиозной философии, имеющей, однако у каждого из них совершенно оригинальные истоки, абсолютно иное содержание и уникальное во всех отношениях звучание. Долгие годы этих двух неординарных людей связывали узы личной дружбы, прервавшейся лишь со смертью Льва Исааковича Шестова (1938). Но взаимоотношения их были между тем очень сложными и неоднозначными.

Познакомились они на встрече нового года, – последнего года девятнадцатого столетия. Вспоминает Л.И. Шестов: «Мне было 34 года, когда я познакомился с Бердяевым. Ему было тогда 26 лет. Мы вместе в Киеве праздновали новый год в 1900. В эти годы, выпивши немного, я становился задирой. Мои друзья знали эту слабость и всегда находили способ меня подпоить. В этот вечер Бердяев сидел рядом со мной. Я дразнил его невероятно, вызывая взрывы всеобщего хохота. Но когда мой хмель прошел, я сообразил, что Бердяев, вероятно, обижен. Я извинился перед ним и предложил выпить на брудершафт. Кроме того, я просил его для доказательства, что он простил меня, зайти ко мне завтра. Он пришел. Так началась наша дружба. Мы никогда не были согласны. Мы всегда сражались, кричали. Он всегда упрекал меня в шестовизации авторов, о которых я говорю. Он утверждал, что ни Достоевский, ни Толстой, ни Киркегард никогда не говорили того, что я заставляю их говорить. И каждый раз я ему отвечал, что он оказывает мне слишком большую честь, и если я действительно изобрел то, что я утверждаю, то я должен раздуться от тщеславия»20.

Известно, что Бердяев всегда проявлял свой кипучий темперамент и отличался особой несдержанностью в спорах, но их споры с Шестовым носили особо ожесточённый характер: «Как свидетельствует биограф Бердяева, Дональд Лоури, Шестов рассказывал впоследствии писателю Ремизову, что в пылу полемики Бердяев нередко кричал на него, защищая свои идеи, что иногда он даже отказывался слушать своего оппонента, стуча кулаком по столу, причём его схватывали спазмы, у него начинался тик и т.д.»21. Так разворачивалась эта уникальная во всех отношениях, и странная для многих, дружба двух мыслителей, которые в спорах своих находили не только горечь от невозможности прийти к единому мнению или компромиссу, но, несомненно, получали дополнительный духовный запал, просто необходимый для внутреннего духовного горения.

Споры хороши только в одном, они стимулируют активность нашего ума и тем уже помогают нам в нашем творчестве. Ведь полемика воодушевляет. Но для этого, спор должен быть действительно конкретным и содержательным. И недаром современники любили присутствовать при спорах Бердяева и Шестова, и с нетерпением ожидали этого события, ведь духовный и эмоциональный запал сражения этих мыслителей, в какой бы форме он ни протекали, стимулировал силы творческого ума и духовно зажигал всех при этом присутствующих.

Шестов и Бердяев спорили не только устно, они выступали с критическими статьями, где с тем же пылом как бы продолжали свои изустные споры. Но до каких бы глубин ни заходили их разногласия, они всегда отдавали должное, уникальности творческого ума друг друга и всегда сохраняли благородство истинных мыслителей. В частности в критической статье Л.И. Шестова «Николай Бердяев. Гнозис и экзистенциальная философия» (1938), написанной философом перед самой своей смертью, и посвященной критике противоречий философии Бердяева, который, по мысли автора, пытается примирить непримиримые, на взгляд самого Шестова, экзистенциальную и умозрительные философии, а также веру и разум, Шестов вместе с тем, называя Бердяева «учителем и философом культуры», пишет: «Его задача поднять уровень человеческого сознания и направить интересы людей к высоким хотя, но всё же осуществимым идеалам: в этом он видит назначение человека, в этом он видит и своё собственное назначение писателя и проповедника. И он, конечно, бесспорно прав, по-своему. В наше смутное и мрачное время предостерегающий и поучающий голос Бердяева, его благородная борьба с мракобесием, обскурантизмом, с попытками угашения духа имеет огромное значение: его слушают и ему любовно поклоняются тысячи»22.

В свою очередь в «Опыте философской автобиографии», Бердяев подтверждает свои искренние дружеские чувства и глубокое уважение, которое он всегда питал к Шестову: «В это время, перед ссылкой (т.е. перед 1990 годом) я познакомился с человеком, который остался моим другом на всю жизнь, быть может, единственным другом, и которого я считаю одним из самых замечательных и лучших людей, каких мне приходилось встречать в жизни. Я говорю о Льве Шестове, который так же был киевлянин. В то время появились его первые книги, и меня особенно заинтересовала его книга о Ницше и Достоевском. Мы всегда спорили, у нас были разные миросозерцания, но в шестовской проблематике всегда было что-то близкое мне. Это было не только интересное умственное общение, но и общение экзистенциальное, искание смысла жизни. Общение было интенсивным и в Париже до самой его смерти»23. Всего несколько строк, а ведь о многих других Бердяев писал здесь намного больше и пространнее, но в этих словах чувствуется настоящая глубина духовного родства, крепко связывающая Бердяева и Шестова, выражение которой не терпит многословия. Ведь самая значительная в жизни человеческой фраза и она же и самая короткая состоит всего лишь из трех слов: «Я тебя люблю», или, что тоже самое: «Возлюби ближнего своего…».

 

II

 

Если бы Артуру Шопенгауэру привелось взглянуть на любую из портретных фотографий Николая Александровича Бердяева, то он назвал бы изображение «гениальной головой» и ни чуть бы не удивился, если бы узнал, что Николай, будучи гимназистом, «не успевал» по математике, а это последнее выдающийся немецкий философ, вслед за Иоганном Гаманом, считал ярким отличительным признаком гения. Главные атрибуты гениальности Н.А. Бердяева – это независимость ума, предельная творческая активность и личностная смелость, пророческий дар интегративного видения, а также поразительная продолжительность творческой деятельности, интенсивность которой не только не угасала со временем, как это зачастую бывает у высокоталантливых людей, а напротив, всё более углублялась, и с течением времени всё ярче освещалась гением Бердяева.

Каждый гениальный человек гениален по-своему, – уникально гениален. «В гении то прекрасно, – не без оснований утверждал Оноре де Бальзак, – что он похож на всех, а на него – никто». Гений Николая Александровича Бердяева, этого великого русского мыслителя, философа и писателя проявился, прежде всего, в том, что ему, как никому другому, удалось высказать такое количество оригинально-гениальных идей, одно перечисление которых лишь в их кратких формулировках, заняло бы, по меньшей мере, целый увесистый том, объемом так примерно страниц в пятьсот. Свящ. Александр Мень очень верно заметил, что по поводу одной строчки из трудов Бердяева можно написать целое сочинение, а таких строчек у Бердяева тысячи. Нам неизвестен другой такой мыслитель, который смог бы соревноваться с Николаем Александровичем, в этой его способности генерировать гениальные идеи. Действительно, каждый гениальный человек гениален по-своему и каждый гений оставил человечеству немало таких идей, которые мы называем оригинальными, гениальными, творческими, но гений Бердяева позволил ему сублимировать его творческий дар именно в этом направлении, и, в результате, действительно гениальные идеи встречаются в его литературных трудах без преувеличения будет сказано – чуть ли не на каждой странице.

Писания Бердяева предельно своеобразны и оригинальны, а подражать его писательскому стилю просто невозможно. Одна мысль следует за другой, нанизывается на предыдущую, но не сливается с нею, а начинает жить своей собственной жизнью. Но не успеешь, как следует, насладиться этой идеей, как за ней уже следует другая, требующая не меньшего внимания и размышления, чем предыдущая. Почти на каждой странице бердяевских трудов можно найти такие идеи (да их впрочем, и не надо искать – они сами впрыгивают в твое сознание), развитие каждой из которых могло бы составить отдельную статью, стать предметом оригинального исследования, определить тему диссертационной работы. Но главная ценность этих многочисленных и по истине гениальных идей Бердяева заключается в их парадоксальной обнаженности, в глубине их неизречённого смысла. Каждая почти мысль Н.А., кажущаяся в начале простой и понятной, уже через несколько мгновений начинает вызывать массу вопросов, которые, однако, не предполагают простых и однозначных ответов. Идеи Бердяева производят в его читателях особую духовную индукцию, заставляют их глубоко задуматься и учиться мыслить, – учиться тому, о чем так настойчиво говорил в свое время Блез Паскаль: «Человек, по-видимому, создан, чтобы мыслить. Будем же учиться хорошо мыслить». Чтение произведений Бердяева есть настоящее воспитание творческого ума человека. А в своем учении о творчестве Николай Александрович высказывает такие идеи, которые могут быть настоящими маяками на пути возрождения русской духовной культуры.

