Аннотация. Статья продолжает цикл работ автора, посвящённых анализу творческой жизни гениальных людей разных времён и народов, ранее опубликованных в журнале «Философская школа» [19, с. 72-105; 20, с. 106-132; 21, с. 11-21; 22, с. 87-101]. Новизна исследования заключается, прежде всего, в том, что здесь впервые в целостном виде представлен гений Блеза Паскаля (1623-1662) вполне определяемый ключевыми атрибутами гениальности: универсальностью, парадоксальностью, вневременностью. Творческая жизнь Паскаля представлена в наиболее значимых моментах его творческого пути, в уникальных особенностях его творческой деятельности и анализом творческого наследия в его религиозно-философской части. Значительная часть статьи посвящена анализу современных исследований формы и содержания, смысла и значения основного религиозно-философского труда Паскаля, носящего название «Мысли». В статье также предпринята попытка выделить и систематизировать некоторые характерно-выпуклые образы человека, которые Паскаль выводит и обосновывает в своём основном религиозно-философском труде. Эту последнюю часть исследования творческого и нравственного гения Паскаля нельзя считать полностью завершённой, и в этой части исследование будет продолжено автором.   

Ключевые слова: Блез Паскаль, творческий и нравственный гений, научное творчество, религиозно-духовное обращение, личный Бог Паскаля, «Мысли», синтез жанров и стиль, образы человека, гордыня и низость человека, величие души человека, любовь как высшее благо, откровение Бога человеку.

 

Нет учения, более сообразного человеку, чем это, которое открывает его двойную способность – принимать благодать и утрачивать её из-за двойной опасности, постоянно его преследующей: отчаяния или гордыни.

 

Блез Паскаль

Французский поэт Шарль Бодлер (1857), для которого «пропасть» значила не падение, а, наоборот, взлёт над неумолимым временем и мерным пространством, говорил, что «Паскаль носил в душе водоворот без дна» [2, с. 481].  Да, действительно, парадоксальный гений Паскаля, несоизмеримый со временем его физической жизни, поражает своей универсальной неисчерпаемостью, предельной обнажённостью, глубочайшим смыслом своего бытия.

Шарль-Огюстен Сент-Бёф (1852), основатель биографического метода в литературной критике, дал следующую краткую, но при этом предельно ёмкую характеристику этому творческому и нравственному гению: «Паскаль был человеком большого ума и, что не всегда свойственно большим умам, – человеком большого сердца. Всё то, что он совершил в области ума и в области сердца, несёт на себе печать самостоятельности и своеобразия, свидетельствует о силе и глубине его мысли, о пылких, почти яростных поисках истины» [14, с. 362].

Американский историк математики Э. Т. Белл (1937) ставит Паскаля-учёного рядом с такими величайшими творцами математики как Декарт, Ферма, Ньютон, Лейбниц, Эйлер, Лагранж, Лаплас, Монж, Фурье, Гаусс, Лобачевский. С точки зрения Белла, Паскаль, как математик, был первым в истории по своей «потенциальной математической силе», а как учёный-экспериментатор, он отличался «значительно более ясным пониманием научного метода, чем Декарт…». Однако будучи «высокоодарённым математиком», – заявляет Белл, – Паскаль «постепенно деградировал к неврастеническому состоянию» [1, с. 70-71]. Надо сказать, что сам Белл, будучи профессиональным математиком, не избежал здесь своеобразного математического снобизма[1], свойственного многим представителям этой науки, считающим математику единственно достойным способом для приложения собственных творческих сил, а всех людей, неспособных понимать язык математики, по меньшей мере, людьми недалёкими.

Более того, как бы забывая о том, что Блез Паскаль известен миру не только как выдающийся математик и естествоиспытатель, но и как  проницательный мыслитель, заложивший начала многих оригинальных направлений человеческой мысли в области философской антропологии и нравственной философии, Белл считает, что первое обращение Паскаля к религиозному мировоззрению явилось началом его «медленной духовной смерти» [1, с. 75].

Такой односторонний подход в интерпретации жизни и творчества гениальных людей несёт в себе типичную методологическую ошибку, свойственную узким специалистам. Такой подход ничуть не лучше полного непонимания целей, мотивов и самого смысла творческих изысканий гениев, анализ духовной (творческой) жизни которых требует не одностороннего, а интегрального системного вúдения.

Вспомним здесь, что подобная судьба подстерегла и другого гения – Льва Толстого, на которого обрушился шквал непонимания, неодобрения и жёсткой критики, когда он отказался от своих занятий литературно-художественным творчеством в пользу исследования вопросов духовной, нравственной, религиозной жизни и поиском смысла человеческого бытия. Здесь самое важное то, что и Блез Паскаль и Лев Толстой сами считали свою творческую деятельность, после религиозного обращения первого и нравственного переворота второго, именно тем истинным делом, которое и определяло настоящий смысл их личного бытия. Соответственно, они и придавали этим своим делам много большую значимость, чем все их прежние достижения в науке у Паскаля и в художественной литературе у Толстого. Ну а мнения критиков и недоброжелателей так и остались мнениями не имеющими ни особого смысла, ни выдающегося значения. «Мысли» Паскаля, равно как и религиозно-философско-нравственные произведения Льва Толстого издаются и перечитываются до сих пор, а об их критиках вспоминают только в специальных исследованиях. Поистине, история и время всё расставляет по своим местам.

Блеза Паскаля прилично будет определить не только как выдающегося учёного-математика и естествоиспытателя – сына своего века, но и как центральную фигуру среди мыслителей Нового времени, заложившего своими творческими изысканиями многие направления философской мысли XVIII-XX веков, о чём свидетельствуют изыскания российсмкого философа и культуролога  Г. Я. Стрельцовой (1994):

 

«Под его (Паскаля – С.Ч.) влиянием формировались диалектическое видение мира у Лейбница, скептицизм и вольнодумство П. Бейля, антиклерикализм Вольтера, учение о природе и привычке Гельвеция, деизм Жан Жака Руссо, ”теория” житейской мудрости Шопенгауэра, философия человека Фейербаха, антисциентизм и парадоксализм Ницше. Кроме того, Паскаля считают предшественником Канта в исследовании проблем возможностей человеческого познания, соотношения философии и науки, науки и религии (А. Г. Гуляев), а также Гегеля – в разработке диалектики (Л. Голдман) и Маркса – в предвосхищении идей диалектического материализма (А. Лефевр). Из философов XX в. он оказал наибольшее влияние на философию жизни А. Бергсона, этическое учение А. Пуанкаре, концепцию У. Джемса, “диалектическую теологию” К. Барта, Р. Нибура, экзистенциализм П. Тиллиха, А. Камю, Ж.-П. Сартра, католический персонализм Лакруа и Недонселя, религиозный модернизм М. Блонделя. Паскаль… поставил актуальные ныне проблемы антиномии гуманизма и сциентизма, психологии и социологии познания, войны и мира, ограниченности механистической методологии в науке о живом, уровней психической деятельности и многие другие» [15, с. 12-13].

 

Паскаль признаётся зачинателем и основоположником философской антропологии. Но если современная философская антропология ограничивает горизонты познания человека его собственной сущностью, и в этой связи вынужденно сужает предметное поле философской антропологии витальным, психологическим и социальным уровнями человеческого бытия, теряя самое важное – духовное бытие человека, то Паскаль в своём понимании человека ориентируется преимущественно на превосходящее человека высшее, божественное начало.

При этом Паскалева философия постижения человека парадоксальна – она одновременно и теоцентрична и антропоцентрична. И эта парадоксальность определяет пронзительную противоречивость, неизбывную многогранность, содержательную глубину того вúдения сущности человека, его характерологического склада и способа понимания человеческого бытия, представленных в незавершённом труде мыслителя, получившим посмертное название «Мысли Паскаля». Тем самым рефлексия Паскаля о человеке более глубока, многогранна и прогностична в сравнении с концептуальными построениями классиков современной философской антропологии М. Шелера, Э. Кассирера,  Х. Плеснера, А. Гелена и их последователей.

Паскаль не занимался педагогической деятельностью как таковой. Он не читал лекций, не преподавал студентам университета, не выступал на диспутах,  но к его ученикам причисляют себя многие величайшие умы рода человеческого. Так, например, в России Паскаля особенно ценил Лев Толстой, называя его «учителем человечества» и «мыслителем-пророком». В составленном Толстым «Круге чтения» – книге, предназначенной для каждодневного чтения, и включающей в себя мысли выдающихся людей всех времён и народов, имя Паскаля встречается около двухсот раз. Миросозерцание Б. Паскаля было очень близко Л. Толстому, вплоть до почти абсолютного духовно-эйдетического слияния: «Вот Паскаль умер двести лет тому назад, а я живу с ним одной душой – что может быть таинственнее этого? Вот эта мысль, которая меня переворачивает сегодня, мне так близка, точно моя!.. Я чувствую, как я в ней сливаюсь душой с Паскалем. Чувствую, что Паскаль жив, не умер, вот он!..». В этом духовно-эйдетическом единстве Паскаля и Толстого мы вновь ясно видим проявление феномена, открытого Шопенгауэром, – феномена духовной вневременной связи гениев, ведущих «духовную беседу духов» «через пустое пространство веков».

