Роман В. Маканина «Асан» стал лауреатом премии «Большая книга» в 2008 г. и в связи с этим тексту было посвящено большое количество критических статей, как положительно оценивающих труд автора, так и не принимающих ни философию, ни стилистику В. Маканина, проявленные на страницах достаточно известного теперь уже произведения.

Первое, что говорят об «Асане», — это книга о войне. Поэтому роман пытаются вписать в соответствующий ряд: Эрих Мария Ремарк, Борис Полевой, Виктор Некрасов, Юрий Бондарев, Василий Гроссман, конечно, Лев Толстой, на упоминании о котором настаивает сам В. Маканин даже именем главного героя — Жилин.

Но роман «Асан» не совсем вписывается в ряд текстов, созданных перечисленными авторами в разные эпохи и в нескольких регионах мира, потому что исследование войны как таковой, её реалистических и даже натуралистических деталей и особенностей В. Маканину не слишком удалось, о чем будет сказано ниже, зато писатель вполне успешно и интересно, как минимум, попытался изучить «миф о войне», «исследовать её изнанку» [2].

Второй ряд, в который критики пытаются втиснуть маканинский текст, это ряд современных произведений о чеченских событиях конца ХХ века: «Идущие в ночи» А. Проханова, романы Ю. Латыниной, тексты Д. Бутова, В. Исмагилова, А. Ягодина, И. Мариукина, В. Скворцова. Но и в этом списке «Асан» стоит особняком, потому что, во-первых, мы видим новый тип главного героя, который не столько воин, сколько торговец, хозяйственник, диспетчер; во-вторых, В. Маканин показывает новый тип войны, поэтому и боги ему нужны иные, до сих пор не описанные в литературе. Л. Данилкин пишет об этом так: «Асан» — ну да, очередная книга на «чеченскую» тему — на самом деле очень странный роман; в нем не просто очень подробно, в деталях, показана оборотная, нелицеприятная сторона войны — здесь произошёл фундаментальный взлом матрицы военного романа» [5].

 

Сам В. Маканин объясняет свою задумку тем, что именно после чеченской войны в российские города и посёлки вернулось оружие. Для писателя это очень важный факт биографии страны: во-первых, на ребят, которые привезли с собой из Чечни свои пистолеты и даже автоматы, никто не «стучал», не доносил, что само по себе интересно; во-вторых, они пришли с войны профессионалами охраны, что часто помогало им устроиться в мирной жизни вполне успешно: «Тропинка была проложена — и те, кто воевали друг с другом, вышли уже на широкую дорогу охранниками — на равных. Те и эти. Сейчас они повзрослели. Они в одной команде. Уважительно приветствуя друг друга, они улыбаются. Об этом уже начавшемся выравнивании войны в мир я писал в «Асане» [10].

Итак, «Асан» — особенный текст, о чём наиболее кратко и весомо выразился А. Немзер: «О по-настоящему большой книге коротко не скажешь. Маканинский «Асан» — очень большая книга» [9]. Попробуем обобщить те, как заслуженные, так и не всегда убедительные претензии к роману, которые предъявляет критика.

Некоторые из замечаний носят абсолютно эфемерный характер, поэтому оспаривать их практически невозможно. К примеру, Н. Александров пишет: «Асан» — удивительный пример беллетристической риторики или усилия по стяжанию художественности. Маканин — оригинальный мыслитель, то есть очень умный человек. Но человек без художественной свободы» [1]. Это пример сугубо личного восприятия критиком текста произведения. Причём, объяснить и обосновать свою позицию критик не считает необходимым. Доказать, наличествует в тексте «Асана» художественная свобода или отсутствует, невозможно.

Наиболее строга, последовательна, научна в своих претензиях к роману А. Латынина. Она говорит об «удивительных провалах» «Асана» и о взлётах, «на которые авторы посредственных и конъюнктурных произведений просто неспособны. Попробуем безжалостно описать одни и отдать должное другим» [7].

Критик А. Бабченко уверен, что «разбирать все несуразицы «Асана» бессмысленно, потому что они не то чтобы «встречаются» — роман на них построен полностью. Соприкосновения с реальностью в «Асане» нет ни единого. Понятно, что писал Маканин не о Чечне. И даже не о войне в целом. А о человеке на войне. Но для исследования тему надо представлять хотя бы приблизительно, а Владимир Маканин не знает не только чеченскую войну — он не знает войну вообще» [3].

Но А. Латынина идёт по другому пути: скрупулёзно разбирает одну неточность за другой, делая это доказательно, аргументировано, со ссылками на источники.

К примеру, она замечает, что многое в тексте построено на факте острого дефицита горючего на чеченской войне. Именно это обстоятельство делает Сашика столь влиятельной и значимой личностью для чеченцев, но единственное, в чем Чечня не испытывала недостатка ни в военное, ни в послевоенное время, — это именно горючее во всех его модификациях. Критик пишет: «Чечня стоит на нефти очень высокого качества. Грозный был одним из главных центров переработки нефти в СССР. В годы правления Дудаева нефть разворовывали прямо из трубопровода. Когда нефтеперерабатывающий завод встал, а труба опустела, республика покрылась тысячами мини-заводов…» [7].

Другая маканинская осечка — мобильная связь. А. Латынина выяснила у специалистов, что до 2002 г. мобильной связи в Чечне просто не существовало, а потом она долго действовала с серьёзными ограничениями, снятыми лишь в 2004 г., о чем проинформировали все новостные каналы. Далее критик повествует: «Для горной войны, впрочем, мобильники и до сих пор малопригодны: в горах связь очень ненадёжна, а чаще всего её вообще нет. Что же касается Дудаева, то у него, конечно, был не маленький мобильничек, а спутниковый телефон. Размером с нынешний портативный компьютер. В карман не сунешь. У боевиков тоже были, конечно, не мобильные телефоны, а портативные рации и спутниковые телефоны. Крестьянам их не раздашь: слишком дорого, слишком заметно для постороннего взгляда, да и пользоваться непросто» [7].

А. Бабченко, суммируя все неточности и неувязки, пишет: «Жаль, что уже практически естественно место национальной трагедии заняла снятая или написанная об этой трагедии фальшь. Жаль, что эта фальшь получает премии, пропагандирующие себя именно как национальные» [3]. И ещё: «Не надо оценивать «Асан» как произведение о Чечне. Это фэнтэзи о войне на тему «Чечня» [3]. Критик считает, что это не просто ошибки, он взывает к совести писателя, напоминая, что «погибшие люди — не тесто для выпекания литературных пирожков», что эти люди жили и умирали на войне, «которую затеяла наша страна, благополучно от этой войны самоустранившись. И не желающая знать о ней до сих пор. До сих пор предпочитающая правде выдумки о том, какой она эту войну хотела бы видеть в книжках» [3].