Если вершинным началом разработки Бердяевым проблемы творчества была его книга «Смысл творчества» (1916), то вершинным и блистательным пиком этого глобального «проекта» явилась книга «О назначении человека. Опыт парадоксальной этики» (1931). Парадоксальная этика – это изобретение Бердяева, изобретение, которое в определенном смысле можно сравнить с техническими изобретениями Леонардо да Винчи, воплощение многих из которых стало возможным лишь в наше время, поскольку технические возможности той эпохи в которой жил Леонардо были много ниже его идей. Парадоксальная этика Бердяева – это этика будущего, и в «Назначении человека» Бердяев обосновывает эту новую парадоксальную этику творчества.

Н.А. Бердяев выделяет три этики: этику закона, этику искупления и этику творчества. Этика закона – это формальная и нормативная этика греховного человечества, она не знает ценности личности, «она основана на подчинении человека нормам, для неё не существует человеческой индивидуальности», она отражает «идею абстрактного добра». Этика закона – это власть нормы, и как любая власть, она подавляет личность, нивелируя индивидуальность. Но парадокс в том, что личность, как таковая, как «парадоксальное сочетание конечного и бесконечного» не может иметь своей онтологии, своего бытия, не может личность всецело раскрыться под каким-либо бременем. Не об этом ли говорит св. Апостол Павел: «Закон же пришел после и таким образом умножилось преступление…» (Рим. 5: 20). Если хорошенько поразмыслить, то можно понять, что русская поговорка «закон, что дышло, куда повернул, туда и вышло», отражает самую суть этики закона.

В свою очередь, Божественная воля не может подавлять человека, воля Творца может только возвышать, и «этика искупления исходит из живого человеческого существа, а не из абстрактной идеи добра»24. По мысли Бердяева, в этике искупления при всей ее значимости и глубине не учитывается один важнейший фактор: «Христос пришел не судить, а спасать. Мир же прежде любит суд и нуждается в суде и плохо понимает спасение, хотя нуждается в нём более всего. Абсолютное откровение Евангелия о Царстве Божьем невместимо ни в какие социальные и исторические формы, всегда относительные и временные. Правда духовной жизни невместима в жизнь природную»25. В отличии от Ветхого завета, Евангелие нацелено прежде всего не на разрешение жизненных, природных задач, сколько заботится «об излечении и перерождении ткани души»26. Личность творца уникальна, он «забывает о спасении, он думает о ценностях сверхчеловеческих»27, а творчество, в свою очередь, «означает переход души в иной план бытия. И душа может жить одновременно в разных планах бытия, может быть на высоте и в низинах, может дерзновенно творить и смиренно каяться. Но творчество во всех сферах, и в сфере чисто моральной, ибо есть моральное творчество, говорит о том начале человека, на котором может быть построена иная этика, чем этика закона и этика искупления»28. Сопоставление, вернее противопоставление, и даже столкновение этики закона и этики творчества позволяет Бердяеву сделать следующий важнейший вывод: «Только этика творчества может победить искалечение и иссушение человеческой души отвлеченной добродетелью, отвлеченной идеей, превращенной в норму и правила. Идеи правды, истины, красоты должны перестать быть нормами и правилами жизни и стать энергиями жизни, внутренним, творческим огнем в человеке»29.

Необходимость новой этики, – парадоксальной этики творчества, Н.А. Бердяев видит в том, что «в нравственной жизни человечества появились три новых фактора, которые приобретают небывалую до сих пор силу»30.

Во-первых: «Человек полюбил свободу больше, чем любил её прежде, и требует свободы с необычайной настойчивостью»31. Свобода о которой говорит здесь Бердяев, не есть вседозволенность, а наоборот, свобода есть высочайшая ответственность. Ведь «образ Божий» в человеке, составляющий его природу, – это осознание того, что не все дозволено (об этом говорил Ап. Павел), ведь в отягощенном грехом человеке вседозволенность – это и есть бесчеловечность, а насаждение вседозволенности – это лучший способ формирования духовно и творчески ущербных монстров.

Во-вторых: «Человек стал более сострадателен, чем прежде, он не выносит уже жесткости былых времен, он по новому жалостлив ко всякой твари, не только к людям, к самому последнему из людей, но и к животным и ко всему живущему»32. Действительно, несмотря на всю жестокость нашей жизни, индивидуальная сострадательность сейчас много выше, чем даже сто лет назад, а тем более выше, чем, скажем, в средние века.

В-третьих, современный «человек жаждет творить более, чем прежде, он хочет религиозно оправдать и осмыслить свое творчество. Он не выносит уже внутреннего и внешнего насилия над своим творческим инстинктом»33. И с этим также трудно не согласиться. Несмотря на продолжающие действовать в современном человеке «инстинкты рабства, жестокости» и «творческого бессилия», он, вместе с тем, всё более и более осознает и распознает в себе божественные основы человечности и творческости. И поэтому, утверждает Бердяев, «новая этика может быть лишь этикой свободы, сострадания и творчества»34.

Приведем здесь один из фрагментов, в котором заложена сама соль учения Н.А. Бердяева о парадоксальной этике творчества: «Для этики творчества борьба со злом происходит не столько пресечением и уничтожением зла (основной принцип этики закона – С.Ч.), сколько творческим осуществлением добра и творческим преображением злого в доброе (основной принцип этики творчества – С.Ч.). Этика закона есть этика конечного, для неё мир есть замкнутый порядок, из которого никуда нельзя прорваться. Этика творчества есть этика бесконечного, для неё мир раскрыт и пластичен, раскрыты бесконечные горизонты и возможен прорыв к другим мирам. Этика творчества преодолевает кошмар конечного, кошмар порядка жизни, из которого никуда нельзя вырваться»35.

Но поскольку в человеке «есть дырочка, просверленная в бесконечность»36, то всегда находятся среди людей мудрецы и пророки, герои и рыцари, святые и гении, для которых делом жизни становится найти и приоткрыть эту творческую в себе дырочку в бесконечность, и, несмотря на все запреты «средне-нормального и средне-общего сознания», взять на себя полную ответственность за творческое осуществление в мире добра, за нелегкое дело преображения злого в доброе, и таким образом приобщиться к делу Божественного миротворения, помогая другим людям обрести от Бога дарованные каждому из них дары истины, любви и красоты. Это последнее и есть миссия «специальных людей» («паси овец моих») в деле духовного преображения человека и обнаружения в каждом из людей «образа и подобия» Творца.

«Человек, – пишет Бердяев, – заключает в себе творческую энергию добра». Нетрудно понять, что мысль эта принципиально отличается от императива Канта, где самодовлеющим и абсолютным регулятором человеческих отношений выступает мертвый и безжизненный «долг» или «нравственный закон», заложенный в человеке по мысли Канта от природы, и который так поражал воображение Канта. Человек творит добро не потому, что он поставил перед собой целью осуществить добро. Такое добро уже и не добро вовсе. И «не имеет нравственной цены то, что совершается из страха…»37, равно как и то, что делается лишь в ожидании вознаграждения. Человек осуществляет добро «потому что он добр или добродетелен, т.е. заключает в себе творческую энергию добра»38. Но если нравственная жизнь человека будет слагаться в соответствии с целью и нормой, то такое нормативное, нормированное, нежизненное добро может стать источником глубоких духовных и социальных потрясений. Любая социальная революция всегда совершается под флагом нормативного добра, но мы на собственном опыте очень хорошо знаем, чем в итоге заканчиваются все социальные революции.