За свою недолгую жизнь Блез Паскаль успел не только сделать несколько фундаментальных научных открытий в сложнейших сферах математического и естественнонаучного знания, но и явил себя как выдающийся мыслитель и проповедник в области нравственной и религиозной философии. В его труде, который сам Паскаль задумывал как «Апологию христианской религии» и который исследователи называют просто «Мысли Паскаля», заложены начала философии понимания смысла человеческого бытия, а в его светлом лике гения мы видим синтез профатизма, безусловной нравственности и творческой гениальности.

 

Научное творчество

 

Способности к математике проявились у Блеза с раннего детства: в одиннадцатилетнем возрасте он совершенно самостоятельно вывел двадцать три постулата Евклида, а в шестнадцать – опубликовал «Трактат о канонических сечениях». Это была настолько оригинальная работа по геометрии, что современные математики во главе с самим Рене Декартом отказывались верить, что её автором является совсем ещё безусый юнец.

Блез Паскаль  вошёл в историю естествознания как великий математик и физик, один из создателей математического анализа, проективной геометрии, теории вероятностей, комбинаторики, вычислительной техники, гидростатики. В математике круг интересов Паскаля был очень широк. Помимо своих занятий геометрией он нашел общий принцип нахождения признаков делимости любого целого числа на любое другое целое число, способ вычисления биноминальных коэффициентов, а также сформулировал ряд положений элементарной теории вероятностей. Теоретические исследования Паскаля-математика (принцип делимости абсолютно малых) послужили впоследствии основанием для Готфрида Лейбница[2] при создании им системы интегрального исчисления.

Паскаль также  знаменит и в мире информационных технологий, – один из языков программирования назван его именем – язык программирования Паскаль. И это не случайно, ведь именно Паскаль предложил автоматизировать процесс обработки числовой информации и в неполных 19 (!) лет (1642) изобрёл, одну из первых в истории подобных изобретений, механическую счётную машину («Паскалево колесо», как называли этот аппарат современники), которая вполне надёжно, хотя и несколько медленно, производила четыре действия над пятизначными числами. К техническим изобретениям Паскаля, к которым он пришёл также ещё совсем молодым, относятся барометр и гидравлический пресс.

Итак, Блез Паскаль как математик «описывал конусы и сложные кривые (Traité des coniques, Dimensions des lignes courbes). Как физик, определил вес воздуха и установил носящий его имя закон распределения давления жидкостей (Le vide, l’équilibre des liqueurs et la pesanteur de l’air). Он изобрёл рулетку и вычислительную машину (La roulette et traités connexes, La machine d’arithmétique). Как философ, исследовал методологию науки (De l’esprit géométrique). Как богослов, участвовал в полемике между иезуитами и янсенистами на стороне последних (Les Provinciales, Les écrits des curés de Paris)» [23, с. 303-304].

Важным достоинством небольших по объёму математических сочинений Паскаля являлось выдвижение на первый план общих приёмов и исключительная ясность языка. И это немудрено, поскольку сам Паскаль считал, что даже «не логика, а приличествующая случаю ясность достаточна для правильных умозаключений» [6, с. 138]. При этом автор совершенно не пользовался символикой новой алгебры [там же, с. 190]. Последнее, по мнению некоторых исследователей, явилось недостатком этих работ.

В историю математики Б. Паскаль вошёл, в том числе, как один из создателей (вместе с Ферма) теории вероятностей. В 1654 г. между Паскалем и Ферма возникла переписка по решению ряда задач, связанных с разделением ставки при игре в кости. В ходе переписки учёные совместно выработали вероятностный подход, «деля ставку пропорционально вероятности выиграть всю ставку, если игра будет продолжена» [там же, с. 86]. В теории вероятности Паскаль и Ферма открыли новый мир и разрешили задачу «подчинения кажущегося беспорядочным чистого случая строгой закономерности». Ныне теория вероятности находит применения во многих отраслях науки – от квантовой механики до биологии [1, с. 77]. Сам Паскаль предполагал написать книгу «Математика случая», в которой он собирался систематизировать результаты их с Ферма совместной работы [6, с. 88]. Однако, этому проекту, по известным причинам, не суждено было осуществиться.

Занимаясь решением задач по теории вероятностей, Паскаль столкнулся с задачами по комбинаторике, где рассматриваются различные комбинации (перестановки, размещения, сочетания) из конечного множества объектов,  и также внёс свой весомый вклад в это направление математической науки. Важное значение для развития комбинаторики сыграл его «Трактат об арифметическом треугольнике» (Traité du triangle arithmétique, 1654; опубликован посмертно, Париж, 1665), где Паскаль записал одно из основных выражений в комбинаторике в треугольной форме (рис.1) и  «доказал его общим образом с помощью принципа полной математической индукции» [там же, с. 84].  

В треугольнике Паскаля числа любого ряда, кроме первых двух, получаются из предыдущего ряда повторением крайних единиц и сложением последующих (слева направо) пар чисел предшествующего ряда. Так, например (см. нижн. ряд: рис.1), 5 = 1+4; 10 = 4+6; 10 = 6+4; 5 = 4+1 и т.д. [1, с. 79]. 

 

 

 

1

1   1

1   2   1

1   3   3   1

1   4    6    4    1

1   5   10   10   5   1

.…………………. ,

 

Рис. 1. Арифметический треугольник Паскаля

 

Позже И. Ньютон использовал «треугольник Паскаля» при построении своего знаменитого биноминального бесконечного ряда [6, с. 84]. 

В 1658 году Б. Паскаль запустил свой последний научный проект – в июне месяце он разослал известным европейским математикам циркулярное анонимное письмо об условиях объявленного им конкурса по циклоиде, в котором формулирует ряд задач связанных с определением площади и центра тяжести сегмента циклоиды, объёмов и центра тяжести тел вращения сегмента, центра тяжести половин этих объёмов, отсекаемых плоскостью, которая проходит через ось вращения. Тех задач, которые были предварительно в течение нескольких дней решены самим Паскалем, спасавшимся (как полагают современники) этими своими трудами от невыносимой зубной боли. На решение задач отводилось три месяца, и закрытие конкурса было назначено на 1 октября 1658 года. Для премии выделено шестьдесят пистолей, а жюри должен был возглавить Каркави. В научном мире Европы конкурс вызвал большой интерес, но проблемы, поставленные анонимом, поддавались далеко не всем. Слюз справился лишь с одной из задач, Гюйгенс – полностью разрешил три задачи, а с одной справился лишь частично, несмотря на то, что он был большим знатоком циклоиды.

После этого, по всей видимости, Паскаль больше к естественным и математическим наукам не возвращался, и все его творческие усилия сосредоточились на разработке и совершенствовании своей «Апологии». В этот период совершенно меняется отношение Паскаля к науке, как таковой, и к математике, в частности. Вот что он пишет в 1660 г. своему коллеге Ферма: «Сказать вам откровенно, я считаю математику самым возвышенным упражнением для ума; но в то же время нахожу её столь бесполезной, что не вижу большой разницы между человеком, который всего лишь математик, и искусным ремесленником» [12, с. 430]. Итак, в период своей работы над Апологией религии, Паскаль совершенно, – и физически и нравственно, – удаляется от науки, считая её лишь полезным упражнением для ума, но при этом он целиком «погружается в занятия» и придаёт огромное значение своим изысканиям в области оправдания христианской веры.

В этот завершающий период своей жизни нашему мыслителю требовались огромные моральные и физические усилия, чтобы совладать с нарастающими физическими недомоганиями, которые всё чаще и чаще стали мучить Паскаля. «…я так слаб, – пишет Паскаль в том же письме Ферма, – что не могу ходить без палки и держаться в седле. Даже в карете я могу делать всего три или четыре мили; так из Парижа сюда (в Клермон – С.Ч.) я добирался двадцать два дня» [там же].

Краткий обзор научных достижений Б. Паскаля, проведённый в этом разделе, показывает весомый вклад Паскаля-учёного в теорию и практику естественных и точных наук XVII века. Причём, оригинальные разработки Паскаля либо послужили серьёзной основой для последующих открытий других учёных (Г. Лейбниц, И. Ньютон и др.), либо составили начало новых научных направлений в последующем развитии естественных и точных наук. Таким образом, в общую историю науки французский мыслитель Блез Паскаль вошёл как выдающийся и талантливый учёный.

 

Духовно-религиозное обращение Паскаля

 

 Первое обращение Паскаля к религии, как истинам духовного, возвышенного порядка, связано с его знакомством с двумя братьями-дворянами де-Бутельери и де-Ланд, лечившими его отца и часто в это время (январь 1646) бывавшими в доме Паскалей. Благодаря влиянию братьев, – все помыслы которых были сосредоточены на Боге, на спасении души и на любви к ближнему, – совсем ещё молодой двадцатитрёхлетний Блез знакомится со следующими трудами: «Рассуждение о внутреннем преобразовании человека» Явсения, «О частом причащении» Арно, «Духовные письма» и «Новое сердце» Сен-Сирана, которые становятся для Паскаля настоящим откровением.