В. Маканин на вопрос корреспондента о том, как он не побоялся писать о войне, не имея военного опыта, ответил так: «А какой опыт был у Пушкина, когда он писал Полтавскую битву? Упрекали в том, что у меня мобильный телефон в чеченских горах работает слишком хорошо. Это говорят люди, путающие сотовую и мобильную связь. Когда говорят, что неточностей много, и не приводят ни одной серьёзной, это значит — их нет. Могу заверить читателя в каждом абзаце. Фирма работает тщательно» [11].

«Асан» есть за что поругать, и его в критике убедительно обвиняли в фактических ляпах, в незнании автором реалий войны, в невнятности авторской позиции, в искусственности сюжета. Но особенно недопустимым критикам показалось изобретение В. Маканиным нового бога.

А. Латынина провела целое исследование и выяснила, что в пантеоне языческих чеченских богов отсутствует эта хищная двурукая птица, которой приносят кровавые жертвы. Она обнаружила, что «не только энциклопедии молчат о его существовании — никаких следов Асана нет ни в обстоятельной книге «Вайнахи» Г. Анчабадзе, где скрупулёзно перечисляются имена языческих божеств. Ни в классическом труде историка и этнографа XIX века Б. К. Далгата «Первобытная религия чеченцев и ингушей» (М., 2004). Ни в исследовании Х. З. Бакаева «Языческие боги вайнахов» (Грозный, 1988). Зато во всех работах приводится один и тот же языческий пантеон: Деала, Ту-шоли, Мятцил, Сиели, Ерды, Молыз-Ерды» [7].

Но при этом все писавшие о романе, за редким исключением, говорили об удивительном свойстве текста: «Он в принципе отбросил пространственно-временной контекст, приобретя универсальность, возвысившись над собой. Невнятица стала понятийным аппаратом человека, который отчаянно не желает войны. Он сбит, он растерян. Сама его жизнь отказывается принимать безумие войны, неправильной, алогичной в своём первородном виде, в своей задумке» [2]. А. Латынина объяснила позицию писателя тем, что реалистический роман является лишь оболочкой для притчи, которую на самом деле создал В. Маканин. Среди вайнахских богов автору не удалось найти такого, который послужил бы основой притчи. Ему нужен был двурукий идол, одной рукой воюющий, другой рукой торгующий. И тогда появился Асан, который в художественном мире В. Маканина хочет то крови, то денег. На фоне притчевой стилистики все детали и мелочи войны теряют свою важность, хотя, конечно, В. Маканину можно было всего этого либо избежать, изучив материал досконально, либо перенести события в неопределённое место и неопределённое время.

В. Маканин в интервью сказал, что критические выпады в сторону «Асана» были похожи на «неприязнь недополучивших»: «По счастью, разговор не стал пустым, потому что спор с критиками зашёл или, можно сказать, случайно забрёл на известную философскую плоскость: а что, мол, важнее — отражение жизни или вдохновенный полет над ней?… Это вечный вопрос. Я отстаивал, что «полет» предпочтительнее и что мне так понятен гневный вопрос, который бросил приземленным реалистам ещё Аристотель: «Зачем удваивать реальность?!» [10].

В. Маканин сразу, не оставляя никаких сомнений, вписывает своё произведение в мировую культуру через пару героев: Жилина и Костыева, которые не могут не напомнить даже не очень опытному читателю другую пару известных героев классического произведения Л. Толстого: Жилина и Костылина.

Писатель объясняет фамилию главного героя не только привязкой к толстовской традиции, но и смыслом, который фамилия «Жилин» в себе несёт: он же не только жилистый, но и прижимистый» [6].

А. Латынина считает, что маканинский Жилин — это толстовский герой, перенесённый в наше время: «Что такое Жилин у Толстого? Дюжинный, но жизнестойкий и смекалистый русский человек. Он недалёк и не слишком умён, такие никогда не сделают карьеры, но он не завистлив, дружелюбен и не бросит товарища, как не бросил во время побега мешавшего ему Костылина. Он не в силах просчитать, предугадать легко предвидимое будущее (зачем, например, надо было отрываться от обоза, рискуя пленением?). Но он не сдаётся обстоятельствам, в плену он не падает духом, а ищет выхода, у него мощная витальная сила, он мастеровит, он обаятелен, он способен завоевать расположение людей с совершенно чуждым менталитетом, и его скромное благородство основано не на ритуальном чувстве дворянской чести, но на врождённой потребности не сеять вокруг себя зла. Таков же и маканинский Жилин. Но он действует совсем в иных обстоятельствах. Он живёт в неблагородные времена» [7].

Между прочим, толстовский Жилин, выбравшись от чеченцев, произносит: «Вот я и домой съездил, женился! Нет, уж, видно, не судьба моя». Так он и остаётся служить на Кавказе. У Маканина Жилин тоже остаётся, причём, уже умирающему майору его умный и покладистый помощник говорит: «Посмотри на тот лесок… На эти зассатые солдатами горы. Красиво?… Ещё как красиво, а толку ноль?… Смотри, Александр Сергеич. В последний раз смотри…».

Л. Данилкин о преемственности образа Жилина говорит ещё более весомо: «Маканинский майор — среди прочего, фантомное отображение толстовского — наверняка закрепится в истории литературы и начнёт дублироваться дальше, в другие тексты; механизм работает, Маканин замечательно справился с перенастройкой, и мы долго ещё будем наблюдать за его работой» [5].

Как сказал сам В. Маканин, «если Толстой в «своей войне» любил мысль народную, то я в «войне нашего времени», в войне «Асана», хотел полюбить мысль индивидуальную» [11].

В чём же состоит эта «мысль индивидуальная». Конечно, в эксклюзивности и необычности героя, майора Жилина, главного открытия писателя, если говорить о романе «Асан».

Жилин необычен прежде всего тем, что он осознал, воспринял, усвоил урок денег, которые в современной войне играют решающую роль. Недаром главным глаголом войны В. Маканин называет глагол «двигаться» [8, с. 6]. Его персонаж именно это и делает постоянно: он двигается.

Писатель нашёл героя, «чья биография и образ жизни может быть ключом для понимания эпохи, метафорой современности. Это большая редкость по нынешним временам — настоящий романный герой, его нет почти ни у кого… Роман с Героем гораздо мощнее любой просто беллетристики, он более долгоиграющий, чем любая специфическая военная проза, он обладает невероятным магнетизмом, сам заставляет себя читать» [5].