По Бердяеву: «Нравственная жизнь должна складываться не по цели и норме, а по образу и творческому излучению. Красота же есть образ творческой энергии, излучающейся на весь мир и преображающей мир»39. Вспомним святых, которые имели духовный опыт божественного откровения, где находили они «красоту несказанную», об этом говорил и св. Бл. Августин и наши св. преп. Сергий Радонежский, и св. Серафим Соровский, и мы не можем оспаривать этот духовный опыт лишь на том основании, что сами такового не имели. Нелишним здесь будет вспомнить и «муки творчества» гениальных людей, которые они никогда бы не променяли на серое и бесцветное существование, пусть даже блистающее всеми переливами «посюсторонней» красивости, так умиляющей толпу. Николай Александрович тысячу раз прав, когда утверждает, «что в основе жизни лежит энергия, а не закон»40. В этике творчества «свобода означает не принятие закона добра, а индивидуальное творчество добра и ценности»41, а это и есть ни что иное, как сама духовная, творческая жизнь, без которой вообще трудно представить себе сам смысл человеческой жизни.

По мысли Н.А. Бердяева высший поступательный подъём духовной жизни должен преобразить мир объективации, и такое преображение духа должно соответственно привести к преображению мира природного, освещению плоти в соответствии с высшим Замыслом Творца. Но что же есть по Бердяеву духовная жизнь? Здесь можно выделить следующие тезисы, вытекающие из основных его положений:

 

III

 

В современных исследованиях, посвященных анализу философского наследия Н.А. Бердяева, мы встречаем одну и ту же уже набившую оскомину мысль, что Бердяев якобы не оставил после себя ни одной достаточно разработанной философской концепции, и что его мысли несистематизированны, концептуально недоработаны, зачастую сумбурны. Но это не совсем так, вернее, – совсем не так. Яркий пример – это учение Н.А. Бердяева о творчестве. Многие упрекают Бердяева в максимализме и в чрезмерной увлеченности, но разве в духовном творчестве, и в частности исследуя самоё творчество, можно быть минималистом, и разве можно при этом не быть увлечённым творцом?

Если проследить динамику творческой мысли Бердяева от «Смысла творчества» до «Назначения человека», то можно видеть, что его подход к проблеме творчества постепенно приобретает все необходимые черты стройного и вполне обоснованного учения, учения значительно более сильного и более глубокого, чем все вместе взятые современные психологические теории творчества, в основе которых положены жестко-прагматические принципы. В статье «Моё философское мировоззрение», написанной вероятно в середине 30–х годов, но которая не была опубликована44 при жизни автора, Бердяев дает краткую характеристику основных направлений своей философской мысли, где «учению о творчестве», как сам Бердяев озаглавливает этот раздел статьи, отводится особое место: «Проблема творчества занимает центральное место в моём мировоззрении. Человек был создан для того, чтобы стать в свою очередь творцом. Он признан к творческой работе в мире, он продолжает творение мира. Смысл и цель его жизни не сводятся к спасению. Творчество всегда есть переход от небытия к бытию, т. е. творение из ничего. Творчество из ничего есть творчество из свободы. Однако в отличие от Бога человек нуждается в материале, для того чтобы творить, и в творчество включается элемент, проистекающий из свободы человека. В своём истоке творчество есть взлет, победа над тяжестью мира. Но в результатах, продуктах творчества, обнаруживается тяга книзу. Вместо нового бытия создаются книги, статуи, картины, социальные институты, машины, культурные ценности. Трагедия творчества состоит в несоответствии творческого замысла с его осуществлением. Творчество представляет собой полную противоположность эволюции. Эволюция есть детерминизм, следствие. Творчество же есть свобода, примордиальный акт. Мир не перестал твориться, он не завершен: творение продолжается»45.

Учение Бердяева о творчестве, значение которого ещё далеко не осознанно и которое требует ответственного и подробного исследования, представляет исключительную важность не только для понимании назначения человека, но и объясняет принцип, идею человека как «образа и подобия» Божьего: «Бог-Творец сотворил человека по своему образу и подобию, т. е. творцом, и призвал его к свободному творчеству, а не к формальному повиновению своей силе. Свободное творчество есть ответ твари на великий призыв Творца. И творческий подвиг человека есть исполнение сокровенной воли Творца, который и требует свободного творческого акта. Но творчество по метафизической своей природе есть всегда творчество из ничего, т. е. из меонической свободы, предшествующей самому миротворению. Этот элемент свободы, уходящий в добытийственную бездну, есть в каждом творческом акте человека, в творческом замысле и в творческом взлёте. Человек в отличие от Бога в творчестве своём нуждается в материи, скульптор нуждается в мраморе, из которого высекается статуя, но не из этой материи, не из этого чего-то, взятого из мира, зарождается творчество. В творческий замысел всегда проникает элемент первоначальной свободы, свободы ничто. И из глубины этой свободы раздается ответ на Божий призыв. <…> Природа творчества может быть понятна лишь в различении от рождения и в противоположении рождению. <…> Различие между рождением и творчеством установила теология для понимания внутренней жизни Св. Троицы и творения мира. Сын предвечно рождается от Отца. Мир же творится Богом, а не рождается от Бога. Так устанавливается близость по природе, единосущие в рождении и лишь подобосущие, различие по природе в творчестве. Но рождение и творчество в Боге и мире имеют разное значение. Рождение в мире всегда есть распадение и движение по линии дурной бесконечности, в Боге же оно не означает распадения. Творчество в мире есть творчество нового, небывшего, без распадения в творимом, без дурной бесконечности. Между творцом и его творением существует большая связь, чем между рождающим и рожденным. Человек должен в муках рождать вследствие греховного распадения мира. Творить же он должен сообразно идее человека, по призванию, сообщенному ему Творцом»46.

Итак, сам Замысел Божий о человеке, есть ни что иное, как призвание человека к творчеству. И через творчество человека в мире, только и возможно приобщение человека к Богу, раскрытие в человеке того «образа и подобия», которое было вложено в него Самим Творцом. Грехопадение размыло этот образ, исказило его, и человеку вновь и вновь приходится обретать в своем сознании этот забытый им образ, обретать свой человеческий лик, а творческий путь – это и есть раскрытие Божьего образа в человеке, раскрытие образа Самого Творца. Творчество, по Бердяеву, есть изживание человеком первородного греха, и наоборот: «В царстве антихриста гений будет уже невозможен. И ослабление гениальности в человеческой культуре есть признак того, что это бездарное меоническое царство близится»47. И никакая этика закона, никакая мораль, никакие социальные преобразования здесь не смогут ничем помочь. Только творчество, в сочетании с состраданием и обретением человеком истинной свободы, сможет излечить человека от греха и привести его к настоящему Царствию Божию.

В замечательной статье Н.А. Бердяева «Спасение и творчество» (1926) мы находим следующую идею: «природа человеческой личности творящая»48, которая кажется поначалу предельно простой, понятной, даже банальной, но содержит в себе столько смысла и значения, что по этому поводу действительно стоило бы написать отдельную монографию. Выскажем некоторые соображения.

Первое. Это предельно важное утверждение Бердяева согласуется с основной «формулой» творения, известной нам из Книги Бытия: «по образу и по подобию». В свою очередь, это утверждение Библии подсказывает нам, что это и есть сам принцип творчества – в основу творчества положен идеальный во всех отношениях образец. Действительно, исследование творческого акта показывает, и мы неоднократно убеждались в этом на примерах творческой деятельности гениев, что гений-творец творит в творении по сути самого себя, раскрывает в творении свой лик и тем самым дарит всем другим глубину и богатство своей личности.

Второе. Творчество предполагает духовность, – осенённость Святым Духом. И если бы все люди были причастны к творчеству, то у них просто не хватило бы времени, да и не достало бы желания бороться за власть, за деньги и уничтожать друг друга. Творчество спасает человека от греха и в этом и спасение, и истинный путь рода человеческого.

Третье. Личность и есть собственно творящая сущность в человеке. Индивидуум, как природное существо не может творить, он может рождать, производить, размножать, уничтожать, разрушать, отнимать; но творить, отдавать и награждать индивидуум не может, не может также индивидуум жертвовать собой и любить. Все это последнее относится к прерогативам личности. Только творящая личность способна отдавать и награждать, любить и жертвовать собой, а это есть ничто иное, как творчество. Можно сказать и так, что духовное творчество имеет следующие признаки: отдача, награда, сострадание, жертвенность и любовь. Таким образом, духовное творчество и есть истинная человечность.