Эмиль Бутру (1845-1921), один из исследователей творческой жизни Паскаля, ярко живописует, о чём проповедовалось в названных трудах:

 

«…по учению Христа и Церкви первородный грех не только лишил человека его сверхъестественных даров духовных и ослабил его природу, но и повредил её в самом корне. Молить Бога и жить под его благодатью – вот что составляло первоначально сущность бытия человека. В человеке, как избранном создании, сама природа была сопричастна сверхъестественному. Поставив себя выше Бога и отвергнув его благодать, человек потерял всё. Он стал полнейшим рабом своего ”я”, обольстившего его. Поэтому и возвращение к Богу не может состоять для него просто лишь в том, чтобы к своим естественным, греховным стремлениям он прибавил бы ещё стремления высокие, сверхъестественные. Жизнь не может быть в союзе со смертью. Нужно, чтобы совершилось полное изменение человека, полное его обращение (conversion); нужно, чтобы он совершенно отказался от разделения между Богом и миром. Бог не может быть в нас, если Он не будет нами самими. В частности, человек должен отказаться от суетной любви к наукам, которая нас соблазняет, тем более, что кажется нам достойною уважения, но которая, на самом деле, содержит греховное притязание дать уму человека удовлетворение помимо вечных мыслей» [3, с. 18].

 

Как оказалось, Паскаль очень хорошо усвоил и принял сердцем многие идеи, с которыми он впервые познакомился, благодаря своим духовным наставникам. Причём, сам Паскаль воспринял усвоенные им истины как руководство к действию. Первыми практическими шагами Паскаля в его новом обращении стали усилия по обращению к истинной вере всех своих родных – сначала младшей сестры Жакелины, затем Паскаля старшего, и, наконец, старшей сестры Жильберты вместе с её мужем – г-ном Перье. Таким образом, Паскаль не только углубляется в изучение религии и осознаёт благо христианского уединения, но и выступает в роли настоящего проповедника – он встаёт на тот путь, который сам Иисус Христос заповедовал своим апостолам, а с ними и всем следующим за ними ученикам: «Итак идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святаго Духа, уча их соблюдать всё, что Я поведал вам…» (Мф. 28: 19-20).

Паскаль обладал необоримой духовной силой, но при этом всю свою жизнь страдал от физической немощи. С молодых лет его одолевали головные боли, нервные припадки и нарушения опорно-двигательного аппарата. Как оказалось при посмертном вскрытии, его мозг имел множественные органические изменения, однако, как следует из опыта его творческой жизни, органические недостатки мозга не влияли ни на силу ума, ни на возможности памяти, ни на ясность сознания Паскаля, которым мог бы позавидовать любой человек, не имеющий никаких функциональных мозговых нарушений.

Аббат Буало рассказывает о Паскале:  «Этот великий ум, казалось, всегда видел бездну с левой стороны и для спокойствия ставил там стул; я знаю это доподлинно. Его друзья, его исповедник и духовник напрасно говорили ему, что бояться нечего, что эта тревога всего лишь плод воображения, утомлённого абстрактными метафизическими изысканиями; он во всём соглашался с ними, но, через четверть часа спустя, снова открывалась перед ним пропасть, которая его ужасала» [25, с. 400-401]. Анализируя этот рассказ аббата Буало, Лев Шестов пишет: «Как нельзя сомневаться в том, что Паскаль за всю свою жизнь не провёл ни одного дня без мучительных болей и почти не знал сна…, так нельзя сомневаться, что вместо твёрдой почвы под ногами, которую ощущают все люди, он чувствовал, что стоит над пропастью, что опереться не на что, что если отдаться “естественному” тяготению к центру, то провалишься в бездонную глубину» [там же, с. 401].

В том мире, в мире над пропастью, в котором жил и творил Паскаль, нет места серой обыденности и спокойному рационализму обыденного человека. Ведь обыденный человек живёт в очень простом и понятном ему мире, где все твёрдо ходят по земле и «никогда не бывает, чтоб люди ходили над бездной». В этом мире никогда не бывает, «чтобы человек жил в непрерывной пытке», здесь «вообще трудности чередуются с лёгкостями, и за напряжением следует покой и отдохновение» [там же, с. 402]. И, наоборот, в мире Паскаля «нет лёгкости, одни трудности, нет покоя и отдыха – вечная тревога, нет сна – постоянное бдение» [там же], ведь гений – это стихия самоотречения.

Для Паскаля находиться над пропастью гораздо желанней, «чем твёрдая почва и спокойствие духа», поскольку «только ужас, который испытывает человек, когда он чувствует, что почва исчезла под его ногами, что он проваливается на бездонную глубину, может привести его к “безумному” решению отвергнуть “закон” и пойти наперекор всеми признанным истинам» [там же, с. 440]. И в конечном итоге, усвоив себе все «нематериальные и вечные истины», научиться «приводить их к единой истине, которую люди называют Богом» [там же, с. 441].

Если, описанные выше духовные движения, сомнения и муки Паскаля,  служат для Льва Шестова настоящим показателем исключительности учения Паскаля и настоящим  источником его гения, то для Чезаре Ломброзо, зачинателя психопатической теории гениальности, эти же явления есть не что иное, как показатель психической болезни Паскаля. В частности, ссылаясь на некоторые высказывания самого Паскаля, Ломброзо заявляет, что в «Мыслях» Паскаль «описал свои галлюцинации», выразив «чисто субъективные взгляды и убеждения, несмотря на старание быть объективным…» [9, с. 155]. И это Ломброзо заявляет о тех самых «Мыслях», которыми зачитывались многие выдающиеся мыслители последующих столетий. О тех самых «Мыслях», на которых воспитывались философы нескольких поколений. О тех самых «Мыслях», на которых впоследствии вызрело немало гениальных идей. Поистине, будет много мудрее изучать «галлюцинации» гения, нежели попасть под убийственную и одномерно-примитивную логику психиатра, который объявляет несуществующими и иллюзорными не только прозрения гения, но вместе с ними, сами духовные ценности, которые человек постигал благодаря гениальным прозрениям своих гениальных собратьев.

Лев Шестов очень высоко ставил гений Паскаля, а саму его гениальность рассматривал как одухотворённость. Причём, «одухотворение не может не быть в конфликте с достопочтенной действительностью, которая высоко ценит себя и ни в коем случае не желает быть скомпрометированной одухотворением. Вот почему столкновение творца с действительностью неминуемо, тем более что он ценит то, чего люди не ценят, и думает о том, о чём люди не думают» [цит. по 4, с. 94]. Из этих слов Шестова нам становится понятно, почему психиатрически-строгий ум Ломброзо никак не хочет признать за действительность духовный мир гения только потому, что этот мир недоступен для его строго-примитивного понимания психиатра. Вспомним, что и сам Паскаль много говорил об этом принципиальном непонимании другими людьми духовного мира творца.

Паскаль утверждал, что человек может, возвыситься до настоящего «величия», так и пасть до полного «ничтожества». Но при этом Паскаль верил в человека, который может преодолеть свою греховную природу и спастись, прилепившись к Богу. Тому подтверждением служит собственный духовный опыт нашего мыслителя. В ночь 23 ноября 1654 года сам Блез Паскаль испытал яркое религиозное переживание – откровение по сути, продолжавшееся «примерно с половины десятого вечера до половины первого ночи». Благодаря этому откровению, Паскаль-учёный отчётливо понял и глубоко осознал, что его вера слишком академична и холодна, а его жизнь требует ещё большей аскезы. После смерти Паскаля в его камзоле был найден «Memorial», содержащий запись об этом откровении, впоследствии опубликованную известным философом  Кондорсе под названием «Амулет Паскаля»:

 

«Усопший. Бог Авраама, Исаака, Иакова, но не  Бог философов и учёных.

Достоверность. Чувство. Радость. Мир. Бог Иисуса Христа. Твой Бог будет моим Богом. Забвение мира и всего, кроме Бога. Его можно найти лишь путями, указанными в Евангелии. Величие человеческой души. Праведный отец, мир тебя не знал, но я  тебя знал. Радость, радость, радость, слезы радостей, я отделился от него: покинули меня источники живой воды. Боже мой, покинешь ли меня? Я не отделился от него навеки. Иисус Христос, Иисус  Христос. Я  от  него отделился; я бежал от  него, распял его, отрекся. Да не отделюсь от  него никогда. Он сохраняется лишь путями, преподанными  в Евангелии. Отречение от  мира полное и сладостное. Полное подчинение Христу и моему духовному начальнику. Вечная радость за один день труда на земле. Да не забуду твоих заповедей. Аминь» [цит. по 17, с. 53].