Конечно, автор «Асана» был не первым, кто рассказал о том, что на войне воруют, но он изобразил своего вора так, что читатель его воспринимает почти как святого, забывая и о воровстве, и о коррупции, и о многом другом. Механизм работы писателя над образом Жилина Л. Данилкин описывает следующим образом: «Маканин сделал два хода разом: он разрушил романтический образ военного героя, демифологизировал его — только для того чтобы тотчас же создать вокруг него новую мифологию, снабдить его, по сути, сакральными функциями. Маканин несколько раз подчёркивает, что к его Асан Сергеичу многие относятся как к богу войны: старики приносят ему подношения, а солдатские матери готовы ритуально отдаться ему; и гибель его описана как гибель бога в расцвете сил. Именно так, как майор Жилин — от природы честный, но в силу обстоятельств двурушничающий коррупционер, защищающий невинных, которых все бросили, по-видимому, выглядит нынешний мессия, у которого нет сил спасти всех, но кого то он все же спасёт. «Асан» ещё не житие, но сырой материал для жития, фактическая основа; именно на основе таких биографий потом возникают мифы о спасителе, жертве и самопожертвовании» [5].

Майор Жилин — ключевая фигура войны, он производная от неё, но он и властитель; он негодяй, но он и спаситель; он воин, но он занимается сугубо мирным делом: торгует горючим.

Повествование ведётся от лица майора Жилина. Сначала возникают слухи о нем, мы узнаем, что это большой человек для воюющей Чечни, а потом он появляется сам. Причём, он говорит о себе то в третьем, то в первом лице. А ещё часто В. Маканин заставляет своего главного героя «вслух», так, чтобы слышал читатель, вести диалог с самим собой. «Раздвоение» Жилина происходит не просто так, а в минуты опасности, тогда он перестаёт ощущать себя и смотрит на свои движения и поступки как бы со стороны [8, с. 17].

Альтер эго Жилина иногда ведёт себя непредсказуемо, отсюда разбросанные по тексту фразы следующего типа: «Я разозлился на его улыбку, но ещё больше на самого себя. На майора Жилина, который (как вдруг оказалось) слишком упёрся… увлёкся в торге… не уступает майор!» [8, с. 24].

Многие военные эпизоды Жилин не просто вспоминает, а про себя рассказывает отцу-алкоголику, «бате».

Майору постоянно приходится уговаривать себя не включать эмоции, как позитивные, так и негативные: «Я даже спросил себя — почему ты, майоришка, такой заводной?… ты что, крутой?… Я спросил себя: куда ты лезешь, <…> в камуфляже, когда у тебя дома жена и дочка?… Каждый день ждут… Война отдельно — ты отдельно. Запомни… Ты просто служишь. Ты просто служишь на Кавказе» [8, с. 25].

В начальных главах романа повествование от первого лица ведётся чаще, к концу все реже, а потом исчезает совсем. В. Козлов считает, что автор таким образом готовит читателя к смерти героя, которую надо показать «снаружи», от третьего лица.

Майор Жилин — воистину русский человек: он умеет ко всему приспосабливаться, в том числе и к войне.

Если война превратилась в рынок, то он готов внедрить в свою жизнь рыночные отношения. Он совершенно не обязан беспокоиться о том, как его бензин дойдёт до пункта назначения, но он это делает. А за усилия берет каждую десятую бочку себе.

Он строит дом, точнее, строит его жена, а он издалека даёт советы по строительству и снабжает семью деньгами.

Он неутомим, смел, вызывает к себе уважение со стороны друзей и врагов. И он наделен при всем этом душой. «Какой же русский тип без души? А Маканин пытается создать именно современный русский тип. Да-да, как ни высокопарно это звучит, писатель пополняет галерею русских типов, созданных великой литературой» [7].

Война для Жилина — «лишь жизненное пространство» [4]. И если многочисленные представители его руководства тратят энергию на что угодно, но только не на попытки завершить войну, прекратить убийства, то он, Сашик, является таким островком мирного бизнеса, который чудом выживает внутри смертоносных сражений.

В. Маканину дороги в герое терпимость к другим, умение разбираться в людях, отсутствие страсти к деньгам и накопительству. Деньги для Жилина — составная часть жизни, одна из многих: «Он не раз повторяет, что ему не нужны эти копейки, но он должен их взять, поскольку Кавказ — это все ещё «восток, дело тонкое», и если майор Сашик деньги не возьмёт, то здешние люди завтра же перестанут его уважать. Он поддерживает своё имя, поскольку имя и суть Жилина и есть настоящий его товар, без которого он погибнет» [11].

Он выкупает пленных, помогает матерям найти сыновей, он любит своих контуженных ребят, сочувствует им и, в конце концов, становится жертвой этой своей привязанности. Он является символом «коррупционера, не потерявшего совесть. Поскольку лучше уж коррупция, чем бардак, то есть хаос» [1].

Он понимает, чувствует на своей шкуре законы войны. И если любая война — нечто сумасшедшее, но с самого начала она непременно стремится к равновесию, к балансу [8, с. 178], то он из тех, кто этот баланс ежедневно и ежечасно пытается приблизить.

На войне всё не так, как в мирной жизни. Так как же выглядит на страницах «Асана» война в Чечне?

В. Маканин формулирует целый ряд военных правил и примет:

- «Здесь все никогда до места не доезжают» [8, с. 8].

- «Воинская слава даётся не сразу» [8, с. 10].

- «На войне все можно» [8, с. 48].

- «Война — дело заводное» [8, с. 50].

- «Война — штука внутренняя! нутряная!» [8, с. 58].

- «Настоящая дружба на войне всегда задаром» [8, с. 69].

- «Война — чувствительная вещь» [8, с. 158].

- «Война — дело весёлое… Иногда» [8, с. 194].

- «Иногда война торжественна, чувственна. В такой исключительный миг война впечатляет. Война даже что то обещает… помимо смертей» [8, с. 215].

- «Война справедлива… Иногда» [8, с. 236].

- «Нет правил у этой войны… Нет даже закономерностей» [8, с. 384].

- «Война — как болото. Все тонет. Все здесь тонет само собой, поглощается и забывается» [8, с. 390].

- «Война, как вода… Течёт и течёт…» [8, с. 418].

«Военные чувства», именно такое сочетание использует В. Маканин, просты, но примитивными их называть было бы неверно. Просто на поверхность выплывают самые главные, жизненно важные вещи. Помимо основных инстинктов, активизирующихся на войне, боевые действия полны суррогатных чувств: человеку по его природе свойственно хотеть человеческого же тепла. Эти живые и почти нежные потребности на войне становятся такими яркими, что пробивают «ежедневный страх смерти» [8, с. 368]. Чувства эти были слепыми, поэтому их объектом мог стать кто угодно, а иногда они могли быть направлены и на неживые явления окружающего мира.

«Война страшна не тем, что там отрывает руки-ноги. Она страшна тем, что там отрывает душу. Налёт цивилизации очень тонок и способность чувствовать красоту (навык под огнём абсолютно бесполезный) уходит первой, и возвращается одной из последних, спустя года», — пишет А. Бабченко [3]. Но у В. Маканина герои часто демонстрируют своим поведением, что душа осталась на месте, только спряталась внутри человека подальше от звуков, страхов и ужасов войны. Хотя именно этот факт, наличие живой души, часто становится причиной гибели людей на войне.