Истинная человечность может раскрыться и проявиться исключительно и только в личности. Существование индивидуума определяется либо личными, либо родовыми, либо общественными потребностями, главный критерий которых есть польза. Духовная жизнь личности направляется ценностями, в качестве которых выступают: отдача, дарение, жертвенность, сострадание, труд, творчество, любовь. В данном случае мы имеем дело с личностью духовно-созидающей, творческой, абсолютным образцом для которой является образ Богочеловека Иисуса Христа. И напротив, в случае, если активность индивида направляется иными векторами, то здесь перед нами предстает совсем иной человек, – натура разрушающая, антитворческая. Только в личности, раскрывается подлинность человеческой жизни и смысл человеческого бытия, потому как личность и есть собственно призвание к творчеству. Таким образом, главным атрибутом, признаком личности является творческость, то есть стремление, желание и способность творить, что, в свою очередь есть стремление и способность любить, отдавать, сострадать, награждать других, трудиться, не требуя награды, жертвовать собой.

Главную творческую задачу современной мысли Н.А. Бердяев видит в создании «учения о человеке как творце»49. Понятно, что идеалистические и натуралистические взгляды традиционных антропологий не ставили и не решали подобной задачи. И хотя такие попытки уже предпринимаются в контексте современной философской антропологии, однако они пока ещё имеют очень скромные достижения и не отличаются необходимой синтетической и междисциплинарной направленностью. Современная философская антропология, при всей широте спектра затрагиваемых в ней проблем, пока не учитывает в полной мере всю фундаментальность проблемы человека как творящего субъекта, – человека как творца, призванного к творчеству Божьим даром и определенным ему Божественным назначением.

«Творчество не психологично, а духовно»50 – пишет Н.А. Бердяев, и это его идея приводит нас к следующим интуициям. Забвение о духовной природе творчества, которое явилось итогом рационально-позитивисткого направления в исследовании этого феномена, объясняет, почему вот уже почти как сто лет топчутся на месте такие научные направления, как психология и педагогика творчества. И в этом нетрудно убедиться, обратившись к соответствующей истории вопроса. Однако мы не можем здесь подробно останавливаться на этом, а скажем лишь следующее. Перед философской антропологией ставится сегодня насущная задача обнаружения настоящих духовных признаков и личностных атрибутов безусловно определяющих человека как творящего субъекта, через каковые феномены только и можно усмотреть сущность, самое само духовного творчества. И только после усмотрения таких феноменов, только и могут быть намечены конкретные пути психологических и педагогических исследований. В противном случае, педагогика и психология творчества продолжат свои бесцельные копания в выискивании психологических качеств и останутся блуждать в дебрях педагогических условий, и по-прежнему будут захлебываться в фактах, как в своё время утонула в них физиология высшей нервной деятельности.

В основу философского исследования проблемы человека как творящего субъекта, должны быть положены следующие фундаментальные вопросы: 1) что следует понимать под духовным преображением и почему оно собственно происходит в человеке? 2) прежде чем заниматься «формированием творческих способностей», что является сейчас одним из модных направлений психолого-педагогических исследований, необходимо вначале феноменологически определить особенности духовного преображения; 3) необходимо обнаружить и описать те духовные признаки, каждый из которых в своем становлении может вывести (и при каких условиях это происходит) человека на творческий путь. Без этого, усилия по выявлению психологических качеств, определяющих успешность человека в творческом акте, так по-прежнему и будут оставаться лишь простой тратой времени, а в лучшем случае они так и останутся интеллектуальной забавой; 4) вместо стимулирования творческих достижений и проведения периодических формальных мероприятий по «поддержке талантов», необходимо заняться исследованием целостного процесса преображения духовных энергий человека в энергии творческие, поскольку любая из жизненных энергий человека может приводить как к творческому горению, так и способствовать угашению в нем творческого огня. При этом необходимо помнить, что человек не способен творить (духовно созидать) без пробуждения в нем божественного начала, а ущемление духа в любых, используемых для этого формах, – это всегда смерть для творчества.

«Дух это прорыв», – говорит Бердяев, следовательно, дух сам по себе активен, но для реализации этой духовной активности «душа обязана трудиться – И день и ночь, и день и ночь»51. Самое надежное и яркое проявление активности духа, мы можем видеть в творческом самозабвенном труде. И, в этой связи, обозначенные выше вопросы должны решаться в привязке с проблемой духовности труда. Творчество лишь там может найти себе место, где есть настоящая творческая задача, требующая для своего решения немалых трудовых затрат. Мы недаром здесь обращаем на это внимание, поскольку во многих психологических исследованиях, посвященных проблеме творческой одаренности вместо настоящих творческих задач, используются, как правило, головоломки52, а педагогика творчества, в свою очередь, пытается выстроить соответствующую теорию посредством построения абстрактных и потому далеких от реальности моделей. Именно сегодня, как никогда, созрела необходимость не в абстрактных психолого-педагогических изысканиях, где не учитывается ни духовная природа, ни настоящую сущность творчества, а в проведении вполне конкретного философско-антропологического анализа в обозначенных здесь направлениях.

 

IV

 

«Наша эпоха нуждается в возрождении самой идеи гениальности»53, – написал Н.А. Бердяев ровно сто лет назад в небольшой статье, посвященной разбору книги Отто Вейнингера «Пол и характер» (пер. на русск. яз., 1908 г.)54. Книгу эту Бердяев называет «замечательной» и оценивает её как особое явление в немецкой духовной культуре, а самого автора ставит вровень с такими гигантами немецкой философской мысли как Кант, Шопенгауэр и Ницше. Вейнингер, – пишет Бердяев, – «…проникнут благоговейной, почти религиозной любовью к истине и правде и внушает другим любовь к совершенству»55. Отмечая, наряду с этим, слабость теоретических «часто преувеличенных и поверхностных» идей автора, Бердяев, вместе с тем, выделяет те стороны книги, которые вызвали у него настоящий интеллектуально-познавательный восторг: «В своем учении о гениальности Вейнингер всего более возвышается над духом нашего времени, всего более сам гениален»56. Именно это учение и вызвало наибольший интерес Бердяева, а этот факт сам по себе интересен вот с каких позиций. Вне всякого сомнения, проблема гениальности интересовала Николая Александровича задолго до того, как им была прочитана книга Вейнингера, но ни в одной из своих предшествующих публикаций он этот вопрос специально не рассматривал. Можно полагать, что эта книга, где гениальности посвящено целых три главы, стимулировала творческую мысль Бердяева в этом направлении. 

Позже Н.А. Бердяев представит в своих трудах собственное оригинальное учение о гениальности, которое, однако, наряду со многими другими его философскими интуициями и построениями, не несет на себе ни признаков академической теории, ни хотя бы концептуальной завершенности, что вообще связано с особенностями его личного творчества57, но идеи относящиеся к проблеме гениальности в изобилии рассыпаны во многих последующих трудах Бердяева, а их несомненная глубина, мировоззренческий пафос и фундаментальное теоретическое значение в понимании природы и сущности гения требует к ним особого внимания. В этой связи, тем более важно провести здесь разбор основных идей Н.А. Бердяева по проблеме человеческого гения, тем более, что эта сторона наследия великого русского мыслителя практически не подвергалась систематическому изучению58.

В «Смысле творчества» Н.А. Бердяев значительно развивает почерпнутую у Отто Вейнингера идею об универсальной природе человеческого гения: «Вейнингер утверждает универсальную природу гениальности в противоположность специфической природе таланта и видит потенциальную гениальность в каждом человеке»59. При этом, Бердяев как всегда остаётся оригинальным: «В гениальности нет ничего специального, она всегда есть универсальное восприятие вещей, универсальный порыв к иному бытию. Гениальность есть целостное бытие, универсальное качество. Гениальность всегда есть качество человека, а не только художника, ученого, мыслителя, общественного деятеля и т.п. Гениальность есть особая напряженность целостного духа человека, а не специальный дар. Природа гениальности – религиозная, ибо в ней есть противление цельного духа человека “миру сему”, есть универсальное восприятие “мира иного” и универсальный порыв к иному. Гениальность есть иная онтология человеческого существа, его священная неприспособленность к “миру сему”. Гениальность есть “мир иной” в человеке, нездешняя природа человека. <…> Но гениальность шире гения. Гениев в строгом смысле слова рождается мало. Гениальность присуща многим, которых гениями назвать нельзя. Потенция гениальности заложена в творческой природе человека и всякий универсальный творческий порыв гениален» 60.