 

Откровение времени Амулета[3], испытанное Паскалем, вводит его в мистику единения с Христом. Паскаль убеждается сам и убеждает всех своих читателей в том, что Христос является основанием всех вещей и что теология внедрена во все другие науки. Тем самым Паскаль вступает в конфликт со своими антагонистами и, в особенности, с Декартом.

Многочисленные исследователи, анализируя «боговдохновенный опыт» Паскаля, выраженный им в Мемориале, в качестве главной идеи этого небольшого текста, правомерно выделяют идею «личного Бога» в его принципиальном отличии от  «Бога философов и учёных». Г. Я. Стрельцова выделяет пять смысловых оттенков личного Бога у Паскаля:

«Во-первых, это не трансцендентный Бог рационалистического богословия, а экзистенциальный Бог-спаситель, т.е. Иисус Христос.

Во-вторых, это нравственный идеал, стремление к которому является личным долгом христианина. Личный Бог – учитель человечества.

В-третьих, такой Бог постигается уникально-личностным путём через вдохновение (правильнее здесь будет сказать – через откровение – С.Ч.).

В-четвёртых, в общении с Богом человек выступает как самодеятельная личность, воля которой взаимодействует с Божьей волей.

В-пятых, внешняя атрибутика веры отступает на второй план по отношению к внутренней убеждённости верующего». Ведь «истинная вера заключается не в ”букве религии”, а в ”духе буквы”» [15, с. 268-269].

Если первое обращение Паскаля было рационалистическим по преимуществу, то второе его обращение, запечатлённое в Мемориале, носило характер поистине духовно-мистический. Здесь мы видим своеобразный аналог откровения Христа, осенившего в своё время ап. Павла [см.: 21, с. 12-14]. Паскаль приходит к Богу сокровенному, недоступному философам и учёным, которые вместо веры пытаются объяснить Бога, но, не поняв Его, что принципиально невозможно с рациональной точки зрения, скатываются в итоге к Его отрицанию – к атеизму. Тем самым Паскаль прозрел ложность того пути, по которому устремилась, начиная с XVII века, западная философия и наука, начавшие выстраивать своё могущество на принципах, отрицающих вечную божественную Истину.

Karen Armstrong настаивает, что Паскаль предвидел ужасы мира, разорвавшего связь человеческого и божественного и поэтому потерявшего высший смысл своего бытия; Паскаль предупреждал, что этому во многом будет способствовать «свобода воли»; но при этом Паскаль оказался тем «первым человеком современной эпохи», который «допустил, что в этом кипучем новом мире вера в Бога может быть делом личного выбора» [27].

 

«Мысли» Паскаля

 

Основной религиозно-философский труд Паскаля, который изучался и продолжает изучаться многими поколениями читателей и который  принёс Паскалю мировую славу не как выдающемуся учёному, но как религиозному философу и мыслителю – это «Мысли», посмертно изданный в 1669 году труд, представляющий собой собрание фрагментов к незавершённому полемическому произведению, призванному, по мысли самого автора, стать настоящей Апологией Христианской Религии.

Начало работы над Апологией скорее всего связано со вторым обращением Паскаля (1656) (см.: Амулет). Но первое упоминание об этом труде датируется осенью 1658 года, когда Блез Паскаль рассказывает своим друзьям, – отшельникам в Пор-Рояле, о своём замысле написать «Апологию христианской религии», главная цель которой «заключается в том, чтобы нарушить безразличное спокойствие людей и способствовать изменению состояния их духа» [16, с. 279]; и показать людям «то единственное и важное», что нужно им для спасения души – «поиски Бога для тех, кто Его не знает, и любовь к Нему для тех, кто Его нашёл» [11, с. 35].

Важно подчеркнуть, что апология Паскаля относится к наиболее редкому типу «подлинной апологии», имеющей решить самую сложную задачу: «убедить человека свободного или почти свободного от аксиом религии». Мысли Паскаля действительно оказались способными воздействовать на заблудших, входить «в мировоззрение и самочувствие падшего разума, оставшегося наедине со своим бессилием, с философской идеей Бога, но без живого богообщения» [24, с. 192].

Ещё одна несомненная оригинальность труда Паскаля заключается в том, что вместо дуализма Декарта, делящего сущее на материю и дух, наш мыслитель утверждает в своём труде понятие о трёх «порядках» сущего – плоти, разума и любви [11, с. 35]. Указанная триада очень часто присутствует в различных фрагментах «Мыслей». Например:

 

Все тела, вместе взятые, мироздание, звёзды, земля с её державами не стоят и самого посредственного разума, ибо он способен познать и всё плотское, и самого себя, а плоть ничего не способна познать.

Всё плотское, вместе взятое, и всё разумное, вместе взятое, и всё, что они порождают, не стоит самомалейшего порыва милосердия. Оно относится к совсем иному порядку явлений — к явлениям сверхъестественным.

Из всего плотского, вместе взятого, не выдавить ни единой самомалейшей мыслишки: это невозможно, они – явления разных категорий. Из всего плотского и всего разумного не извлечь ни единого порыва милосердия: это невозможно, милосердие – явление другой категории, оно сверхъестественно» [11, с. 67].

 

Паскаль писал свои заметки на больших листах бумаги и отделял одну от другой жирной чертой. Когда пришла пора рассказать об этих трудах друзьям из Пор-Рояля, он разрезал эти листы по намеченным линиям, распределив все заметки на 27 озаглавленных им «связок» (серий). 

Маргарита Перье, племянница Паскаля, в своих заметках о жизни своего выдающегося родственника рассказывает следующую историю создания «Мыслей», раскрывая при этом некоторые особенности мыслительной деятельности Паскаля:

 

 «В уединении своём он по воле Провидения стал писать против атеистов; вот как было собрано то, что дошло до публики. Господин Паскаль, работая, имел обыкновение держать в голове всё, что он хотел написать, почти не делая набросков на бумаге; ему помогала в том удивительная способность никогда ничего не забывать, и он сам говорил, что ни разу не забыл того, что хотел запомнить. Так он хранил в памяти замыслы всего, что собирался писать, пока не доводил это до совершенства, а тогда уже записывал. Такое было у него обыкновение; но для этого требовались большие усилия воображения, а когда за пять лет до смерти он стал страдать тяжкими недугами, то не имел больше сил, чтобы держать в памяти всё, что думал о каждом предмете. Тогда для облегчения дела он стал записывать то, что приходило ему в голову, по мере того, как эти мысли ему являлись, чтобы затем воспользоваться ими для работы, как он поступал некогда с тем, что запечатлевалось в его памяти; и вот эти отрывки, записанные по кусочкам, нашли после его смерти и довели до публики, которая встретила их с большим одобрением» [11, с. 473].

 

Здесь нелишним будет вспомнить, что сам Паскаль считал свои математические и естественнонаучные труды занятием достаточно простым и в чём-то даже примитивным в сравнении с тем делом, которым он начал заниматься по воле Провидения[4]. Поэтому записывание своих мыслей, касаемых Апологии, было бы неверно связывать лишь только с изменениями функций памяти автора; по-видимому, главными причинами этому стали необозримая глубина, исключительная сложность и предельная парадоксальность рассматриваемых автором проблем, а также то значение, которое сам автор предавал этому своему труду.

Современные публикации «Мыслей» включают в себя более девятисот фрагментов, объединённых в 61 связку, 34 из которых остались неозаглавленными и несистематизированными автором. По сути дела «Мысли» Паскаля являют собой сборник религиозно-философских и антропологических идей, представленных множеством фрагментов. Современный исследователь А. Н. Чистяков задаётся вопросом: «Является ли такая фрагментарность выражением незавершённости или стилистическим приёмом?» [23, с. 305]. На основании результатов собственного историко-филологического исследования, автор приходит к выводу, что «…фрагментарность является отражением свойств ума, методом и осознанным выбором Паскаля. Его главное произведение – «Мысли» – есть фрагментарная апология как по намерению, так и по исполнению, хотя и не завершённому» [там же, с. 306].

Причём, жанровые особенности произведения, в соответствии с классическим  делением «поэзии по Аристотелю и Гегелю на три рода – эпос, лирику и драму – «Мысли» Паскаля имеют черты как первого, так и второго рода» [там же]. На основании сравнительного анализа текстов Паскаля и некоторых текстов Ветхого Завета, Чистяков  делает ещё один важный вывод, который разбивает представление о фрагментарности Мыслей Паскаля как свидетельства психопатических личностных отклонений мыслителя: «Фрагментарность апологии Паскаля имеет смысл в плане соотношения формы и содержания произведения. Фрагментарность не может быть отнесена целиком на счет болезненности автора, его манеры мышления или личного вкуса. Христианской апологии не обязательно, но весьма свойственно быть фрагментарной по её основной задаче» [там же, с. 307].