Бой, по В. Маканину, становится нормальным и понятным, когда в нём появляется симметрия: правые и левые, наши и не наши как то выравниваются по силам и средствам [8, с. 170]. У каждого боя есть своя арифметика. Например, такая: живым может не хватить рук, чтобы унести мёртвых [8, с. 287].

На войне легче, когда воюющих с твоей стороны много. Чем больше, тем проще и спокойнее, поэтому толпа новобранцев — это самая беспечная, наглая и уязвимая толпа, которая в принципе может существовать на войне. Толпу новобранцев автор называет «гульной», «необстрелянной» [8, с. 6].

Ещё одна подмеченная в романе деталь: уцелевшие после боя неизменно сидят похабно: «Никаких же сомнений — именно они, уцелевшие, должны зачать детей. Они ведь должны передать потомкам своё умение выжить» [8, с. 185]. Уцелевшие воины, «надо думать, пахли кровью и спермой. И презирали всех, кто пахнет иначе» [8, с. 197]. Только при этой гордой и самоуверенной посадке в глазах солдат — «сгустившаяся тоска» [8, с. 186].

На войне одновременно существует несколько миров. Один из них — чистый, даже роскошный, блестящий мир штабных коридоров, где на дверях висят таблички, где все правильно и чётко, где нет грязи, крови и неразберихи [8, с. 196].

В Чечне, по мнению автора романа, остро ощущалась нехватка офицеров: грамотных, смелых, подготовленных и просто здоровых. Отсюда вопросы Жилина самому себе: «Безгрыжных офицеров в России не осталось?… Где они, безгрыжные и безаппендицитные?» [8, с. 5].

Офицеры, многие из них, любили поорать на солдат: «Приятно же требовать, нагонять страх, вправлять мозги кособокому солдату, потерявшему где то оружие» [8, с. 43]. В крике высших офицеров часто была удивительная составляющая. Когда они орали, то привязывались к подчиненным. Брань роднит людей. «С каждой угрозой, с каждым матом-перематом они оба на копейку становились мне дороже», — думает о своих подчинённых Жилин [8, с. 207].

Судьбу Жилина решили вполне типичные полковники — Фирсов и Федоров. Они просчитали два варианта его будущего. Если вернутся в Грозный федеральные войска, то Жилина можно будет отдать под суд за разворованное военное имущество, а это разграбление складов было не просто предсказуемо, но неизбежно. А если федералы не вернутся, то Жилина просто забудут, то есть отдадут во власть чеченцам, которые могут взять его в рабство, изнасиловать, уничтожить любым способом. Но с полковниками более высокие руководители обошлись ровно так, как они хотели обойтись с Жилиным.

Офицеры могут быть на стороне своих солдат, понимать их, беречь, помогать им всем, чем возможно. Жилин говорит, что, конечно, настоящий офицер на своих подопечных не донесёт, даже если он обязан это сделать. Он сам забудет и солдату поможет забыть. Он вычеркнет лишнее.

Вообще начальство во время чеченских событий узнавало далеко не обо всем: многие вещи решались «по горизонтали», без привлечения вертикальных отношений, без докладов и согласований, на которые уходило слишком много времени и сил. В штабах не любят панику. «Им лень жопу поднять и закрутиться, лень забегать, заспешить. Ведь приказ на себя придётся брать» [8, с. 411]. Жилин называет процесс чиновничьей стыковки тягучим, ржавым и мерзким [8, с. 412]. Есть ещё одна закономерность в стыковочных законах: «Если штабные колёсики вдруг всё-таки закрутились быстрее… ещё быстрее!… ещё и ещё быстрее!… Это значит только одно — пацанов уже перебили, колонну пожгли. И говенный механизм их стыковки завертелся в обратную сторону. Ища виноватых» [8, с. 412]. То есть брать на себя ответственность начальство не торопится, а свалить её с себя — бегом, вприпрыжку буквально.

Конечно, война — это ещё и её герои. Хотя истинные вояки не особенно верят в героев. Герой в романе сравнивается со складом, набитым анекдотами, слухами и байками об удачах и подвигах. Герой — тот, кому повезло попасть в народную молву. Но, с другой стороны, это тоже нужно заслужить.

Одно из правил войны гласит, что смелые и знаменитые никогда не получают по заслугам от командования [8, с. 69]. Чтобы доказать эту свою мысль, Маканин вспоминает Чкалова, Чапаева, Дениса Давыдова… А примером такого лихого везунчика в романе является Хворь (капитан Хворостинин): «И не берут его прицельные пули, и облетают его осколки! Интуитивный проводник колонн!… Сталкер!… Гениальный хозяин чеченских ущелий!… Сгусток героизма!…» [8, с. 69].

Хворь не обижался на начальство за равнодушие. Ему не нужны были ни ордена, ни благодарности, ни звания. И об этом В. Маканин пишет образно и убедительно: «Зачем орлу с высоты видеть чужие (да и свои) нечистоты на ветках деревьев?… Орёл видит вровень. Орёл видит горы» [8, с. 69-70].

История с капитаном Хворостининым очень показательна для разговора о российской армии того периода. Его интуиция, профессионализм, бесстрашие, везение, наконец, раздражали руководство и приводили к двум «типам» последствий.

Во-первых, его непосредственный начальник, полковник Саблин, намеренно посылал Хворостинина на маршруты, из которых не возвращаются. А он возвращался и проводил колонны, сохранив, как минимум, три четверти, подобрав раненых и уцелев лично.

Во-вторых, Саблин упорно и с зубовным скрежетом постоянно вычёркивал Хворостинина из наградных листов. Такая месть за чужое везение.

Об этой ситуации В. Маканин пишет: «Сам полковник Саблин имел на шее прекрасную квадратную будку. Монументальная грудь. Места много… Настоящий орденоносец. И настоящий, кстати, вояка. Любил самолично, сам полезть под пули. И молодых рядом не терпел… И конечно же, его раздражало, что чичи уже заприметили регулярно ускользающие от них колонны. И сказали вслух имя — Хворь. Не вникая в смысл слова. Просто покороче… Хворь!… Скользкий, как угорь» [8, с. 159].

Писатель подчёркивает, что везучий и яркий человек не может попасть в верха. Это норма войны.

Жилин подробно пересказывает один эпизод из воинской судьбы Хворостинина. Всё в этом эпизоде говорит о том, что главными качествами для героев являются хорошо развитая интуиция, нюх, чутье и доведённый до автоматизма профессионализм. В бою реакция должна быть мгновенной и на обдумывание решения времени не даётся. Описываемый случай, к примеру, начинается с того, что очумевший от грохота и ужаса новобранец бросился на гору с тяжеленным гранатомётом, который с трудом (в нормальных условиях) обслуживают два солдата. Почему Хворь побежал за ним — объяснить нельзя. Он просто почувствовал, что так будет правильно и спасительно.