Гениальность – это предельно персонифицированный дар, доступный только самому его обладателю, а творческая деятельность гения есть его личный жизненный подвиг, есть личный дар гения всему человечеству. Н.А. Бердяев видит в явленной гениальности особый жертвенный подвиг «отречения от “мира” и от всякого его устроения», продолжение “мира сего”, «дерзновенное преодоление “мира”» и раскрытие в творчестве гения «творческой тайны бытия, т.е. “мира иного”»61. Гениальность универсальна не только в своем проявлении, но и по своей природе, – как универсальное качество человеческого рода. «Гениальность и есть раскрытие творческой природы человека, его творческого назначения»62. Гениальность – это дар, полученный человеком от Бога, а гений – это человек, который находит в себе силы и волю обратить этот дар в достояние всех людей, даже зачастую в ущерб собственному житейскому благополучию, даже порой рискуя своей жизнью: «В гениальности раскрывается жертвенность всякого творчества, его невместимость в безопасном мирском устроении. Творчество, раскрывающееся в гениальности, обрекает на гибель в этом мире. Обреченный гениальности не в силах сохранить себя в этом мире, не обладает силой приспособления к требованиям этого мира. Поэтому гениальная жизнь есть жертвенный подвиг. Гениальная жизнь знает минуты экстатического блаженства, но не знает покоя и счастья, всегда находится в трагическом разладе с окружающим миром. Слишком известно, как печальна судьба гениев. Даже те гении, жизнь которых сложилась внешне счастливо, как напр., Гете и Л.Толстой, внутренно были близки к самоубийству и не знали безопасного устроения»63.

Таким образом, в гениальности Бердяев видит, прежде всего, ее универсальную природу, которая во многом определяет не только природу человеческого творчества, но и целостную природу человека, и, в этой связи, само понятие человечности было бы усечённым и далеко не полным, если бы мы не рассматривали гениальность как базовую, стержневую, сущностную характеристику человеческого рода в целом.

Н.А. Бердяев продолжает тему гениальности в следующих своих крупных трудах: «Философия свободного духа» (1927), «О назначении человека» (1931), «О рабстве и свободе человека» (1939). Здесь мы обнаруживаем новую и вполне оригинальную идею, где автор выделяет гениальных людей «аристократического» типа и гениальных людей «демократического» типа: «Есть два типа душевного устроения, которые сталкиваются на протяжении всей человеческой истории и с трудом понимают друг друга. Один из этих типов принадлежит коллективу, социальному большинству, и он внешне преобладает в истории; другой принадлежит духовной индивидуальности, избранному меньшинству, и значение его в истории более сокровенное. Условно можно было бы сказать, что это “демократический” и “аристократический” духовный тип»64.

Человек «аристократического» духовного типа, осознавший назначение свое и обнаруживший таким образом свой талант творческой реализации, и счастливо обладающий при этом свойствами неутомимого труженика, имеет все основания для творческого прорыва и реализации себя как гения. Но для осуществления своего призвания человек должен быть обращен к Богу, должен быть причастен Богу, пусть даже при этом он может в полной мере и не осознавать эту свою причастность. «Человек не сам виновник своего дара и своего гения. Он получил его от Бога и потому чувствует себя в руке Божьей, орудием Божьего дела в мире. <…> Поэтому гений чувствует, что он действует как бы не сам, что он одержим Богом, что он есть орудие Божьих свершений и предназначений»65. В этом и проявляется целостность и универсальность природы гения, а не только какой-нибудь отдельный дар. Среди людей «демократического» духовного типа тоже есть свои гении и свои святые, свои великие люди и свои герои, совершенно приспособленные к обыденности мира в котором они живут, к отношениям «господства и рабства, на которых держится обыденный объективированный мир». «Таково, – говорит Бердяев, – большинство так называемых великих исторических деятелей, людей государственных, гениев объективации»66. Эти люди, могущие обладать огромными дарованиями, обладают наряду с этим «толстокожестью и упрощенностью психеи, которая охраняет их от “мира”», что не свойственно «более тонким и сложным», но менее приспособленным к миру людям «аристократического» духовного типа67. Причем, «аристократическая природа» отнюдь не связана с господством, основанным на подавлении других, с грубостью и бесчувственностью человека, напротив, природа эта «необычайно чувствительная и страдающая». Подобно Иисусу Христу, – который никогда и никого не принуждал, который никогда и никого насильно за собой не тянул, но который никогда и никого от себя и не отвергал, – истинная аристократия духа не есть господство человека над человеком, не есть «призванность к господству».

Подлинный аристократизм, это не тенденция к к безмерному потреблению, пожиранию и подавлению, что в полной мере характерно как раз для плебейской природы, наоборот, аристократизм – это жажда отдачи, жертвенности и дарения. Истинная аристократия духа не есть господство человека над человеком: «Подлинный аристократизм не есть право, привилегия, он ничего не требует для себя, он отдает, он налагает ответственность и обязанность служения. Необыкновенный, замечательный, наделенный особыми дарами человек не есть человек, которому все дозволено; наоборот, это человек, которому ничего не дозволено. Это дуракам и ничтожествам все дозволено. Аристократическая природа, как и гениальная природа (гений есть целостная природа, а не только какой-нибудь огромный дар), не есть какое-либо положение в обществе, она означает невозможность занять какое-либо положение в обществе, невозможность объективации. Настоящая аристократическая порода не есть порода господ, призванность к господству, как думал против самого себя ненавистник государства Ницше. Настоящая аристократическая порода есть порода людей, которые не могут занять положения в тех отношениях господства и рабства, на которых держится обыденный объективированный мир. Аристократическая порода необычайно чувствительная и страдающая. Господа же грубы и бесчувственны. Господин, в сущности, – плебей, господство есть плебейское дело. В процессе объективации обнаруживается плебейство духа. Образование объективированного общества есть плебейское дело. Но значит ли это, что личный аристократизм остается как бы замкнутым в себе и ни в чем не выраженным вовне? Конечно нет. Но он выражает себя в иной перспективе, не в перспективе общества, а в перспективе общения, не в перспективе социализации, а в перспективе коммюнотарности, в персоналистической общности людей, общения «я» с «ты», а не с «он», не с объектом. Это есть перспектива эсхатологическая по отношению к этому миру, но она означает изменение этого мира, прорыв, перерыв той инерции, которая порождена объективацией. Это значит также, что человек не будет более господствовать над человеком»68.

Бердяев постоянно подводит своего читателя к идее о том, что гениальность есть назначение человека, определенное ему как Дар Божий. И идею эту он неоднократно формулирует в таких, например, выражениях: «Творец предназначал человека к гениальности»; «Потенция гениальности заложена в творческой природе человека»; «Творчество по природе своей гениально. И человек, как творец, сотворен гениальным существом. Гениальность человека отображает в нем образ Бога-Творца» и др.

Можно сказать и так: каждый человек гениален волею Творца, но далеко не каждому дано проявить свою гениальность, но в этом уже не воля Творца, а воля самого человека, подчинившегося условиям, которые не способствуют, а напротив, препятствуют становлению человеческого гения. Да, человек гениален волею Творца, но человеку при этом необходимо проявить «волю к гениальности». Но почему же человек так редко проявляет названную волю, почему он избегает этого, почему он бежит от своего гения, или почему человек его не находит? Вот вопрос вопросов, который составляет одну из величайших тайн человеческого гения.