И этот вывод представляется достаточно обоснованным, даже если не опираться на доказательства, приводимые исследователем, а просто вспомнить фрагментарность построения текстов как в Ветхом, так и в Новом Завете. Надо здесь сказать, что сам Паскаль отмечал осознанную намеренность такой формы своего труда: «Я решил записывать свои мысли, – пишет во введении к своему труду Паскаль, – при этом не соблюдая никакого порядка, и эта чересполосица будет, возможно намеренной: в ней-то и заложен настоящий порядок, который с помощью этого самого беспорядка выявит суть трактуемого мной предмета».

Французский исследователь H. Douchilloux показывает, что «беспорядок» фрагментов в «Мыслях» отражает сознательный выбор автора, «репрезентирующий замещение рассудка линией сердца или милосердия». Представление о том, что Паскаль-философ навёл бы порядок в этом хаосе мысли, если бы не заболел и не умер, не выдерживает критики, поскольку «сам Паскаль предупреждал, что его мысли шире апологетики» [28, p. 3]. «Стоит расположить уже известные мысли в ином порядке, – пишет Паскаль, – и получится новое сочинение, равно как одни и те же, но по-другому расположенные слова образуют новые мысли. <…> Иначе расставленные слова обретают другой смысл, иначе расставленные мысли производят другое впечатление» [13, с. 23]. Своего собеседника-либертина Паскаль вписывает в триадическую классификацию  из трёх видов людей: а) нашедших Бога; б) ищущих Его; в) тех, кто живёт, не разыскивая Бога [28, p. 3]. Причем, по Паскалю, только нашедшие Бога разумны и счастливы; вторые – разумны, но пребывают в постоянных мучениях; последние – безумны и несчастливы.

  1. H. Douchilloux рассматривает полемику, которую Паскаль вёл в связи с концепцией трёх несовместимых «царств»: 1) королей и богачей, царствующих над телами и способных удовлетворять «похоти тела»; 2) учёных и философов, владеющих умами и могущих удовлетворить «похоть глаз», т.е. страсть к знанию; 3) святых, царствующих над сердцами и способных удовлетворить стремление воли, гордость. Согласно фрагменту (Ляфюма, 933), у каждой страсти есть своё «место» в котором её правление легитимно и справедливо. Но только мудрецы третьего «царства», излечившие свои сердца от тирании природного и общественного миров, свойственной грешникам, знают, что и где «справедливо» [там же, p. 17-18].

Проницательный Д. С. Мережковский очень ясно увидел смысл и назначение главного труда недолгой жизни Паскаля: «Чудо Св. Терна внушило  Паскалю замысел того великого дела,  которому решил он посвятить весь уже недолгий, как он предчувствовал, остаток жизни. Дело это он сам называет “Защитой христианства”, “Апологией”, а люди назовут его “Мыслями”. После чуда  он придумал  изображение для своей печати: два человеческих глаза, окружённых   терновым  венцом,  с  надписью – «Scio cui credidi. – Знаю, кому верю». Смысл изображения  тот, что мучившая его всю  жизнь Борьба Веры и Знания кончилась: эти два противоположных  начала соединились в третьем  высшем – в  Любви.  Главным  источником  Мыслей  и будет это соединение» [10, с. 293]. «Мысли» Паскаля – «Это больше чем книга; – восклицает очарованный этим трудом Мережковский, – это вечно кровью сочащаяся рана в сердце человеческом» [там же, с. 298].

Хотя «Мысли» Паскаля не были оформлены в целостный и завершённый трактат, они, вместе с тем,  явились своеобразной проповедью откровения Бога человеку, а сам автор, испытавший таинство, силу, истину божественного откровения[5], желал своим трудом приблизить человека к божественному дару  откровения, дарованного каждому, но далеко не каждым этот дар принимаемый. «Согласно правилам игры, – проповедует Паскаль, – вам должно без устали стараться найти истину, ибо, если вы умрёте, не исполнившись благоговейной любви к Зиждителю, вас ждет погибель. – “Но когда бы Он и впрямь желал моей благоговейной любви, то подал бы мне какие-то знаки Своей воли”, – отвечаете вы. А Он и подал, только вы их не заметили. Ищите же, дело стоит того!» [11, с. 453].

Французский писатель Жозеф Бертран называет Паскаля одним из совершеннейших писателей своей эпохи: «Тонкие умы удивляются Паскалю как писателю самому совершенному в величайший век французского языка… Каждая строка, вышедшая из под его пера, почитается как драгоценный камень». Интересно, что французский писатель Жозеф Бертран только лишь увидел, а русский писатель Дмитрий Мережковский (1939-1940) не только увидел, но предельно ясно раскрыл это совершенство языка Паскаля. Вот те семь контрапунктов, которые, по Мережковскому, обеспечили «незабвенность слова» Паскаля:

  1. «Первое совершенство можно  бы определить как общий закон языка» математически выражаемый в том, что «сила речи обратно пропорциональна количеству слов»; а эстетически, предполагающее достижение совершенства через «красоту умолчания».
  2. «Второе  совершенство в языке его – простота.  “Надо  быть, насколько возможно, простым  и  естественным; ничего не преуменьшать  и не преувеличивать” (76)[6]. “Надо писать, как говоришь”» – настаивает сам Паскаль.
  3. «Третье совершенствоточность». По восемь-десять раз Паскаль переделывает, видоизменяет и переписывает многие из своих мыслей, добиваясь точного и однозначного их звучания.
  4. «Четвертое совершенствопорядок слов». Так же как один кидает мяч в игре лучше другого, – пишет Паскаль, – так же различно и действие слов, расположенных в разном порядке: разный порядок слов даёт различные смыслы, а различные смыслы приводят к разному эффекту.
  5. «Пятое совершенство – вкрадчивость. Надо не доказывать, а внушать: “Надо  делать на своём собственном сердце опыт того, что хочешь сказать, так, чтобы слушатель вынужден был сдаться” (45)».   
  6. «Шестое  совершенство – соединение   страсти с мыслью. <…> Страстно чувствовать умеют  все, но только очень немногие умеют страстно мыслить, как Паскаль. <…> Как руку на морозе обжигает схваченное железо, так иногда отвлечённейшие мысли Паскаля  обжигают  сердце».
  7. Седьмое и главное совершенство языка Паскаля определяется постоянным присутствием в его языке «антиномического» и «противоположно-согласного»: «Этим язык Паскаля напоминает больше  всего Евангелие, насколько язык человеческий может напоминать  Божественный» [10, с. 296-297].

«Искренность и прямота, простота и ясность, стремление к возможно более точному соответствию различных порядков бытия их словесному выражению – таковы основные эстетические принципы Паскаля-писателя, чётко обозначенные в “Мыслях” и характерные для стилистики “Писем к провинциалу”» [16, с. 260-261] и для стиля его главного произведения.

Характерные особенности стиля религиозно-философских трудов Паскаля (включая «Мысли») подробно разбираются Этьеном Бутру. Стиль сочинений Паскаля предельно естественен: очень прост, вполне ясен, наивен, искренен и предполагает использование не отвлечённых, а конкретных слов. По Паскалю могущество слов обеспечивается их порядком. Подобно тому, как в игре в мяч оба игрока играют одинаковым мячом, но один кидает его лучше другого. «Стиль у него отличается своим богатством. Он обладает сразу всеми действующими на душу качествами. Геометрическая точность, страстность, воображение, искусство и простота соединяются у него в одно неразрывное целое» [3, с. 170]. И, самое главное, – в очень короткую фразу, содержащую минимум слов, автор вкладывает множество идей.

Паскаль любит использовать антитезы, но не как риторическую формулу, а как аргумент. Объяснение, по Паскалю, следует начинать с двух противоположных доводов. Он нередко употребляет гиперболы, но не как простое украшение слога, а для сильнейшего и глубокого воздействия на волю читателя. А для усиления впечатления от чтения, автор нередко использует количественные контрасты. «Язык Паскаля, – пишет Бутру, – один из лучших образцов языка XVII века, обладает ещё всею молодою сочностью XVI века. Он предпочитает обыденные выражения, называет вещи по именам и придаёт им осязательность, он превращает идеи в образы, которые навсегда запечатлеваются в уме человека.<…> Становиться на точку зрения читателя, было всегда главным правилом Паскаля, он ему подчинял внешнюю форму своих сочинений и оно же определяет самый подбор его мыслей» [там же, с. 171-172].

«Мысли» Паскаля оказались тем «истинным шедевром», который «всегда создаёт собственный уникальный жанр» [18, с. 81]. «Паскалевский текст – это синтез жанров», где философские размышления сочетаются с ироничными зарисовками о природе человека, а короткие новеллы и притчи сменяются длинными максимами и максимами-сентенциями [8, с. 352]. Несмотря на свою фрагметарность и афористичность, «Мысли» Паскаля отличаются содержательной глубиной и неизбывностью смысла в них заложенного. Отдельные положения Блеза Паскаля могут служить точками отправления для целых трактатов и полноценных монографий, и от всех его положений веет истинной жизненностью.