Хворь обладал звериным чутьём, он перемещался бездумно, переползал, сдвигался туда, где открывалась «спасительная пустота», где появлялась прореха, в которую можно было просочиться. То есть для В. Маканина главным качеством героев является умение почуять ситуацию, интуитивно разобраться в ней.

Жилин сравнивал своего друга, Хворостинина, с Суворовым: «Такой же тонкокостный… Мелковатый… И тоже улыбчивый, тоже не без хвастливости. Но ведь то Суворов! Великое прошлое!… История!… Осталась даже его переписка с Екатериной!» [8, с. 169].

У героев бывают свои причуды. К примеру, всем истинным героям, в том числе Хворю, больше всего нравилось, когда им, тяжело раненым, напоминали об их донжуанстве и иных мужских достоинствах. Читателю обо всех этих странностях Хворя рассказывает Жилин. Получается, что даже лучший друг как то недоверчиво относится к героизму Хворя. Он пророчит, что слава героя «осыплется» после его смерти. «Мелкой такой листвой. Дождичком» [8, с. 169]. Но тот факт, что прототип Хворя попал в роман В. Маканина, вобрав в себя черты многих героев чеченской войны, свидетельствует, что герои остаются в истории. Пусть фразой, чёрточкой, деталью, но всё-таки остаются.

Среди федералов легендами становились не только положительные персонажи, но и фигуры отрицательные. Некий полковник Зусцов сжёг два чеченских села. Он занимался зачистками так яростно, что вошёл в песни горцев. Он расстреливал без разбору, даже подозрения ему были не особенно нужны. В песнях о нем отмечалось, что он был не только свиреп и яростен, но и умел отдыхать со вкусом: «Банька!… Парная с пивом и с невинными (фольклор!) девочками…» [8, с. 376].

Особая категория участников чеченских событий — отставшие от своих частей в силу самых разных причин, чаще всего из-за контузии, солдаты. Они напуганы, придурковаты, их «слишком долго виноватили» и «слишком допрашивали» [8, с. 43]. Они мало что соображают и только мечтают вернуться не домой даже, а к своим однополчанам. Они никому не верят и сбегают от тех командиров, которые относятся к ним с искренним сочувствием, стараются их успокоить, накормить, напоить и прилагают усилия, чтобы отправить их к своим, где их знают и любят, где им будет хорошо.

Таких, как Алик и Олег, в Чечне называли бродячими. Их истории были похожи одна на другую, как две капли воды: «Алик и Олег, они оба бродячие — уцелевшие из на две трети уничтоженной чеченцами колонны. Одуревшие после близкого разрыва… Забились в ямку. Уползли… В непролаз кусов. Когда бой (не бой, а избиение) уже кончался… Их рота с большими потерями ушла. А они, контуженные близким разрывом, жались друг к дружке и ползли… Олег стонал от нестерпимой головной боли… Отползали все дальше, слыша, как там, в ущелье, чичи добивают наших раненых» [8, с. 113]. Такие отбившиеся от своих были приметой и странностью горной войны, где нет и не может быть в принципе чёткой линии фронта.

Алик и Олег — одни из самых ярких персонажей романа, хотя они, строго говоря, не совсем в своём уме, не совсем полноценны. Но сочувствие вызывает их преданность своей части, то, что они мечтают только о возвращении туда.

У обоих ребят после контузии появились яркие и запоминающиеся особенности поведения: Олег постоянно вытягивался, отдавал честь и гордо кричал: «Присяге верны!»; Алик плакал одним глазом, причём, непрерывно.

Бродячие делились друг с другом своими страхами и стремились в свои части любыми путями: там, как они считали, их ждало спасение. Если они попадали в комендатуру, то им предстояли унизительные допросы, особенно при потере оружия. А если они попадали к чеченцам, то их судьба оказывалась ещё более страшной.

Многие солдаты, даже уцелевшие и выжившие, так и не могли преодолеть страх, поселившийся внутри. Страх иногда вдруг накрывал их с головой, как «тёмная волна» [8, с. 188]. Порой из этой темноты появлялись яркие жёлтые светящиеся осколки, «кусочки света» [8, с. 188]. И тогда человек вообще терял ориентацию в пространстве и времени, совершенно не мог ничего контролировать. Именно такой страх, вырвавшийся из Олега и Алика, контуженных подопечных Жилина, стал причиной гибели главного героя.

Как опытный и внимательный участник боевых действий, ветеран Жилин подмечает детали и нюансы поведения людей в минуты опасности и тревоги. Например, он говорит, что свою растерянность мужчины на войне скрывают за мелкими движениями: крутят головой, суетятся руками, потирают друг о друга кончиками пальцев (так делал Дудаев) и прочее [8, с. 28].

Так как на войне каждая минута может стать последней, то любой участник боевых действий, даже отдыхая после боя или работы, ждёт судьбы. И это каким то удивительным образом отражается на его лице [8, с. 109]. Война, как говорит Жилин, приучает думать про последний день [8, с. 175].

Конечно, война не место для сентиментальных эмоций. Она откровенно груба. Поэтому множество сцен и эпизодов романа поражают неприкрытой агрессией и натурализмом. На самых первых страницах читатель встречается с неким великаном Жорой, который, чтобы опьяневшие новобранцы не высовывались из грузовика, просто сшибает их кулаком на дно кузова.

Жалость редко встречается на войне. Это «небольшое чувствишечко» [8, с. 79] делает человека уязвимым. И всё-таки то здесь, то там жалость высовывается из человеческого существа. В. Маканин уверен, что «такая вот малость жалости — единственное великое, что здесь, на этой войне, осталось» [8, с. 79].

Есть ли у воюющих людей мечта? Да, есть. Маканин формулирует её так: «Устроил бы и мир с чеченами. Долгий-долгий мир… Чечены тоже люди. А солдаты могли бы половить здесь рыбку. В горных речках, говорят, отличная рыбёшка, хотя и мелкая. Однако всё-таки общее и дружное солдатское мнение — на войну! Мать вашу! Почему так медленно едем?!»

В этих нескольких предложениях можно увидеть вопросы, которые никогда не перестало и, видимо, не перестанет задавать себе человечество. Почему, если мир лучше, что очевидно, люди никогда не забывали воевать? Неужели война — неизбежная спутница истории? Почему всегда находятся проблемы и вопросы, которые могут быть решены только с помощью оружия?

Война будит в мужчинах многие качества: как хорошие, так и плохие. Но главное, что она вытаскивает из подсознания, — это желание большинства мужчин «постоять на краю» [8, с. 50], рискнуть.