В одной из своих последних книг «Опыт эсхатологической метафизики. Творчество и объективация» (1946), Н.А. Бердяев разворачивает ещё одну важнейшую идею, о которой здесь просто нельзя не сказать, идею о пророческом даре, о пророческой природе, о пророческом назначении гения, о том назначении, которое составляет и счастье, и трагедию гениального человека. «Гений, – говорит Бердяев, – несет в себе движение Духа, он прозревает века грядущие…». Приведем здесь соответствующий фрагмент, который вполне раскрывает эту идею: «Творческий гений редко бывает доволен своим созданием. Вечная неудовлетворенность есть даже один из признаков гениальности. Внутренний огонь гениальной натуры не вполне передается в её произведениях. Совершенство творческих созданий есть что-то иное, чем творческое горение. Судьба гения – трагична. Его часто не признают при жизни, он сам собой недоволен, и его искажают после смерти, пользуясь произведениями гения для целей, ему чуждых. В творчестве, в творческой гениальности есть что-то пророческое. Но нет ничего мучительнее и трагичнее судьбы пророков. Голос Божий, который слышен через них, вызывает ненависть, как неуместное и неприятное напоминание. Пророки побивались камнями. Про гения было сказано, что он сосредоточивает в себе и выражает дух времени. Это очень неточное и искажающее выражение. Гений – несвоевременный человек, человек, не приспособленный к своему времени и бросающий ему вызов. Но гений несет в себе движение Духа, он прозревает века грядущие, обличая ложь своего времени. <…> Гениальным называют творца, который создал наиболее совершенное произведение. Но и самое совершенное произведение оказывается не на высоте того, что было в гениальном творце. Нужно решительно признать, что есть роковая неудача всех воплощений творческого огня, ибо он осуществляется в объектном мире. Что выше – св. Франциск Ассизский, самое явление его единственной в истории христианства религиозной гениальности, или созданный им францисканский орден, в котором угас дух св. Франциска и победила обыденность? Что выше – Лютер и пламенно пережитая им религиозная драма или созданные им лютеранские церкви, пасторы и теологи XVIII и XIX веков, в которых торжествует рационализм и морализм? Что выше – раскрывшаяся в Ж.-Ж. Руссо новая эмоциональность или дела его последователей, якобинцев? Что выше – сам Ницше с гениально и пламенно пережитой им трагедией человека или люди и движения, бесстыдно им пользующиеся? Ответ слишком ясен. <…> Не удалась Афинская демократия, не удалась мировая империя Александра Великого, не удалась римская империя, не удались христианские теократии, не удалась Реформация, не удалась Французская революция, не удался коммунизм. Это не значит, что все было бессмысленно и было чистой потерей, но это значит, что результаты всякого творческого горения и творческого замысла настоящим образом сказываются не в этом объектном феноменальном мире, а в ином мире, в ином порядке существования. Печальна, трагична творческая неудача в этом мире, но есть великая удача в том, что результаты всякого подлинного творческого акта человека входят в царство Божие. Это и есть эсхатология творчества. Неудача творческого акта в том, что ему не удается кончить этот мир, преодолеть объектность. Удача же в том, что он уготовляет преображение мира, царство Божие. В творческом огне сгорает грех. В царство Божие войдут все великие творческие произведения человека. Поэтому творческие воплощения человека – двойственны, в них как бы отражается борьба двух миров. И все же нет ничего ужаснее, безнадежнее, трагичнее всякой реализации»69.

Подводя итоги изучения творческого наследия Н.А. Бердяева в части его идей относительно природы и сущности человеческого гения, следует резюмировать следующее. Eсли «творчество есть обнаружение человеческого начала, человеческой природы»70, то обращаясь к изучению творчества, мы сможем много лучше понять человека, всеобщим, родовым и индивидуальным признаком которого является гениальность.

Высшие проявления творческого гения Н.А. Бердяев определенно связывает, во-первых, с внутренней религиозностью человека, обусловленной истинной верой, но не обязательно при этом внешне проявленной и формально выраженной; во-вторых, с божественным даром, даром гениальности, «с гением, полученным от Бога при творении»; в-третьих, с не детерминированной ничем свободой, благодаря которой человек собственно и становится способен к творческому горению и творческому деланию, отвечая творческим актом на зов, исходящий от Бога, а человеческая «воля к гениальности» при этом «есть лишь обнаружение через свободу данного свыше дара»71; и, наконец, в четвертых, творческий гений, как творец «оправдывается своим творчеством, своим творческим подвигом». И в этом в своем творческом делании, в творческом поиске, в творческом горении, гений менее всего эгоистичен, он «забывает о своей личности, о себе» и «отрекается от себя»72.

И всей своей жизнью и всем своим творчеством и своим гением, Н.А. Бердяев со всей очевидностью подтверждает идею о том что Сам Творец предназначал человека к гениальности.

 

V

 

Высланный в 1922 г. за пределы Советской России, Н.А. Бердяев, любивший и тосковавший о своей Родине, до конца своих дней останется эмигрантом, а всемирную известность, как один из основателей религиозной философии экзистенциализма, он приобретет, продолжив свои труды на Западе. С 1922 но 1924 г. Бердяев жил в Берлине, где читал курсы лекций но истории русской мысли и этики; там же, в Берлине, им была создана «Религиозно-философская академия», перенесенная затем в Париж, куда Бердяев переселился летом 1924 года не без помощи Л.И. Шестова73. Следующие четверть века Бердяев прожил в пригороде Парижа, лишь ненадолго выезжая в Англию, Австрию, Италию, Латвию, Польшу, Бельгию, Швейцарию, Эстонию, Чехословакию и другие страны для чтения лекций и публичных выступлений.

Вместе с женой, Лидией Бердяевой, её сестрой, Е. Рапп, и их матерью он снимал квартиру в Кламаре, а в 1938 году переехал в собственный дом, оставленный ему в наследство другом семьи и поклонницей его философии англичанкой Ф. Вест. Годы жизни Бердяева во Франции были временем усиленного философского творчества. В этот период им написаны наиболее значительные философские произведения: «Философия свободного духа»74 (2 тт. 1927-1928), «О назначении человека. Опыт парадоксальной этики» (1931), «Я и мир объектов. Опыт философии одиночества и общения» (1934), «Дух и реальность. Основы богочеловеческой духовности» (1937), «О рабстве и свободе человека. Опыт персоналистической философии» (1939), «Опыт эсхатологической метафизики. Творчество и объективация» (1946), «Экзистенциальная диалектика Божественного и человеческого» (1947), «Царство духа и царство кесаря» (1951) и др.

Здесь же, в Париже, с 1925 по 1940 г., Бердяев являлся главным редактором и одним из наиболее активных авторов, основанного им журнала религиозно-философской мысли «Путь», где за 15 лет было напечатано 87 его статей. Разумеется, печатался Бердяев и в других изданиях: в газетах «Дни», «Последние новости», «Русские новости», журналах «Современные записки», «Новый Град», «Вестник РСХД», «Русские записки», «Новая Россия» и др. Кроме того, до самой своей смерти он был редактором издательства YMCA-Press, где вышли почти все его книги, написанные в эмиграции. Он много печатался не только на русском, но и на иностранных языках, почти все написанные им за границей книги были переведены на французский, английский, немецкий.

В 1947 году Н.А. Бердяев становится почетным доктором Кембриджского университета, и в этом же году номинируется на Нобелевскую премию в области литературы. Интересно познакомится с освещением этих событий самим Бердяевым: «Весной 47-го года Кембриджский университет сделал меня доктором теологии honoris causa. Это считается очень почетным. Ни в одной стране я не встречал такого сочувствия, такой высокой оценки моей мысли, как в Англии. В прошлом из русских докторами honoris causa были Чайковский и Тургенев. Это не столько ученая степень, сколько признание заслуг. Меня всегда не очень любили академические круги, считая меня философом слишком «экзистенциального» типа, скорее моралистом, чем ученым философом. Кроме того, я не теолог, а религиозный философ. Религиозная философия есть очень русский продукт, и западные христиане не всегда ее отличают от теологии. <…> В эту же весну мне сообщили из Швеции, что я являюсь кандидатом на получение Нобелевской премии. Думаю, впрочем, что я вряд ли ее получу. Для этого нужно было бы сделать шаги, которых я не сделаю. Да и очень неблагоприятно, что я русский изгнанник»75.