Сент-Бёв, на которого мы уже ссылались в начале этого очерка, анализируя мыслетворчество Паскаля в его «Мыслях», приходит к следующему остроумному выводу: «Прочитав Паскаля можно оставаться неверующим, но уже нельзя ни насмехаться над религией, ни богохульствовать; и в этом смысле, правда, что в определённом отношении он одержал победу над духом XVIII века и над Вольтером» [14, с. 373]. Но это характерно и для более позднего исторического времени. Оправдание религии, которое виртуозно проводит в своих трудах Паскаль, как бы предвосхищает возражения, которые делали против неё и в XIX и в XX столетиях [5, с. 756]. Паскаль со своими Мыслями является нам не как человек из прошлого, а как современник, который борется за истинно вечные и нерушимые христианские идеалы.

Итак, тексты Паскаля являются уникальным в мировой литературе примером становления, развития и борения творческой мысли гения – первооткрывателя вершинных прозрений духа. «Мысли» Паскаля призваны дать человеку фонарь, который позволяет осветить, и в этом свете осознать Истину, и увидеть  Путь духовной жизни, которые в безграничной и безусловной Любви, Иисус Христос принёс каждому человеку в Своё Пришествие. В этом  и заключается истинный смысл и назначение названного труда Блеза Паскаля. Основную обобщённую теологическую идею своего религиозно-философского трактата, а именно: идею утверждения и оправдания веры в Бога, Блез Паскаль выражает в следующих словах: «Очевидно, что нет блага без познания Бога; что мы счастливы в той мере, в какой приближаемся к Нему, и что высшее счастье – в несомненном знании о Нём; что по мере удаления от Него мы становимся несчастны и что худшим из несчастий было бы несомненное отрицание Его» [11, с. 285].  Нетрудно видеть, что эти слова Паскаля как нельзя лучше подходят к современной эпохе культурного излома – эпохе полной секуляризации не только религии, но и самой человеческой культуры. Таким образом, творческое наследие гениального Паскаля и ныне остаётся исключительно актуальным, и, в особенности, если учитывать те процессы духовного голода и истощения, испытываемые человеком века нынешнего.

В свою очередь, тайну притягательности своих «Мыслей», не исчерпавшуюся и через три с половиной столетия после их написания, сам автор видит в следующем: Истинная вера – это когда Бог ощущается сердцем, а не разумом. И как далеко, – восклицает Паскаль, – от познания Бога до любви к нему.

 

Образы человека в «Мыслях» Паскаля

 

В «Мыслях» Блеза Паскаля большое место занимает антропологическая тематика. Автор как можно более подробно представляет сущность человека и раскрывает парадоксальность человеческой природы, помещая человека «между двумя безднами – небытия и бесконечности» (81).

Человек проявляет непонятную и чудовищную чувствительность «к ничтожнейшим делам» при «совершенной бесчувственности к делам величайшим» (129); мотивы этого одновременного ничтожного и величественного существа простираются от низкой корысти до глубочайшей жажды познания, готового охватить в едином мыслесозерцательном процессе всю вселенную, всё мироздание, все порядки бытия.

Своим пламенным словом Паскаль обличает:

– безумие обществ, народов, государств, бросающих граждан в пламя войн и раздоров и посылающих подданных убивать, жечь, грабить другие народы;

– ложь и бессмыслицу человеческих законов, хорошо понимая слова ап. Павла о том, что «закон пришёл для того, чтобы умножилось преступление»; Паскаль показывает абстрактность, ошибочность, относительность законов, на основе которых люди пытались выстроить свои отношения, изначально отражающие ложь, конкуренцию и несправедливость;

– похоть чувственности, похоть знания и похоть власти;

– «ложное знание, когда оно, делаясь тоже последней и высшей истиной, становится на место религии» [10, с. 300];  

– ложь и бессмыслицу собственности, называя последнюю «забытым грабежом». «Равенство собственности конечно справедливо, – замечает при этом Паскаль, – Но так как люди не могут заставить людей подчиняться справедливости как силе, то заставляют их подчиняться силе как справедливости» (153) [29].  

И автор приходит к выводу, что «Нехорошо быть слишком свободным. Нехорошо иметь всё необходимое» [11, с. 62].   Нужно многим жертвовать, нужно бежать от соблазнов разума, похоти, власти. Нужно научиться аскезе. По Паскалю, плоть восстаёт против духа и этим мешает спасению души. Поэтому он всё более и более склоняется к необходимости более жёстких ограничений, выстраивая в соответствии с этим и свою собственную жизнь.

Глубоко проникнув в сущность человеческого существа, Паскаль выводит парадоксальное в своей основе положение о том, что в человеческой природе столько же величия, сколько и низости. Но насколько же простирается ничтожество человека? Паскаль настаивает: кроме ничтожества в человеке открывается величие и это определяет его человеческое достоинство:

 

«Не в пространстве, занимаемом мною, должен я полагать своё достоинство, а в направлении моей мысли. <…> Очевидно, человек создан для мышления; в этом всё его достоинство, вся его заслуга, и весь долг его мыслить, как следует, а порядок мысли – начинать с себя, с своего Создателя и своего назначения.

А о чём думает свет? Он никогда об этом не думает: он помышляет о танцах, музыке, пении, стихах, играх и т.д., думает, как бы подраться, сделаться царём, не задумываясь при этом, что значит быть царём и что значит быть человеком» (Паскаль Б. Мысли о религии. Перев. Долгова, 2-е издан. – С.25)

 

Размышления о человеке открывают Паскалю «нравственное убожество человека в настоящем», но одновременно раскрывают перед мыслителем тайну великого призвания-назначения человека в будущем, которое Паскаль связывает с возможностью всех людей поверить в возможность Боговоплощения. В свою очередь провиденциальный, нравственный, творческий гений Паскаля во всей своей обнажённости и очевидности личного духовного опыта постоянно и неуклонно свидетельствует о праведности и благости христианского долга. В этой связи Э. Бутру задаётся вопросом: «…не в том ли наш долг, чтобы подчинить нашу природу добру?» [3, с. 212]. Паскаля всегда возмущала человеконенавистническая теология Кальвина в соответствии с которой «…Бог изначально, уже при сотворении людей, имел абсолютную волю спасти одних и осудить других, независимо от их воли и дел и предвидения каких-либо заслуг» [15, с. 267].  В противовес этому утверждению, Паскаль рассматривает человечество как единый организм, где каждая его часть (человек), заслуживает веры Богу, надежды на спасение, божественной любви.

Неспособность человека насытиться частью бытия, которой он обладает, свидетельствует, по Паскалю, о том, что когда-то у человека было подлинное благо, которое есть не обладание бытием (в какой либо его части), а полная погружённость в бытие – в сáмое тó, что человек называет раем, и память о котором и поныне сохранилась в духовной памяти человека. Именно с этой памятью связано неумолимое стремление человека к творческому созиданию. Когда-то человек обладал лучшей природой, из которой он «выпал», но которую он постоянно взыскует, поэтому, – заключает Паскаль, – «бесконечная и всеобщая жажда счастья может быть утолена лишь бесконечным и всеобщим существом, каким является только Бог» [цит. по 16, с. 292].  

Итак, по Паскалю, человек предельно парадоксален. Основываясь на этом важнейшем, установленном им положении, Паскаль в своих «Мыслях» выводит следующие образы человека.

  1. Человек – существо, исполненное противоречий.. Так, например, склонности человека постоянно противоречат друг другу: он любит покой, но в то же время не может жить без тревоги; когда человек трудится над исполнением какого-либо желания, у него возникает желание противоположное; он не ограничивается тем, чем он обладает и постоянно стремится к предметам, которые вне его власти. В таком же противоречии пребывают и наши умственные способности: по отношению к чувствам вещи конечны, но для разума они бесконечны [3, с. 174]. Но самое большое противоречие Паскаль видит между разумом и сердцем, поскольку первый основывается на принципах, а второе – на чувствах. Не говоря уже о противоречиях, которые заложены в самом человеческом разуме. Паскаль, по-видимому, был первым из мыслителей, который заговорил о «потерянности» человека, об «ускользании от нас» нашей природы.

Говоря об одновременном величии и низости человеческой природы, раскрывая «двойственность человеческой натуры», Паскаль настаивает на том, что человек обязан знать и помнить об этой своей двойственности: «Опасное дело – убедить человека, что он во всём подобен животному, не показав ему одновременно и его величия. Не менее опасно — убедить в величии, умолчав о низменности. Еще опаснее – не открыть ему глаза на двойственность человеческой натуры. Но поистине благотворно показать обе стороны. Человек не должен приравнивать себя ни к животным, ни к ангелам, но не должен пребывать и в неведении о двойственной своей природе: пусть он знает об этой своей двойственности» (328).