Одной из основных черт чеченской войны была неразбериха. Иногда перед отправкой молодых солдат в район боевых действий не успевали сделать даже поимённую перекличку [8, с. 10].

Хаос во всём: солдат не кормят, не дают поспать, гоняют их с места на место без особой необходимости, забывают вооружить, подставляют под пули по глупости, по несобранности, по непрофессионализму.

Армия в чеченскую войну была мало управляема. Дисциплина отсутствовала. «А когда нет дисциплины, пусть снабжением горючкой управляет хотя бы рынок… Иначе хаос…» [8, с. 48], — так оправдывал себя майор Жилин. Война в Чечне демонстрировала, что Россия «перенапряглась», «надорвалась» [8, с. 101].

Чеченская война имела ещё одну особенность: воевать чаще всего приходилось вечером и ночью. Утром и днём боевики отдыхали, хотя снайперы и в это время вполне могли «поработать» [8, с. 51].

Сильнейшим мотивом и крайне важной составляющей чеченской войны были деньги, точнее, доллары или, реже, рубли по курсу. Один из героев говорит о своём чеченском визави: «Доллары уже жгли ему нутро. Сильнейшая наших дней изжога» [8, с. 22].

Иногда деньги, как ни странно, становились сдерживающим фактором и спасали десятки жизней. К примеру, пьяных новобранцев, лёгкую добычу, чеченцы не стали убивать, а хотели продать их жизни Жилину, чтобы получить всё те же доллары, пачками, потому что в романе пачки денег фигурируют чаще, чем отдельные купюры. Для одного из героев, «шиза», контуженного, пачка денег стала даже символом предательства и превратилась в серьёзную психологическую проблему, в фобию, принёсшую и Жилину, и носителю этой болезненной странности огромное количество неприятностей. Это случилось, потому что несколько раз парень замечал, что после передачи пачки денег кому то от кого то гибнут его товарищи по роте. Он выстроил в своём сознании цепочку: деньги — засада — предательство — смерть друзей. И эта цепочка сработала в конце романа, уничтожив главного героя, Жилина.

Чеченцы, как утверждает Маканин, хорошо понимают слово «бизнес». Они «презирают и уважают его одновременно», «и плюются, и уважительно цокают языком» [8, с. 29-30].

Деньги на чеченской войне были ещё и мерилом уважения к человеку. В этом смысле очень показательна сцена гибели главного героя, Жилина. Предназначенные ему купюры трое суток никто не трогал: «А ведь проезжали мимо не раз и не два. Неужели и впрямь боялись?… Деньги только чуть расстелило по траве. Цветные бумажки. На виду… Говорили, что это был какой то особенный, единственный случай за всю чеченскую войну, когда валявшиеся деньги три дня кряду не брали. Три дня — это много… Очень много» [8, с. 478]. Если много, даже «очень много», как подчёркивает Маканин, значит, и уважения, смешанного со страхом, к Александру Сергеевичу, Асану, тоже было сверх меры.

Как ни странно, по сравнению с хаосом и бардаком, коррупция была уже каким то уровнем, она свидетельствовала о какой-никакой культуре.

«Армия жила рынком, раз уж не могла жить дисциплиной» [8, с. 426]. Без рынка воинские части, как волки, вырывали бы горючее, продовольствие, обмундирование и оружие друг у друга.

В. Маканин особо выделяет такую фазу чеченской войны, как обмен. Обмен был разного уровня, менялись, в том числе, и людьми. Но главными составляющими обмена были продукты и горючее, с одной стороны, а деньги — с другой. Обмен был благом, он означал зарождение рынка и прямых контактов с местным населением. «Обмен вместо обстрела из кустов. Обмен вместо отрезания голов… Конечно, не все сразу… Но шаг сделан!… Почин!…» [8, с. 55].

Позорным фактом чеченской войны была торговля рабами. Федералов брали в плен, а за освобождение просили огромных денег. Торговались без стеснения. Люди стали товаром.

Рабы в чеченских сёлах были всегда, но рабы из контуженных или раненых солдат — это находка чеченской войны. Горцы быстро поняли, что более дешёвой рабочей силы им просто не найти.

Пленных редко выкупали абсолютно здоровыми, если выкупали вообще: как правило, у них не было уха или обоих, их насиловали и избивали.

В связи с сюжетной линией захваченной журналистки затрагивается в романе проблема освещения чеченских событий в средствах массовой информации. Прежде всего, следует отметить, что критикуется телевидение, изображающее происходившие в Чечне бои штампованно, предсказуемо, банально: сожжённые дочерна российские танки, почти обязательный кадр, где «очередной Хаджи Мурат растерзан, валяется на земле… скрючен…пуль двадцать в нём…, но лицо непременно на самом виду» [8, с. 86]. Все, что делает телевидение, В. Маканин именует «лукавым базаром» [8, с. 86].

Много очень ярких и запоминающихся страниц связано с солдатскими матерями, которые приезжали, чтобы найти, спасти, выкупить и забрать домой своих измученных детей. Эти женщины в родных своих российских городах, стесняясь и унижаясь, собирали деньги на выкуп, потом, рискуя жизнью (о чести и достоинстве речь даже не шла), они пробирались в горы, чтобы отдать эти деньги боевикам и забрать детей, часто покалеченных, избитых, изнасилованных, угробленных непосильной работой, плохим питанием и издевательствами. В. Маканин с глубоким восхищением и нескрываемой болью показывает материнский подвиг и говорит о простых русских женщинах, исходивших Чечню вдоль и поперек в поисках своих сыновей.

Война убивала в мужчинах джентльменов: когда Жилин пытался пристроить на один из БТРов «солдатскую матерь», то никто не протягивал ей руки. В. Маканин не без иронии пишет: «Не побрились лезвием «Жиллетт», не поодеколонились и потому не успели с утра подумать о женщинах» [8, с. 214].

Жилин утверждает, что солдатские матери — особая категория людей. Ни одна из них ни разу никого не подвела. Таких случаев не было [8, с. 447].

О причине гибели майора сам В. Маканин говорит так: «Он поспешил раскрыть свою индивидуальность на войне до такой степени, чтобы полюбить этих мальчишек, хотеть их спасти. Но ведь он сам это сделал. Он остался самим собой» [11].

Для писателя гибель Жилина — это трагедия. В. Маканин уверен, что гибель солдата, даже целого батальона на войне — это не трагедия. Это беда, несчастье, ошибка военачальника, но не трагедия, а трагедия — «это когда человек гибнет изнутри, через своё личное, через то, что любит. Хрестоматийный пример — Икар. Допустим, Икар наконец взлетает — и его сбивает громадный орёл. Это не трагедия. Это нон-фикшн. Древние греки это отлично понимали. Икар гибнет от собственного желания подняться выше и выше — воск на его крыльях плавится в лучах солнца. У Жилина были две вещи, которыми он дорожил. Его «бензиновая индивидуальность» и контуженные пацаны. Когда эти две вещи пересеклись в точке, в этой точке Жилин и погиб» [11]. По В. Маканину, Жилин погиб не от вражеской пули, а от себя самого, поэтому его смерть трагична.