Николай Александрович продолжал трудиться буквально до последних минут своей жизни, писал свои статьи и книги, выступал с докладами и лекциями, по прежнему собирал вокруг себя круг близких по духу людей. «Я уже стар и утомлен жизнью, хотя ещё очень молод душой и полон творческой умственной энергии»76. Как мало кто другой, Бердяев в полной мере умел indulgere genio77, он не только опознал и гениально осветил само назначение свое, но и в отличие от многих других величайших мыслителей, испытавших на закате жизни состояние глубокой творческой тоски и трагедии идеалов (Платон, Вл. Соловьев, Л. Толстой и мн. др.), ушел «в мир иной» (это произошло в конце марта 1948 года) так же как и жил, не прерывая своих трудов и в обычном для себя состоянии духовного подъема, – за своим рабочим столом, – в трудах над очередной из своих рукописей. Последние, написанные Бердяевым книги, – «Опыт эсхатологической   метафизики»,   «Экзистенциальная диалектика божественного и человеческого», «Царство Духа и Царство Кесаря», «Истина и откровение», – были изданы уже после смерти автора.

Книги Н.А. Бердяева 14 иностранных языков и, в том числе, – на японский, за рубежом изданы монографии о нём и его творчестве. «Я постоянно слышу, – говорит Бердяев в своей «философской автобиографии», – что я возведен в сан «знаменитости». С трудом поверят, как мало радости это мне даёт. Я все-таки чувствую себя довольно несчастным, несчастным не по внешней своей судьбе, а по внутренней своей конструкции, по невозможности испытать удовлетворение, по непреодолимым противоречиям, по нелюбви ни к чему конечному, по склонности к тоске, по постоянному беспокойству»78. В своей книге «Опыт эсхатологической метафизики» (1947), Н.А. с горечью писал, что в этом мире худшие, наиболее приспосабливающиеся выживают и торжествуют, а лучшие, к которым он относит святых, пророков и гениев, оказываются преследуемыми и погибают. В этом мире торжествуют лишь посредственности и бездарности. И как следствие этому – «иерархия ценностей опрокинута, низшее стало высшим, высшее задавлено».

Бердяев всегда глубоко переживал свое изгнание и очень сетовал, что при значительном внимании к его трудам на западе, он остается неизвестным и непризнанным в России, которую он беззаветно, но в то время нераздельно, любил и боготворил. «Мне, может быть, и позволили бы вернуться в Россию. Но что я мог бы там делать? Вопрос о возвращении на родину для меня очень болезненный. Сердце сочится кровью, когда я думаю о России, а думаю очень часто. Много думаю о трагедии русской культуры, о русских разрывах, которых в такой форме не знали народы Запада. Есть что-то мучительное в русской судьбе. И её нужно до конца изживать»79. Но истина и высшая справедливость всегда рано или поздно восторжествуют. Мечта Николая Александровича сбылась. В конце 80-х годах ХХ века гений Бердяева с триумфом вернулся на Родину. Его книги внимательно прочитываются, его наследие изучается. Без преувеличения можно сказать, что среди всех русских религиозных философов он, – один из самых читаемых. Идеи Бердяева никого из читателей не оставляют равнодушными, многих он просвещает, а многих заставляет задуматься о фундаментальных вопросах человеческого бытия: о свободе и творчестве, о соотношении духовного, душевного и телесного в человеке, о «духе и реальности», о судьбе человека и мира, о «мире сём» и «мире ином», о назначении человека и его отношениях с Богом.

Находятся среди читателей Бердяева и такие, для которых его труды становятся настоящим откровением и служат источником мощного и продолжительного творческого вдохновения. Но самое главное состоит в том, что сам Николай Александрович является достойнейшим примером становления уникального творческого дара в соответствии с определенным Богом назначением, которые и составляют гений Бердяева, обращенного «к векам грядущим», и не только мечтающим «об ином, совсем ином мире»80, но и раскрывшим этот мир в интуициях и откровениях своего творчества, – тот мир, где всегда торжествовали и вечно торжествуют свободное творчество и безусловная всепоглощающая любовь.

Как говорил сам Николай Александрович, Божье откровение сообщается и действует в мире только через человека81, от которого голос Божий становится слышен и другим людям, что мы видели на примере откровения св. Ап. Павла, равно как и на примере других гениальных людей, к духовному опыту которых мы обращались в наших исследованиях. Так же и гений Бердяева продолжает жить среди нас и питать нас: поклонников его творчества, его исследователей и просто читателей его произведений, своим неугасимым божественным светом. Гений Бердяева продолжает жить среди нас в своем непрерывном и непрекращающемся становлении, питая наш дух, поддерживая и направляя нас в нашем творческом труде и духовном становлении.

В завершении настоящего исследования, нам хотелось бы обратиться к стихам Владимира Сергеевича Соловьева, где мы находим ответ на извечно мучающий нас вопрос, тот вопрос, который мучил и самого Николая Александровича Бердяева.

 

Не средь житейской мертвенной пустыни,

Не на распутье праздных дум и слов

Найти нам путь к утраченной святыне,

Напасть на след потерянных богов.

 

Не нужно их! В безмерной благостыне

Наш Бог земли своей не покидал

И всем единый путь от низменной гордыни

К смиренной высоте открыл и указал82.

 

Настало время, и сам Бог снизошел к человеку Сыном Божьим, к человеку, отлепленному от Бога, неспособному самому совладать с грехом своей гордыни. «Я есмь путь и истина, и жизнь» – возвестил Иисус Христос и взошел на крест, взвалив на плечи свои всю тяжесть первородного греха гордыни, открыв тем самым человеку путь возвращения к Богу. Исцелил Иисус Христос незрячего человека, глаза которого поражены были катарактой разума, замешанного на грехе гордыни. Спала пелена с глаз человека, исцеленного Христом. И, о чудо! Вновь видит человек перед собой два древа: древо жизни и древо знания…

Но неужели же, человек вновь допустит туже ошибку?

Литература

 

  1. Бердяев Н.А. Алексей Степанович Хомяков. – М.: Высш. шк., 2005. 239 с.

  2. Бердяев Н.А. Дух и реальность. – М.: АСТ; Харьков: Фолио, 2006. – 679 с.

  3. Бердяев Н.А. Духовный кризис интеллигенции / Составление и комментарии В.В. Сапова. – М.: «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2009. – 399 с.

  4. Бердяев Н.А. Из записной тетради // Дмитриева Н.К., Моисеева А.П. Философ свободного духа. – М.: Высшая школа, 1993. 271 с.

  5. Бердяев Н.А. Моё философское миросозерцание // Философ. науки, 1990. Кн. 6. – С.85–89.

  6. Бердяев Н.А. О назначении человека. О рабстве и свободе человека. М.: АСТ: АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2006. 637 с.

  7. Бердяев Н.А. Основы религиозной философии // «Вестник русского христианского движения». – Париж-Нью-Йорк-Москва, 1 – 2007, № 192. – С.169-194.

  8. Бердяев Н.А. Самопознание: Сочинения. М.: Эксмо, 2008. – 640 с.

  9. Бердяев Н.А. Смысл истории // Бердяев Н.А. Смысл истории. Новое средневековье – М., 2002.

  10. Бердяев Н.А. Смысл творчества: Опыт оправдания человека / Николай Бердяев. – М.: АСТ: АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2007. – 668 с.

  11. Бердяев Н.А. Спасение и творчество. Два понимания христианства // «Путь», Париж. 1926. № 2 Январь. С.26-46.

  12. Бердяев Н.А. Философия свободного духа (С.15-338) // Бердяев Н.А. Диалектика божественного и человеческого. – М.: АСТ; Харьков: Фолио, 2005. – 620 с.

  13. Вейнингер О. Пол и характер. Мужчина и женщина в мире страстей и эротики. Пер. с нем. В. Лихтенштадта под ред. А.Л. Волынского. – СПб., 1908.

  14. Вестник Русского студенческого христианского движения. 1952, № 4/5.

  15. Ключевский В.О. Письма. Дневники. Афоризмы. – М., 1968. – С.258–259.

  16. Левицкий С.А. Свобода и ответственность. – М.: Посев, 2003. – 464 с.

  17. Мережковский Д.С. Грядущий Хам // Полярная звезда. 1905. № 3 (30 дек.). С.185-192.