  1. Человек – существо сложное и непостоянное, непостоянное благодаря своим страстям (passion) и сложное в силу того, что «состоит из частей в одно время и разнородных и неразрывных» [3, с. 173], неподдающихся приведению к общим достаточно жёстким принципам.
  2. Человек – это «узник в цепях». Этим образом Паскаль выводит символ человеческой жизни «перед лицом смерти». «Вообразите, – пишет Б. Паскаль, – что перед вами множество людей в оковах, и все они приговорены к смерти, и каждый день кого-нибудь убивают на глазах у остальных, и те понимают, что им уготована та же участь, и глядят друг на друга, полные скорби и безнадёжности, и ждут своей очереди» [13, с. 134]. – Такова картина индивидуального человеческого существования от рождения и до смертного часа. И в свой смертный час человек абсолютно «один на свете» и в этот его последний час лишь только Бог может разделить это одиночество. Однако, это возможно лишь только тогда, когда сам человек принимает Бога.

Таким образом, подводит итог Паскаль, человек – это «однодневный гость», это «тень, промелькнувшая на мгновенье и исчезнувшая навсегда». «Когда я размышляю о мимолётности моего существования, погружённого в вечность, которая была до меня и пребудет после, и о ничтожности пространства, не только занимаемого, но и видимого мной, пространства, растворённого в безмерной бесконечности пространств, мне неведомых и не ведующих обо мне, – я трепещу от страха и спрашиваю себя – почему я здесь, а не там, нет причины быть сейчас, а не потом или прежде. Чей приказ, чей промысел предназначил мне это время и место?» [13, с. 135].

  1. Человек – это «извращённое существо». Паскаль видит извращённость человека в том, что он, проявляя высочайшую чувствительность к пустякам и мелочам, остаётся при этом совершенно бесчувственным к вещам главным и, безусловно, существенным. В этом и заключается «страшная извращённость» человека [там же, с. 133].
  2. Человек – это «беспечное существо»: «Мы беспечно устремляемся к пропасти, заслонив глаза чем попало, чтобы не видеть, куда бежим» [там же, с. 132]. Конечно, человек – существо активно-деятельностное, он постоянно должен себя чем-либо занимать. Но на беду очень часто оказывается, что человек сначала делает что-то или производит какие-либо вещи, но лишь затем начинается задумываться о благости им сделанного или совершённого. И нередко оказывается, что человек в этой своей деятельности достигает совсем не тех результатов, к которым он стремился, и все хлопоты человека оказываются суетой сует. – «Люди живут в таком полном непонимании суетности всей человеческой жизни, что приходят в полное недоумение, когда им говорят о бессмысленности погони за почестями. Ну не поразительно ли это!» [там же, с. 123-124].
  3. Человек – это «раб наслажденья». Когда человек справляет какие-либо естественные жизненные отправления и надобности, то это нисколько не умаляет его достоинства. Нет ничего зазорного также и в том, когда человек склоняется под гнётом горя, однако, человек теряет своё достоинство, когда он склоняется под властью наслаждения. «И не в том дело, что горе к нам приходит, а наслаждения мы ищем сами, нет, горе тоже можно искать, и предаваться ему, и при этом нисколько себя не уважать. Но почему же всё-таки разум сохраняет достоинство, предаваясь горю, но позорит себя, предаваясь наслаждению? Да потому, что горе не пытается нас соблазнить, не вводит в искушение, мы сами склоняемся перед ним, сами признаём его власть. И, значит, продолжаем оставаться хозяевами положения, а если подчиняемся, то лишь самим себе. А вот наслаждаясь, мы становимся рабами наслаждения. Умение владеть, распоряжаться собой всегда возвеличивает человека, рабство всегда его унижает» [там же, с. 122-123].
  4. Человек – это «гордец». Согласно Ветхому Завету, гордыня есть один из смертных грехов. Паскаль во многих фрагментах своего труда обсуждает различные формы проявления гордыни. В определённых случаях даже любознательность может приобретать форму гордыни; в частности тогда, когда люди приобретают знания не для того, чтобы ими пользоваться для своего блага и блага других, а для того, «чтобы потом ими похваляться. Никто не стал бы плавать по морям ради одного удовольствия повидать их; нет, плавают, чтобы потом рассказать о виденном, поразглагольствовать о нём». Гордыня проявляет себя также и в «желании снискать уважение ближних. – Невзирая на горести, заблуждения и т.д., мы одержимы гордыней, вошедшей в нашу плоть и кровь, и с радостью отдадим всё, вплоть до жизни, лишь бы привлечь к себе внимание». И человек оказывается в плену у своей собственной гордыни, суетность полностью поглощает человека вплоть до полного затмения его сознания: «Суета сует: игра, охота, хождение по гостям и театрам, ложная забота об увековечивании имени» [там же, с. 118-119]. И человеку уже не остаётся ни времени, ни сил, ни желания думать и заниматься главным: созданием благого, возвышенного и прекрасного. «Ибо когда страсти становятся госпожами, они превращаются в пороки, и душа тем питается и отравляет себя» [11, с. 242].

И Паскаль, резюмируя, вопрошает: «Если мы не знаем, что исполнены гордыни, честолюбия, похоти, слабости, ничтожества и греха, то мы слепы. А если, зная, мы не хотим от этого избавляться, то что можно сказать о человеке?» [там же, с. 239].

  1. Человек – это «мыслящий тростник». С одной стороны, человек – это очень слабое, неустойчивое, ломкое существо; но с другой стороны, он «сотворён для того, чтобы думать». В своём познании человек способен охватить мыслью не только себя самого, но и безграничную в своей необъятности Вселенную: «Все тела, небесная твердь, звёзды, земля и её царства не стоят самого ничтожного из умов; ибо он знает всё это и самого себя, а тела не знают ничего. Но все тела, взятые вместе, и всё, что они сотворили, не стоят единого порыва милосердия – это явление несравненно более высокого порядка. Из всех тел, взятых вместе, не удалось бы извлечь и самой ничтожной мысли; из всех тел и умов нельзя было бы извлечь ни единого порыва истинного милосердия, это невозможно, это относится к иной сфере – сверхъестественной» [цит. по 14, с. 376].

Вселенная может раздавить человека, уничтожить его без следа, но «человек всё равно будет выше своего убийцы, ибо он знает, что умирает, и знает превосходство вселенной над ним. Вселенная ничего этого не знает.

Итак, – заключает Паскаль, – всё наше достоинство – заключено в мысли. Вот в чём наше величие, а не в пространстве и времени[7], которых мы не можем заполнить. Постараемся мыслить как должно: вот основание морали[8]» [11, с. 112].

Однако, несмотря на всё это своё величие, человек оказывается перед главной трудностью – он оказывается неспособен соединить «вещи духовные с телесными». Даже почти все философы «смешивают идеи вещей и говорят о вещах телесных, как о духовных, а о духовных, как о телесных. Именно поэтому «человек для самого себя – самый загадочный предмет во всей природе, ибо он не может представить себе, что такое тело, и ещё меньше – что такое дух, а менее всего – как тело может соединяться с духом» [там же].

Многое в человеческой природе и человеческой жизни обличает Паскаль, оправдывая лишь одно – стремление людей к «Царству Любви, где все подданные дышат одною любовью и желают только блага любви». Никто убедительнее Паскаля, – восклицает в этой связи Мережковский, – «не говорил о том, как “царство мира сего” относится к Царству Божьему» [10, с. 300].

В чём люди видят высшее благо? – задаётся вопросом Паскаль. Один видит его «в добродетели, другой – в сладострастии, третий – в следовании природе, четвёртый – в истине – felix qui potuit rerum cognoscere causas[9], пятый – в полном неведении, шестой – в праздности, седьмой – в том, чтобы не поддаваться обманчивой видимости, восьмой – в том, чтобы ничему не удивляться – nihil mirari prope res una quae possit facere et servare beatum[10], а славные пирронисты – в своей атараксии, вечном сомнении и колебании» [11, с. 67].

Но самые мудрые, по Паскалю, полагают, что смысла жизни нельзя найти даже в воображении и мечтах, простирающихся вне откровения Бога человеку.

 

Post  Script

 

Гениальность Паскаля в том, что он ясно увидел и смог передать своим многочисленным читателям, что человек без Бога и вне Бога остаётся в полном и безмолвном одиночестве перед тёмной, безграничной, безмерной в своей бесконечности Вселенной. Он оказывается перед двумя разверзнутыми перед ним безднами – бездной бытия и бездной небытия. И человеку без Бога и вне Бога – нет спасения от своего трагического одиночества, от которого не спасают человека ни доводы разума, ни относительные добродетели.  – Даже на вершине пирамиды Абрахама Маслоу, – само-актуализированное человеческое “я”, лишённое Бога, застывает в трагической, беспросветной и безысходной пустоте.

Возможно ли для человека избежать этого страдания, порождаемого безысходностью и пустотой? Пытаясь ответить на этот вопрос, Паскаль приводит следующие свои рассуждения:

 

Правда, что начинать благочестивую жизнь трудно; но причиной этому не зарождающееся в нас благочестие, а оставшаяся в нас порочность. Если бы наши чувства не противились покаянию и наша испорченность не противилась чистоте Божией, мы не испытывали бы никаких тягот. Мы страдаем лишь в той мере, в какой порок, естественно нам присущий, сопротивляется сверхъестественной благодати; сердце наше раздирается этими противоположными устремлениями, но было бы несправедливо обвинять в таком насилии Бога, Который влечёт нас к Себе, а не оставляет миру, нас удерживающему» [11, с. 324].