Несколько иначе расставляют акценты критики, пишущие о романе.

Н. Белованцева подчёркивает, что Сашик принёс себя в жертву, погиб, спасая невинных мальчишек, которые даже не поняли, что произошло. «Если наш христианский Бог разрешил этому случиться, значит, не устал ещё Он нас любить, значит, принимает наши жертвы во имя очищения, спасения, обновления души. Значит, не всё продаётся, не всё покупается, не всё денежной мерой меряется. Значит, в этом мире мы пока не одни», — пишет исследовательница творчества В. Маканина [4].

А. Латынина обращает внимание на другую грань ситуации. Ей представляется, что писатель использует мотив древнего фольклорного мифа о гибели отца от руки сына. «Жилин проживёт ещё несколько минут после выстрела Алика, успеет воскликнуть: «Ты же убил меня, дурачок стриженый», — но так и не выдаст мальчишку подоспевшему офицеру, сказав только: «Нас обстреляли» [7].

Для С. Альпериной «солдатик этот — проводник к выходу из закольцованной реальности. Он рвётся назад в роту, к своим пацанам, жаждет честно нести воинскую службу; юродивый нового времени, через которого говорит Господь не милосердный, но справедливый. Потому религиозность «Асана» сугубо языческая, первобытная» [2].

Врагами на описываемой войне были чеченцы, «чичи», как называли их русские военные. Образ чеченского народа в интерпретации В. Маканина заслуживает отдельного и подробного анализа в силу своей сложности и неоднозначности. Чеченцы должны ненавидеть федералов, но многие из них были честны в порученных им делах. И главный герой позволяет себе, весьма обоснованно, опираться на них.

Жилин не устаёт повторять, что чеченцы разные: одним он доверяет свою жизнь, других опасается. Некоторые чеченцы были до такой степени надёжны, что готовы были выслушивать попрёки единоверцев и получать от них пули, но не предавали. Мотивы тут были сложные. Жилин, описывая своего чеченского друга, Руслана, рассуждал так: «Хотел ли он поражения федералов?… Ещё бы!… Несомненно. Но при этом, русских недолюбливая, Руслан хотел и даже старался внушить им к себе уважение. Он честный — он порядочный… И он хотел бы, чтобы русские его уважали» [8, с. 80].

В. Маканин пытается вычленить некоторые черты чеченского национального характера. К примеру, Жилин уверен, что чеченцу лучше сразу и прямо говорить, озвучивать главное, его не следует успокаивать и постепенно «подготавливать» к тому или иному сообщению, поручению [8, с. 16]. Это говорит о внутренней силе представителей этноса.

Чеченцы очень любят оружие. На десятилетних мальчиках висят автоматы Калашникова. И при случае они могут этим оружием воспользоваться. Владение оружием доведено у этого народа до состояния инстинкта [8, с. 193].

Отношение горцев к оружию писатель сравнивает с отношением мужчины к любимой женщине: это притяжение, страсть. Жилин все время помнил, как «один из этих бесноватых гладил, а потом и поцеловал угол ящика, где в щель меж досками проглядывала «труба» реактивной РПГ-26» [8, с. 238]. Оружие для горцев — наркотик. Оно делает воина сильным, победителем [8, с. 248].

Чеченцы вспыльчивы и часто кровожадны. Они всегда настороже: «Я звонил, а молодые чеченцы придвинулись ко мне, готовые при всяком неверном моем слове вышибить трубку… Ну и заодно мозги» [8, с. 20].

Некоторые представители федералов с глубоким уважением относились к умению чеченцев воевать. Коля Гусарцев с восхищением рассказывал, что мужчины из высокогорных аулов, широкие натуры, в темноте могут найти свой ствол на ощупь. Его удивляла музыкальность языка врагов: «Он рассказывал, как и чем отличатся речь в разных селениях. Он изображал, подбирал голосом то один, то другой «аульский» акцент» [8, с. 59].

Ещё одна высвеченная войной особенность повседневного быта чеченцев состояла в том, что они очень трепетно относились к своим убитым и за трупы родных боролись так же, как боролись бы за живых.

В романе описано, как тело Горного Ахмета выкупал его сын, а Жилин, Сашик для чеченцев, выступал посредником в этом деле.

Жилин чётко разделяет чеченцев на боевиков и мирных крестьян. И о вторых он говорит с нескрываемой симпатией даже тогда, когда ему приходится произносить нелицеприятные вещи: «Крестьяне по своей природе забывчивы. Как всякие честные люди. Парадокс, но факт!… Зачем честному помнить?… А вот лгун и враль должен помнить свои должки хорошо и цепко» [8, с. 62].

О чеченцах-крестьянах Жилин говорит, что ненависти в них нет ни капли. Они трудяги, руки их узловаты, «с артритными пальцами от работы на холоде… в снегу» [8, с. 84]. Они редко улыбаются, и даже если улыбаются, то смотрят мимо тебя, «куда то, где их незамужние дочки…, где некормленые блеющие бараны» [8, с. 84].

Очень интересный, нетипичный персонаж романа — генерал «ништо», Базанов, который, как ни странно, занят изучением истории кавказских народов. Он не вызывает у окружающих его вояк ни почтения, ни уважения, но сам по себе образ генерала-философа — открытие писателя В. Маканина. Базанов не чужд «генеральских» слабостей: он любит поорать на подчинённых, даже если в этом нет необходимости; у него есть красавица-жена, которая намного его младше; он строит дачу, опираясь на свои армейские возможности и ресурсы; у него в подчинении большое количество людей; он любит роскошно посидеть, поесть-попить с друзьями… Но все это его мало интересует, он пытается постичь суть воинственности горских народов, её историческую основу.

Официально же Базанову (известному генералу и участнику войны в Афганистане) поручили заниматься связями с местным населением и укреплением дружбы многочисленных кавказских народов. «Должность, которой никто не понимал. Над ним и над его должностью подшучивали бегающие здесь по коридорам офицерики» [8, с. 52]. Он был нелеп в глазах сослуживцев, но «у генералов есть эта чёрточка: всякой безликой фразе придавать значительность» [8, с. 53]. И Базанов этим умением владел вполне.

Служба генерала Базанова постепенно стала совершенно бессмысленной, потому что никаких контактов с местным населением просто не было. Тогда Базанов превратился в своеобразное чудо: в читающего генерала.