  18. Мигель де Унамуно. Житие Дон Кихота и Санчо, объяснённое и комментированное Мигелем де Унамуно. – СПб.: Наука, 2002. – 394 с.

  19. Николай Бердяев и Лев Шестов. Переписка и воспоминания // Континент, №30 (1981, IV).

  20. Розанов В.В. Уединенное. Т.2. – М., 1990.

  21. Соловьев В.С. Смысл любви: Избранные произведения. М.: Современник, 1991. 525 с.

  22. Тургенев И.С. Гамлет и Дон Кихот // Тургенев И.С. Собрание сочинений в десяти томах. Т.10. – М., 1962.

  23. Чернов С.В. Бог, человек и структура // Психология и психотехника. 2010, № 5. С.44-52.

  24. Чернов С.В. «Идея гениальности» в трудах Н.А. Бердяева // Психология и психотехника. 2009, № 10(13). – С.41-47.

  25. Чернов С.В. Книга о гениальности. Т.1: Человеческий гений: Природа. Сущность. Становление (монография). Воронеж – М.: АНО «Институт духовной культуры и свободного творчества», 2010. – 562 с.

  26. Чернов С.В. О творческом назначении человека // Философия и культура. 2011, № 1(37), С.41-49.

  27. Чернов С.В. Проблема гениальности в контексте философской антропологии // Философия и культура. 2013, № 12(72). С.1757-1769. DOI: 10.7256/1999-2793.2013.12.9382.

  28. Шестов Л.И. Николай Бердяев. Гнозис и экзистенциальная философия // Шестов Л. Сочинения. – М., 1995. – 416–417.

  29. Яковенко Б. Философское донкихотство // Н.А. Бердяев: pro et contra. Кн 1. – СПБ., 1994.

Сноски

1 Мережковский Д.С. Грядущий Хам // Полярная звезда. 1905, № 3 (30 дек.). С.190.

2 Там же. С.192.

3 Бердяев Н.А. Алексей Степанович Хомяков. М., 2005. С.186.

4 В России, в обстановке первых двух десятилетий ХХ века, в условиях принципиального изменения нравственных, эстетических и духовных ценностей и множественности социально-политических парадигм, жесткая и зачастую нелицеприятная полемика была обычным явлением в среде думающей и пишущей российской интеллигенции и критикой не занимался только разве лишь ленивый. Сам Н.А. Бердяев, в молодости, в своих многочисленных критических статьях и обзорах проявляет жесткий полемический характер. Однако со временем в его трудах, которые все более наполнялись глубоким содержанием и высоким смыслом, полемических выпадов и «критицизмов» становится все меньше и меньше.

5 Ключевский В.О. Письма. Дневники. Афоризмы. М., 1968. С.258–259.

6 Розанов В.В. Уединенное. Т.2. М., 1990. С.392–393.

7 Яковенко Б. Философское донкихотство // Н.А. Бердяев: pro et contra. Кн 1. СПБ., 1994. С.236-237.

8 Там же. С.234.

9 Там же. – С.233.

10 Там же.

11 Там же. – С.237.

12 Там же.

13 Там же. – С.226.

14 Мигель де Унамуно. Житие Дон Кихота и Санчо. СПб., 2002. С.82.

15 Тургенев И.С. Гамлет и Дон Кихот // Тургенев И.С. Собрание сочинений в десяти томах. Т.10. М., 1962. С.252.

16 Мигель де Унамуно. Указ. соч. С.38.

17 Бердяев Н.А. Самопознание. М., 2008.

18 Мигель де Унамуно. Указ соч. С.25.

19 Бердяев Н.А. Спасение и творчество. Два понимания христианства // «Путь», 1926, №2 Январь. С.45.

20 Цит. по: Левицкий С.А. Свобода и ответственность. М., 2003. С.401

21 Там же – С.404.

22 Шестов Л.И. Николай Бердяев. Гнозис и экзистенциальная философия // Шестов Л. Сочинения. М., 1995. С.416–417

23 Бердяев Н.А. Самопознание. М., 2008.

24 Бердяев Н.А. О назначении человека. Опыт парадоксальной этики // Бердяев Н.А. О назначении человека. О рабстве и свободе человека. М., 2006. С.420.

25 Там же.

26 Там же.

27 Там же. С.427.

28 Там же. С.428.

29 Там же. С.435.

30 Там же. С.455.

31 Там же. С.456.

32 Там же.

33 Там же.

34 Там же.

35 Там же. С.430.

36 Там же. С.453.

37 Там же. С.431.

38 Там же. С.444.

39 Там же. С.445.

40 Там же. С.430.

41 Там же. С.429.

42 Бердяев Н.А. Философия свободного духа. М., 2005. С.21–22.

43 Бердяев Н.А. Смысл истории // Бердяев Н.А. Смысл истории. Новое средневековье. М., 2002. С.25.

44 Опубликована на русском языке в «Вестнике Русского студенческого христианского движения», № 4/5, 1952.

45 Бердяев Н.А. Моё философское миросозерцание // Философ. Науки. 1990, Кн. 6. С.85–89.

46 Бердяев Н.А. О назначении человека. С.306–307.

47 Бердяев Н.А. Основы религиозной философии // «Вестник русского христианского движения». Париж-Нью-Йорк-Москва. 1 – 2007, № 192. С.194.

48 Бердяев Н.А. Спасение и творчество // «Путь», Париж, 1926, №2. С.41.

49 Там же. С.26.

50 Бердяев Н.А. Основы религиозной философии. С.190.

51 Строки из стихов Николая Заболоцкого.

52 См.: Дункер К. Психология мышления. М., 1966; Матюшкин А.М. Загадки одаренности: Проблемы практической диагностики. М., 1993; Савенков А.И. Психология детской одаренности. М., 2010; и др.

53 Бердяев Н.А. Духовный кризис интеллигенции. М., 2009. C.167.

54 Вейнингер О. Пол и характер. СПб., 1908.

55 Бердяев Н.А. Духовный кризис интеллигенции. C.166.

56 Там же. С.167.

57 По признанию самого Бердяева, его философия никогда не была «профессорской» и не носила методического характера, а в себе самом он видел «слабую способность к систематическому развитию мысли» и недостаточную «дискурсивность» (Бердяев Н.А. Самопознание. C.484-485).

58 Так, например, в недавно изданном сборнике научных трудов (Н.А. Бердяев и единство европейского духа / Под ред. Владимира Поруса. – М., 2007. – 336 с.), посвященном изучению многих сторон творческого наследия Н.А. Бердяева, мы не нашли ни одного слова, которое бы характеризовало или хотя бы отмечало эту сторону его творчества.

59 Бердяев Н.А. Смысл творчества. М., 2007. С.181.

60 Там же. С.180–181.

61 Там же. С.183; 186.

62 Там же. С.181.

63 Там же.

64 Бердяев Н.А. Философия свободного духа. С.18.

65 Бердяев Н.А. О назначении человека. С.423.

66 Бердяев Н.А. О рабстве и свободе человека. С.176–177.

67 Бердяев Н.А. Философия свободного духа. С.20.

68 Бердяев Н.А. О рабстве и свободе человека. С.177–178.

69 Бердяев Н.А. Дух и реальность. М., 2006. С.516–518.

70 Бердяев Н.А. Философия свободного духа. С.232.

71 Бердяев Н.А. О назначении человека. С.423.

72 Там же.

73 Николай Бердяев и Лев Шестов. Переписка и воспоминания // Континент, №30 (1981, IV).

74 Книга Бердяева «Философия свободного духа» была удостоена премии Французской академии.

75 Бердяев Н.А. Самопознание. С.621–622.

76 Там же. С.622.

77 indulgere genio (лат.) – отдаться своему гению.

78 Бердяев Н.А. Самопознание. С.621-622.

79 Там же. С.612-613.

80 Там же. С.623.

81 Бердяев Н.А. О назначении человека. С.333.

82 Соловьев В.С. Смысл любви. М., 1991.

Источник: Чернов С. В. Образ личности гения: опыт исследования творческой жизни Н. А. Бердяева // Научные труды Института Непрерывного Профессионального Образования. 2014. № 4. С. 373-404.