 

Итак, из этих слов Паскаля следует очень важный вывод. – Только сам человек, в соответствии со своей исконной от сотворения свободой, может по своей собственной воле прийти к сотворчеству с Богом и по-настоящему вступить в историческую эпоху Богочеловечества. Здесь важно отметить, что «свобода в христианском понимании никогда не совпадает с абстрактной свободой выбора, но есть, прежде всего, свобода от зла» [26, с. 321]. В свою очередь, говоря здесь о свободной воле (собственной воле человека), следует иметь в виду «не волю, которая может делать всё, что ей хочется, но волю, которая способна освободиться от принуждения и тюрьмы зла» [там же]. Здесь идёт речь именно о таком, христианском понимании свободной воли, которое, вслед за Августином, отстаивал и сам Паскаль.

«Величие человеческой души, – слышим мы из глубины веков слова Паскаля, – заключается в том, чтобы уметь в нём держаться». Таким образом, главная тема религиозной философии Паскаля – это тема антропологическая и одновременно теологическая. Но только соединение этих двух тем в одно целое интегрированное третье может помочь человеку раскрыть тайну собственного бытия. Следовательно, главный религиозно-философский труд Паскаля был призван убедить читателя в том, что единственный возможный подход к тайне человеческой природы – это подход религиозный, по сути дела – богочеловеческий, а взаимосвязь Бога и человека не возможна иначе, чем посредством откровения:

 

«Веру можно обрести тремя способами: либо с помощью разума, либо обычая, либо откровения. Христианская вера – а она исполнена разума – истинными своими чадами числит только тех, кому даровано было откровение; это не значит, что она отметает здравый разум и обычай; напротив того, человек должен здраво оценить доводы в пользу её разумности,  должен найти подкрепление им в обычае, но откровение будет ему дано, если он смирился духом, затем что только смирение приносит нетронутые порчей плоды: Ne evacuetur crux Christi  – Чтобы не упразднить креста Христова».

 

Таким образом, Блеза Паскаля можно в определённом смысле полагать предвестником богочеловеческой антропологии – той антропологии, которую мы развиваем в наших трудах через четыре века, отделяющие нас от времени, когда жил и творил сам Паскаль.

 

Список литературы

 

  1. Белл Э.Т. Творцы математики. Предшественники совр. математики. Пер. с англ. В.Н. Тростникова, С.Н. Киро, Н.С. Киро. – М.: Просвещение, 1979. – 256 с.
  2. Бодлер Ш. Пропасть // Мережковский Д. С. Собр. соч. М., 2002. – С.481.
  3. Бутру Э. Паскаль: Пер. с фр. Изд. 2-е. М.: Издательство ЛКИ, 2008. – 216 с.
  4. Гарин И.И. Пророки и поэты: Т.5. – М.: ТЕРРА, 1994. – 640 с.
  5. Глаголев С.С. Блез Паскаль (19 июня 1623 г. – 19 августа 1662 г.) // Богословский вестник 1904. Т. 3. № 12. С.736-758. – С.756.
  6. История математики. В трёх томах. Т.2: Математика XVII столетия / Под ред. А. П. Юшкевича. – М.: Издательство «НАУКА», 1970.
  7. Кант И. Сочинения на немецком и русском языках. Т. 2: Критика чистого разума: в 2 ч. Ч. 1. – М.: Наука, 2006. – 1081 с.
  8. Кашлявик К.Ю. Поэтика порядка в «Мыслях» Паскаля // Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2015. Том 16. Выпуск 2. – С.349-359.
  9. Ломброзо Ч. Гениальность и помешательство / Общ. ред., предисл. проф. Л.П. Гримака. – М.: Республика, 1996. – 398 с.
  10. Мережковский Д. С. Собрание сочинений. Реформаторы. Испанские мистики. – М.: Республика, 2002. – 543с.
  11. Паскаль Б. Мысли. Малые произведения. Письма / Б. Паскаль; Пер. с фр., вст. ст. и прим. Ю. Гинсбург. – М.: НФ «Пушкинская библиотека», ООО «Издательство АСТ», 2003. – 528 с.
  12. Паскаль. Письмо к Ферма (Из Бьенасси, 10 августа 1660) // Паскаль Б. Мысли. Малые произведения. Письма. М., 2003. – С.429-430.
  13. Паскаль Блез. Мысли: Блез Паскаль: пер. Э. Линецкой. – М.: Мир энциклопедий Аванта+, Астрель, 2009. – 253 с.
  14. Сент-Бёф Ш. «Мысли» Паскаля // Ш. Сент-Бёф. Литературные портреты: Критические очерки. М.: «Художественная литература», 1970. – С.373.
  15. Стрельцова Г.Я. Паскаль и европейская культура. – М.: Республика, 1994. – 495 с.
  16. Тарасов Б.Н. Паскаль. – 2-е изд. – М.: Мол. гвардия, 1982. – 334 с., ил. – (Жизнь замеч. людей. Серия биогр. Вып. 15 (599)).
  17. Филиппов М.М. Паскаль // Биографическая библиотека Ф. Павленкова. Паскаль. Ньютон. Линней. Лобачевский. Мальтус. – Челябинск: «Урал», 1998.
  18. Чекалов К.А. Формирование массовой литературы во Франции. XVII – первая треть XVIII века. –М.: ИМЛИ РАН, 2008. – 247 с.
  19. Чернов С.В. Образ личности гения. Искатели совершенства // Философская школа – 2017. – № 2. – С.72-105. DOI: 10.24411/2541-7673-2017-00020
  20. Чернов С.В. Образ личности гения. Искатели совершенства. Часть II // Философская школа – 2018. – № 4. – С.106-132. DOI: 10.24411/2541-7673-2018-10420.
  21. Чернов С.В. Образ религиозного гения-творца: Св. апостол Павел // Философская школа – 2019. – № 8. – С.11-21. – С.106-132. DOI: 10.24411/2541-7673-2019-10814.
  22. Чернов С.В. Образ личности гения. Искатели совершенства. Часть III: Авиценна // Философская школа – 2019. – № 9. – С.87-101. DOI: 10.24411/2541-7673-2019-10932.
  23. Чистяков А.Н. Мысли Паскаля и жанр апологии // Известия Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена: Литературоведение, 2008. № 39.– С.303-308.
  24. Чистяков А.Н. Мысли Паскаля и современная ему апологетика // Известия РПГУ им. А.И. Герцена: Литературоведение, 2009. – С.189-195.
  25. Шестов Л. На весах Иова. Странствие по душам. – М.: Эксмо, 2009. – 560 с.
  26. Эриксен Т.Б. Августин. Беспокойное сердце. Перевод с норв. Л. Горлиной. – М.: Прогресс-Традиция, 2003. – 384 с.
  27. Armstrong Karen. The History of God. The 4000-years Quest of Judaism, Christianity and Islam. N.Y.: Ballantine Books, 1993.
  28. Douchilloux H. Apologie et théologie dans lec Penseés de Pascal // Rev. fr. de la France et de l¢ 2002. – T. 182, N 1. – P.3-19.
  29. Pensées ed Brunschwigg, 1897.

 

[1] Ещё Кант заметил, что «у мастеров математического искусства, по-видимому, нет недостатка уверенности в себе…» [7, с. 919].

[2] На математическое творчество Лейбница большое значение оказал «Трактат о синусах четверти круга» Паскаля, с которым Лейбниц познакомился по совету Гюйгенса в 1673 г.

[3] Этот этап духовной жизни Паскаля исследователи называют его вторым обращением.

[4] Характерно, что и Лев Толстой подобным образом оценивал свои предыдущие произведения («Война и мир», «Анна Каренина» и др.) после своего обращения, представленного в «Исповеди», которое также как и у Паскаля можно считать обращением религиозным.  Причём, как известно, Толстой сам указывал на своё духовно-эйдетическое сродство с Паскалем.

[5] «Memorial» Паскаля от 23 ноября 1654 года, содержащий записи об этом откровении (см. выше). 

[6] Здесь и далее в круглых скобках приводится нумерация фрагментов «Мыслей» по французскому изданию Брунсвика (Pascal. Pensées, ed Brunschwigg, 1897).

[7] …времени,  –  продолжительности,  – в пер. С. Долгова, 1902.

[8] Постараемся мыслить как должно: вот основание морали. – Будем же стараться хорошо мыслить: вот начало нравственности. – в пер. С. Долгова, 1902

[9] Блажен, кто смог познать причины вещей (Вергилий. Гергики, II, 490).

[10] Ничему не удивляться – вот едва ли не единственное, чем можно достичь блаженства и сберечь его (Гораций. Послания, I,  VI, 1).

Источник: Чернов С. В. Образ личности гения. Искатели совершенства. Часть IV:  Блез Паскаль  //  Философская школа. – № 11. – 2019.  – С. 56–72. DOI.: 10.24411/2541-7673-2020-11106