Генерал Базанов любил повторять, что в кавказских горах «ислам однажды уже победил христианство» [8, с. 59]. Он даже осмотрел развалины православных храмов XV века. Его рассуждения о причинах краха христианства в Чечне, Ингушетии и Дагестане очень интересны: «Увы, ветвь христианства, перевалившая Кавказский хребет и пришедшая сюда к чеченцам, была не вполне, как оказалось, крепкой. Здешнее христианство было красиво, нарядно и скорее декоративно, чем глубоко. Красота и убранство храма. Красота обрядов… Пение… А вот ислам пришёл сюда уже мощный, полнокровный и суровый. С подчёркнутой духовной глубиной. Во всеоружии нравственных законов. Кстати сказать, с запретом кровной мести… Да, да, с запретом… С личной ответственностью за грех. С красотой бытия» [8, с. 59].

Базанов излагает крайне интересную легенду и версию её расшифровки. Эта легенда напрямую связана с истоками воинственности горцев. До ислама и христианства, по версии Базанова, у горцев, как и у других народов, были идолы. Главным идолом считался Асан. Он, якобы, изображался в виде огромной птицы, наводившей на всех страх. Его забыли, но в романе сказано, что «в бездонной глубине сознания горцев его имя ещё мерцает» [8, с. 60].

Ислам запрещает кровную месть, Асан её не просто разрешает, а требует.

Асан пережил столетия и остался на слуху, проник в современность лишь некоторыми своими гранями. Во-первых, он «живёт» в именах людей и географических пунктов (Ассиновское ущелье в Чечне). Во-вторых, сохранилась присказка, фраза, которую помнят горцы: «Асан хочет крови…»

В. Маканин устами своего героя, Базанова, озвучивает версию, согласно которой Асан появился у горцев в результате того страха, который им пришлось испытать после нашествия Александра Македонского. Горцы терпели от Македонского одно поражение за другим, Асан появился в противовес страху поражений. «Асан возник как необходимость… Как культ… Как самозащита. Именно как защита от воинственного гения греков… Как защиту горцы воздвигли собственного идола» [8, с. 145]. Асан — птица, которая питается кровью, она получает этой крови вдоволь только в случае войны. Асан родился в менталитете народа для того, чтобы горцы перестали испытывать «генетический ужас» перед войной. «Против Александра был выставлен свой Александр. Они только чуть исказили имя своего идола горским, более простым произношением… Асан» [8, с. 147].

Притчу об Асане, о том, как страшно связаны в этом мире деньги и кровь (коварное двурукое божество всегда жаждет крови, даже если от его имени кто то требует денег), А. Латынина называет зерном романа Маканина. А военные действия в Чечне для писателя — лишь декорация, антураж. «Самый главный просчёт автора, на мой взгляд, в том, что он одел притчу в поношенный армейский камуфляж, в бытовую оболочку романа о чеченской войне, про которую ему мало что известно. Если бы действие романа разворачивалось на абстрактном Кавказе, на неизвестной войне, в неозначенное время, в неназванной республике (как действие рассказа «Кавказский пленный» притчу об Асане, о том, как страшно связаны в этом мире деньги и кровь (коварное двурукое божество всегда жаждет крови, даже если от его имени кто то требует денег), А. Латынина называет зерном романа Маканина. А военные действия в Чечне для писателя — лишь декорация, антураж. «Самый главный просчёт автора, на мой взгляд, в том, что он одел притчу в поношенный армейский камуфляж, в бытовую оболочку романа о чеченской войне, про которую ему мало что известно. Если бы действие романа разворачивалось на абстрактном Кавказе, на неизвестной войне, в неозначенное время, в неназванной республике (как действие рассказа «Кавказский пленный»), то и значительная часть претензий к автору просто бы отпала. Но очевидно, у столь опытного писателя, как Маканин, были веские соображения в пользу собственного решения. И значит, за него придётся платить», — пишет известный критик [7]., то и значительная часть претензий к автору просто бы отпала. Но очевидно, у столь опытного писателя, как Маканин, были веские соображения в пользу собственного решения. И значит, за него придётся платить», — пишет известный критик [7].

В. Маканин создаёт свой роман для того, в том числе, чтобы понять философию войны. И он формулирует свои выводы так: понять войну невозможно, её можно объяснить. Объяснение простое: «Война сама по себе абсурдна… Пока она не кончилась. Нет, нет, вот так будет правильнее: война абсурдна, пока нет победителя… « [8, с. 255].

Ещё одна страшная закономерность войны такова: «Они приехали убивать. Они должны убивать. И война тоже должна убивать их…» [8, с. 417]. Именно поэтому Жилин уговаривает сам себя не жалеть молодых пацанов, но все равно отчаянно их жалеет, а потому и погибает. Война не терпит присутствия души, а для В. Маканина человек без души — не человек. Поэтому война и человек, как ни странно, практически несовместимы. Об этом роман. Глубокий и нужный.

<h3">Литература

1. Александров Н. «Асан», или Риторика Маканина. Режим доступа: http://os.colta.ru/literature/projects/73/details/5971/.
2. Альперина С. Книга без вранья. Роман Владимира Маканина «Асан» стал «Большой книгой» - 2008. Режим доступа: http://www.rg.ru/2008/11/27/makanin.html.
3. Бабченко А. «Асан» Владимира Маканина. Фэнтэзи о войне на тему «Чечня». Режим доступа: http://artofwar.ru/b/babchenko_a_a/text_0240.shtml.
4. Белованцева Е. «Асан» Владимира Маканина. Режим доступа: http://www.taday.ru/text/145858.html.
5. Данилкин Л. Рецензия «Афиши». Режим доступа: http://makanin.com/lev-danilkin-recenziya-afishi/#more-353.
6. Козлов В. «Проверка на дорогах». Интервью с В. Маканиным // «Эксперт», 2008. № 12. Режим доступа: http://makanin.com/proverka-na-dorogax/#more-134.
7. Латынина А. Притча в военном камуфляже // «Новый мир». 2008. № 12. Режим доступа: http://makanin.com/alla-latynina-pritcha-v-voennom-kamuflyazhe/#more-168.
8. Маканин В. Асан. Роман. М.: ЭКСМО. 2010.
9. Немзер А. Служил на Кавказе. Режим доступа: http://makanin.com/andrej-nemzer-sluzhil-na-kavkaze/#more-149.
10. Переяславова М., Погорелая Е. «С точки зрения времени…». Интервью с В. Маканиным // «Вопросы литературы». 2012. № 11. Режим доступа: http://makanin.com/s-tochki-zreniya-vremeni/#more-473.
11. Тимофеева О. «В предчувствии я сильнее других». Интервью с В. Маканиным // «Новая газета». 2008. Декабрь. Режим доступа: http://makanin.com/v-predchuvstvii-ya-silnee-drugix/#more-329.

 

---